Загрузка...II
О них нельзя более молчать из «литературной деликатности», или «умственной терпимости», или из снисходительности к их «национально-патриотическому» настроению. Нельзя потому, что есть степень безответственности, Которая должна вызывать в других чувство ответственности и тревоги; нельзя потому, что больное дерево принесло ядовитый плод, и на ядовитость этого плода необходимо открыто указать.
Появление такого плода для нас, мыслителей старшего поколения, не является неожиданностью; напротив. Я помню то впечатление, которое произвели на нас их первые книжки, когда они появились в Москве.
Это было нечто, совершенно не соответствующее тому живому страданию, той смертной серьезности, тому молитвенному молчанию, с которым религиозная Россия принимала и выносила иго сатаны. Искусственная надуманность брошюры г. Н. Трубецкого («Европа и человечество»), с ее самодовольными парадоксами в стиле толстовского умствования, производила впечатление мертвого резонерства: человек ходит посуху, видит тонущих и вызывающе тешит себя элементарными логическими ошибками (общеотрицательными выводами из частноотрицательных посылок). И первый сборник их «Исход к Востоку» произвел неприятное впечатление своею несерьезностью, своею претенциозностью, своим глядением поверху, склонностью к материализму и схематизму: грустная претензия взлететь выше того, чем могут крылья; и главное — непонимание того, что они совсем не понимают свершающейся трагедии. Удивляла и их прохладная, неопределенная позиция по отношению к белой борьбе…
С тех пор вышло еще четыре сборника, и особенности их писания, огорчавшие уже там, проявлялись все с большей силою и отчетливостью. Читая статью за статьею, все более приходилось уговаривать свой ум, протестовавший против легковесности, произвольности, неосновательности их утверждений; свое чувство, возмущавшееся против отвержения великого и против соблазнительных уклонов; свою волю, требовавшую живого отношения к подвигу, сосредоточенности и дисциплинированности… Все труднее становилось склонять себя к «терпимости» и «примирению»: не следует-де требовать слишком многого; ведь это же люди «симпатичные»; они по-своему любят Россию, хотят добра и сами увлечены своим «прекраснодушием»; да и вреда особенного нет от их эмоциональных излияний и выкриков. Особенно удавалось уговорить себя ссылкою на их отношение к Православию: в Православии имеется такой вековой запас мудрости, глубины, чистоты, силы и правды, что, пребывая в нем, хотя бы в форме внешней церковности, человек удержится от известных заблуждений и крайностей…
Правда, подойдя к Православию, господа «евразийцы» не пошли дальше публицистики, и все, что они сумели сказать верного, это то, что уния с католичеством религиозно неверна и неприемлема. Ни о правоте, ни о мудрости, ни о чистоте, ни о силе Православия, и особенно русского Православия, они не сумели сказать ничего. Их позиция была часто отрицательная, а по существу довольно поверхностная и беспомощная. И нападки их на католичество формулировались резко, но не были ни глубоки, ни разительны. Они не изучали тот предмет, о котором писали. А зоркий взгляд П. Б. Струве и в этом, сравнительно лучшем сборнике их отметил такие «уклоны мысли», которые являются «уродливыми и опасными одинаково и с религиозно-церковной и с государственной точки зрения».