Загрузка...2
В реальной жизни, с реальными людьми Пушкин оберегал эти тайны своего благородного и нежного сердца самым целомудренным образом, не профанируя их. Лишь самые близкие друзья знали, как нежна, как чутка, как ранима и целомудренно-скромна его душа, та самая душа, которая могла извергнуть пламя и повергнуть в пламя.
Поэт Глинка пишет: «Пушкин был живой волкан, внутренняя жизнь била из него огненным столбом»23.
Другие его друзья отмечают его стеснительность. Профессор Плетнев пишет: «Пушкин был застенчив и более многих нежен в дружбе. Общество, особенно, где он бывал редко, почти всегда приводило его в замешательство и оттого он оставался молчалив и как бы недоволен чем-нибудь. Он не мог оставаться там долго»24.
Нетрудно понять поэтому, что недалеким людям, видевшим его впервые, он мог казаться замкнутым и гордым.
Как и многие чересчур ранимые натуры, он вынужден был скрывать свои ощущения, как если бы стыдился их.
Он был добр и щедр; нищему подавал обычно 25 рублей (ок. 70 фр.), что для него было много, по тогдашнему курсу и ценам — целая куча денег.
Прочитав в газете, что слепой переводчик перевел книгу Иова25, он тут же, не говоря никому ни слова, подписался на 25 экземпляров. И это притом, что старался выдавать себя за скупого, расчетливого человека, скрывая нежность своего сердца за наигранным цинизмом.
За три года до смерти он пишет жене: «… а виноват я из добродушия, коим я преисполнен до глупости, несмотря на опыты жизни»26.
В юности он вообще встречал людей (как позднее скажет Достоевский) «с объятьями». Разочарования, которые при этом приходилось выносить его сверхчувствительному сердцу, бывали тяжелы и невероятно болезненны для него.
У нас есть его письмо, которое он, сам 23-летний мужчина, на великолепном, изысканном французском языке писал своему младшему брату Льву. Вот несколько изящных пассажей из него: «Vous aurez affaire aux hommes que vous ne connaissez pas encore. Commencez toujours par en penser tout le mal imaginable: vous n’en rabattrez pas de beaucoup. — Ne les juges pas par votre coeur, que je crois noble et bon … mépriser les le plus poliment qu’il vous sera possible … Soyez froid avec tout le monde: la familiarité nuit toujours … N’acceptez jamais de bienfaits. Un bienfait pour la plupart du temps est une perfidie. Point de protection, car elle asservit et dégrade … N’empruntez jamais, souffrez plutôt la misère … Ce que j’ai à vous dire à l’égard des femmes serait parfaitement inutile. Je vous observerai seulement, que moins on aime une femme, et plus on est sûr de l’avoir. Mais cette jouissance est digne d’un vieux sapajou du 18 siècle … N’oubliez jamais l’offense volontaire; peu ou point de paroles et ne vengez jamais l’injure par l’injure»…27
На этом остановимся. Письмо намного длиннее. Делается страшно, когда подумаешь, сколько пришлось вытерпеть от людей этому благородному и нежному сердцу, чтобы в 23 года внушать младшему брату такую житейскую мудрость. А с другой стороны начинаешь понимать, откуда эта замкнутость, эти усилия скрыть свою внутреннюю жизнь от людей, их издевательств и вероломства, откуда это — с годами усиливающееся — отвращение к чуждому ему и пошлому grand-monde и beau-monde28.
За год до смерти в своей записной книжке он напишет: «Когда же придет время перенести мои пенаты в деревню — поля, сады, крестьяне, книги; поэтические занятия — семья, любовь, религия, смерть…»29
Пушкин был большим знатоком людей. Он был великолепным физиогномистом, мог читать по лицам, и порою говорил им нечто такое, что приводило их в смущение, а он разражался радостным смехом.
Один из его друзей пишет: «Нравы людей, с которыми Пушкин встречается, он узнает чрезвычайно быстро; женщин он знает, как никто…»30
Так он и шел по жизни: безошибочно, насквозь угадывая сущность людей и пытаясь скрыть свою соб
ственную — ранимую и чистую сущность; он знал, что будет не понят и превратно истолкован, и его жизненный опыт слишком часто был тому подтверждением.
Муравьев, лично знавший его, пишет: «Он чувствовал всю высоту своего гения, но был чрезвычайно скромен в его заявлении»31.
Он мог смиренно выслушивать упреки и горькую, нелицеприятную правду. Его друг Пущин рассказывает, как он порою сначала внемлет справедливому упреку, а потом засмущается и «начнет щекотать, обнимать, что обыкновенно делал, когда немножко потеряется…»32