Загрузка...5
Нетрудно понять, что его везде узнавали, что его острые словечки, импровизации, разного рода штучки — были у многих на слуху, не без преувеличений ходили в народе Там, где его узнавали, во время поездок устраивались импровизированные почести, офицеры давали салют из пушек, носили его на руках, увенчивали его голову венками, а разгоряченная молодежь пыталась устроить ему ванну из шампанского и т. п.
Если он появлялся в театре или концерте — все внимание было только на него. Его письма рвали и брали обрывки на память. Член Академии, филолог Яков Грот, впоследствии знаменитость, рассказывает, как однажды при посещении Лицея, который Пушкин закончил раньше, он потерял штрипку, и как Грот, тогда еще студент, поднял ее, благоговея, как драгоценный сувенир.
Так было и после смерти Пушкина, за предметами его одежды, вышедшими из употребления вещами, локонами волос — просто гонялись.
Тогдашний цензор Краевский сразу же после смерти Пушкина писал друзьям. «Мне хочется иметь на память от Пушкина камышовую желтую его палку, у которой в набалдашник вделана пуговица с мундира Петра Великого»47.
Член Государственного Совета, географ Семенов, тоже впоследствии знаменитость, рассказывает, что в молодости, приехав как-то в Петербург, гуляя по улице, он вдруг услышал доносившийся издали неясный гул толпы. Вскоре появилась и толпа. Сказали, вроде бы приветствуют царя. На самом деле происходило нечто совсем другое: толпа поклонников сопровождала Пушкина, вышедшего на прогулку, аплодисментами и криками «Браво, Пушкин!».
Россия уже тогда признала своего национального гения — народ почитал свое гениальное дитя, своего веселого, озорного поэта и ясновидца — кровь от крови и дух от духа русского славянства; он почитал его во всем его своеобразии — в его вдохновенности, его песне, его созерцании, его мужественной открытости, его лишенном зависти благородстве.
Пушкин был первым, кто признавал и поощрял малейшие ростки литературного дарования, и все его современники-поэты и прозаики — Жуковский, Кольцов, Дельвиг, Гоголь, Баратынский, Давыдов, Козлов, Погодин — имели счастье пользоваться его одобрением и расположением.
На всякое острое словцо он откликался веселым смехом. А в более поздние годы, страдая депрессиями, — он докучал своим друзьям просьбой «ну, выдай что-нибудь веселенькое».
Всякий чужой успех, всякое хорошее стихотворение, всякое богатство духа в другом ему в радость. И его друзья сумели трогательно поведать нам о его верности.
В спорах с ними он не знал поражений: живой, острый, проницательный, непревзойденный диалектик — он быстро одерживал над своим противником верх; порою этого казалось ему мало, тоща он кидал противника на диван, вскакивал на него верхом, щекотал его безжалостно и приговаривал: «Чтоб больше не говорил этого! Чтоб больше не говорил этого!» — и все смеялись до упаду.
6
Его интеллект нередко просто поражал его друзей и современников.
Жуковский сказал как-то Гоголю: «Когда Пушкину было 18 лет, он думал как тридцатилетний человек; ум его созрел гораздо раньше, чем характер»48.
Один из мемуаристов пишет: «Речь его всегда столь жива, у него столько задумок и плодотворных идей», другой отмечает: «Это целый клад верных суждений и благородных помыслов».
Царь Николай в день своей первой встречи с Пушкиным сказал Блудову: «Знаешь, я нынче долго говорил с умнейшим человеком в России»49.
Знаменитый польский поэт Мицкевич пишет: «Пушкин увлекал, изумлял слушателей живостью, тонкостью и ясностью ума своего, был одарен необыкновенной памятью, суждением верным, вкусом утонченным и превосходным», а когда он говорил о политике, казалось, что «слушаешь человека, заматеревшего в государственных делах»50.
Но самым главным в нем был его дар четко угадывать скрытую суть вещей, божественный луч света — основу бытия, предметный стержень мира и человечества. Пушкин заглядывал в глубину и судил обо всем, исходя из целостного; он был ясновидцем субстанционального.
То же можно сказать и о его памяти — в ней оставалось только самое верное, самое необходимое и вечное, неистинное в ней не сохранялось.
Поэт Жуковский рассказывает, что Пушкин мог без запинки повторить только что услышанные строфы чужого стихотворения, если же он забывал какую-либо строку, Жуковский уже знал, что строка была неудачной.
Друзья Пушкина знали, что он обладал непогрешимым, как критерий, умом, что он, в известной мере, может стать мерилом для любого. А Гоголь говорил об этом прямо.
Чрезвычайно любопытно отметить, что вдохновение заставляло его забывать обо всем; в эти минуты его лучше было не прерывать, иначе мог вспылить. Вдохновение наведывалось к нему в основном осенью — тогда он до обеда лежал в постели, бросая на пол исписанные листки, там они и лежали порой до вечера. Иногда писал в карете, в поездках, иногда сутками напролет. Стихи могли прийти к нему и ночью, во сне; тогда он просыпался и записывал их в темноте.
Одно из совершеннейших его творений — поэма «Полтава» — была написана за три недели. Импровизации по случаю он забывал, но их записывал Дельвиг и показывал ему, когда он считал их уже утраченными.