Загрузка...5
Представление о внешнем облике поэта будет неполным, если не добавить, что Пушкин был прекрасно закален физически; был здоров и крепок. Особым удовольствием было для него — утром, воспряв ото сна, принять холодную ванну с плавающими в ней кусочками льда.
Он мастерски фехтовал; метко стрелял из пистолета; иногда рано поутру лежа в постели, если не приходило вдохновение (а оно часто посещало его по утрам), он доставал револьвер и хлебными катышками палил в потолок над головой — каждый выстрел был точным, и потолок постепенно покрывался ровным фантастическим узором — своего рода игривой живописью по плафону.
На природе он часами упражнялся в стрельбе по мишени.
Носил тяжелую металлическую трость 4—4,5 кг весом, подбрасывал ее в воздух, ловил или упражнялся в броске на расстояние.
Был мастером верховой езды. Был неутомим в пеших прогулках. Пройти 30 км туда и обратно, в общей сложности 60 — было для него приятным променадом20.
Будучи юношей, и позже, он мечтал о военной службе, а в 30 лет он подавал прошение царю, в котором просил позволить ему службу в армии на Кавказе. Царь отказал, Пушкин заболел от огорчения, и утешился только тогда, когда проделал это путешествие в штатском, — и в штатском же участвовал в сражениях — с необычайным мужеством.
Лучшим его портретом считается портрет, написанный талантливым художником Кипренским, а особенно — медная гравюра, репродукция, сделанная Уткиным. Эту гравюру с собственноручным рисунком автора — большую редкость — я принес, чтобы показать вам.
Пушкин предпочитал два вида одежды: если он был настроен классически, — костюм был строг и прост, выбирал он его с тончайшим вкусом, носил элегантно, но позже, став камер-юнкером при дворе, возненавидел эту форму и предпочитал темно-коричневый длинный сюртук; если же у него было романтическо-фантастическое настроение, он добывал себе всевозможных фасонов национальную одежду народов России — из Бухары, Бессарабии; сегодня он оденется черкесом, завтра сидит дома в мехах самоедов.
Более всего, однако, он любил косоворотки с затейливым поясом и войлочную крестьянскую шляпу с широким рантом. В этом костюме он в 1820 г., например, проехал по всей России и прибыл в Екатеринослав, где намеревался служить.
Он любил вино; мог много выпить, но не пьянел, а становился лишь веселее, задорнее, начинал сыпать эпиграммами и пускался в озорные проделки.
Любимыми блюдами его были: печеный картофель, моченые яблоки, простокваша и клюква. Тот, кто приглашал его в гости, знал, чем его угостить.
Всегда в нервно-подвижном состоянии, всегда расточительный в силах, он нуждался в витаминах и потому всегда был готов без всяких ограничений поглощать фрукты.
Надо еще сказать пару слов об убранстве его комнаты. Едва ли не до самого брака, в 1831 г., он вел своеобразную бродячую жизнь — то в ссылке, то где-то в провинции в почти ни к чему не обязывающей обстановке, то в поместье своего отца. Обитал он обычно в 1—2 комнатах с самой необходимой, часто беспорядочной обстановкой.
Писал настоящим гусиным пером, которое затачивал сам и которое — в поисках легкой эфирной формы, или неожиданно ускользнувшей рифмы, — покусывая помаленьку, так изгрызал, что от него оставалось все меньше и меньше и, наконец, его едва удерживали пальцы.
Он довольствовался малым и чувствовал себя лучше в обычной комнате, с простой мебелью — здесь легче находило на него вдохновение. Все роскошное, тяжкое, давящее было не по нем: оно парализовывало и связывало его, лишало свободы.
Один из его друзей так описывает его комнату в поместье его отца: «Комнатка <…> маленькая, жалкая. Стояли в ней всего-навсего простая кровать деревянная с двумя подушками, одна кожаная, и валялся на ней халат; а стол был ломберный, ободранный, на нем он и писал, и не из чернильницы, а из помадной банки»21 и т. д.
Суммируя все эти впечатления, мы увидим перед собой человека, который настолько поглощен своею внутренней жизнью, переживаниями и творчеством, что на остальное у него не хватает ни времени, ни забот.
С одной стороны — великие, ищущие выхода, бьющие через край человеческие страсти, сосредоточенное духовное созерцание, а с другой — вечная потребность или преодолеть все внешнее, подчинить телесно-материальное — волей, тренировкой, усилием — или же просто отстраниться от него, отринуть, освободиться, потому что все это — лишь горькая, недостойная человека ноша (тенденция античных киников — с той разницей, что они более педантично заботились о своем теле).
Внутренний жар его души требовал внешней свободы — он должен был стать независимым от всего незначительного, все несущественное должно покорствовать ему и служить, ничто не должно мешать; дух требовал суверенности, самоутверждения.
Источником жизни его — был дух; это было свободное созерцание сердцем, свободное излияние сердца. И это излияние в своей чистой духовности было совершенно искренним, совершенно безыскусным и ясным; каждый, кто обладал хоть толикой духовности, мог и должен был понять, что это такое.
Внешность Пушкина была верным отображением его внутреннего мира. Что же это был за мир? Что за характер скрывался за столь гениально-выразительной внешностью?
После краткого перерыва я попытаюсь ответить на этот вопрос.