Загрузка...Мизес не отталкивался от «Исследований», скорее, он видел потребность создать систему априорных понятий (для постулирования причинно-следственных связей), чтобы достичь «общезначимого знания о социальных явлениях». Соответственно, Мизес считал, что научный подход к проблемам социальных наук связан с противостоянием Кантильона, КЭма, Рикардо и Бентама и тех, кто стремился уподобить эти науки механике и смежным с ней дисциплинам. На этом фоне даже «спор о методах» выглядит просто как один из эпизодов борьбы двух конкурирующих традиций: противостояния рационалистического направления позитивистскому, или историческому. К сожалению, того, что на самом деле стоит за двумя этими противоположными позициями, не понимали ни Менгер, ни Виндельбанд и Риккерт, ни те, кто, подобно Сениору, Миллю, Кэрнсу, Визеру и Шумпетеру, полагал, что экономическая теория может воспользоваться методом естественных наук. В этом смысле причиной спора была ошибочная трактовка природы законов человеческой деятельности. На основании этого Мизес пришел к выводу, что нападки первых маржиналистов на классическую политэкономию, как и нападки Менгера на историческую школу экономики, помешали им осознать революционное значение, которое их теории могли иметь для социальных наук.
В силу этого бессмысленно искать в работах Менгера основания философии социальных наук Мизеса. Несмотря на некоторые особенности, в целом позиция Мизеса является неокантианской; его исследовательская программа и сама по себе, и особенно в это время является осознанной попыткой распространить «Критику чистого разума» на социальные науки. На самом деле, если присмотреться к полемике между ним и Виндельбандом, Риккертом и Вебером, то становится очевидно, что спор возник именно потому, что последние рассматривали гуманитарные науки как исторические, а не теоретические, т.е. отмежевывались от радикального априоризма.
Прибегая к праксеологии, Мизес планировал преодолеть неверный подход к предмету спора с помощью науки о человеческой деятельности, основанной не на эмпирических или исторических факторах, а на логической априорной науке, целью которой было бы «понимание всеобщего», на такой науке, которая видела бы сущность человека в том, что человеческая деятельность направлена на достижение субъективных целей. Путь к этой цели должен был начинаться не с поведения, а с познания человеческой деятельности посредством априорных теорем, которые не могут быть изменены или опровергнуты с помощью исторического или эмпирического опыта. В итоге это привело к общезначимости праксеологии; с учетом того что различение экономических и неэкономических явлений в свете открытий теории субъективной ценности представлялось необоснованным, получилось, что праксеология охватывала все стороны человеческой жизни. Ведь любое действие человека является результатом его субъективных суждений о ценности и зависит от разнообразной информации (как ложной, так и истинной), относящейся к целям и средствам.
Нейтральность науки по отношению к целям, однако, не означала полного безразличия экономической науки по отношению к ценностным суждениям и целям. Согласно идеям, развиваемым Мизесом, теоретические основания социальных наук не были связаны с их отношениями с философией, метафизикой и историей. Они скорее опирались на тезис о том, что редкость, понимаемая как всеобщее и неизбежное свойство человеческого существования, позволяет распространить рациональность экономического расчета на любой из аспектов человеческой жизни.
В этом отношении праксеология была противоположностью дихотомии Вебера между рациональной и иррациональной деятельностью. Поскольку, по Мизесу, в основе всякого действия лежит нечто, что мы на основании наших знаний считаем рациональным, то «деятельность по определению всегда является рациональной». Соответственно, главной проблемой теоретических социальных наук стало определение роли знания для деятельности. В этом отношении ошибкой Вебера было то, что он верил в существование человеческих действий, не подпадающих под категории целей и средств, успеха или неудачи, прибыли или убытка. Вдобавок то, что он отрицал существование общезначимых и априорных законов поведения, привело его, как и презираемых [им] позитивистов и историцистов до него, к тщетным поискам способа вывести законы человеческой деятельности из истории или социологии.
Даже веберовское различение истории и науки о деятельности — это различие в степени внутри Kulturwissenschaften (гуманитарных наук). Безусловно, неслучайно он никогда не писал о том, что идеальные типы следует связывать с априорным характером человеческой деятельности или с неизбежностью ее законов; напротив, он предпочитал соотносить их с историей: его идеальные типы были историческими, а не теоретическими. Как следствие, Вебер рассматривал социальную науку «исключительно как особый, частный тип исторического исследования».
Из этого последовало множество ошибочных выводов, в частности, вывод о невозможности рационального выбора из конкурирующих ценностей. Это мнение исходило из ложного представления о неограниченной доступности благ и, казалось, предполагало, что возможно достижение любой цели. Вебер хорошо понимал, что издержки и нежелательные последствия, связанные с той или иной целью, могут указывать на вполне определенные выводы относительно выбора ценностей, однако утверждал, что это не является дополнительным аргументом для критики ценностей, чей «субъективный» характер будет сохраняться. По мнению Мизеса, Вебер не осознавал, что экономический принцип представляет собой фундаментальный закон деятельности и что этот закон носит теоретический, а не исторический характер. Его ошибка состояла в том, что он не понял, что в контексте теории субъективной ценности все ценности, даже самые странные, могут быть выражены в экономических терминах. Поэтому его классификация человеческих действий и сформулированное на ее основании различение действий как рациональных либо иррациональных по отношению к данной цели неверны. Мизес полагал, что Вебер работал в контексте классической политэкономии, а не в рамках теории предельной полезности.
Разумеется, он был не единственным. По мнению Мизеса, Менгер и Бём-Баверк тоже не смогли полностью осознать последствий того перехода от объективной к субъективной теории ценности, который сами совершили. Или, выражаясь несколько иначе, ошибка Вебера состояла в том, что он рассматривал «теорию предельной полезности» как теоретическую схему текущего состояния капитализма, т.е. как исторический факт, а не как теоретический прорыв.
Открытие субъективистской теории ценности, которая «возводит обменные соотношения рынка к субъективным оценкам экономических благ потребителями», было «коперниканской революцией» в социальных науках. Ведь «действует [на рынке] не человечество, не государство и не корпорация, а отдельные люди и группы людей; и определяющую роль играют их оценки и их действия, а не оценки и действия абстрактных коллективных сущностей». Так стадо возникать понимание того, что соотношение между оценкой и потребительской ценностью устанавливает не обмен между «классами благ», а обмен между «конкретными единицами благ».