Загрузка...II
Можно понять, что руководителям «католической пропаганды на Востоке» неприятно тяготение английского протестантизма к Православию, особенно когда оно выражается в таких открытых и реальных формах, как на лондонских торжествах (июль 1925 года), посвященных тысяча шестисотлетию Никейского Собора. Психологически мы можем понять здесь и тревогу, и даже гнев: ибо лондонские торжества вслед за Велеградским съездом явились прямым подтверждением неудачи католиков в деле вовлечения русского Зарубежного Православия в унию. Столько было проявлено папским престолом «любви», «снисхождения», «уступчивости» и, главное, «милосердия» во всех формах; столько было «разъяснено», так много было обнаружено «утонченного такта» — и вдруг празднование верности древним истокам правой веры переносится православными иерархами не в католический Рим, а в протестантский Лондон. Психологически можно понять здесь и разочарование, и протест. Психологически; а церковно? Чем ответили католики церковно на обнаружение и подтверждение их неудачи?
Подумали ли они хоть на миг о том, что их собственный образ действий мог быть неудачен и бестактен? Что, может быть, они сами подошли к вопросу о сближении с православными фальшиво, грубо, неумело, горделиво, заносчиво? Что, может быть, православное сознание не привлекается, а только отвращается этим высокомерным «снисхождением» со стороны людей, право которых «снисходить», наверное, стоит под знаком вопроса? А что, если они сами далеко не сделали всего необходимого для того, чтобы их «любовь» не казалась нам словесным прикрытием властолюбия, чтобы их «уступчивость» не вызывала в нас определенного чувства расчетливости и фальши, что их постоянные попреки денежным «милосердием» не поднимали в нас с самого дна души чувства человека, совесть которого пытаются купить? Допустили ли они хотя бы на миг, что их «такт» есть непрерывная бестактность, а их «утонченность» есть грубоватое и всем понятное лукавство?
Нет! Когда они по Велеграду и Лондону поняли, что уния с Зарубежным Православием неосуществима, они ответили на это так: в октябре патер Мишель д’Эрбиньи помчался в Москву совращать в унию живоцерковных агентов Гепеу; в декабре некий анонимный автор выпустил брошюру «Лондонское Столпотворение» с поношениями против наших зарубежных иерархов; а в марте—апреле аббат Кенэ и епископ Шапталь под предлогом, казавшимся им благовидным, поставили перед православными беженцами угрозу иссякшего «милосердия». И все это — конечно не «разрозненные факты», а единый ответ католичества зарубежному Православию. Так это есть; и так мы все это поняли; и пусть католики знают, что мы это поняли именно так, а не иначе. И, главное, пусть они будут уверены, что когда большевики падут, а уния с живоцерковными агентами Гепеу, которым католики разрешат «сохранить восточный обряд», останется, когда наше изгнание кончится, мы, конечно, расскажем нашим братьям внутри России, с какою «любовью» и с каким «тактом» нас звали в «мироспасительную» унию.
Но нигде эта «любовь» и этот «такт» не выразились с такою наглядностью, как в брошюрке о «столпотворении».
Автор этой брошюрки знает, конечно, что из себя представляют большевики и как мы их воспринимаем. Он знает, что они лжецы, политические шулера, грабители и садисты; он знает, что это каторжники, с предательскими душами, с грязным прошлым, с бесстыдным настоящим и с злодейскими намерениями; он знает, что они сделали с Россией, с русской Церковью, с русским Царем, с лучшими русскими людьми, с русской культурой, с русским народом, с русскими детьми. Он не может этого не знать; он не смеет этого не знать. Он знает также, какой религиозный, нравственный и политический смысл присущ слову «большевик», «большевистский». Он знает, что эти слова являются позорящими, унижающими, скверными словами. Это, как в старину говорили, «подлые» слова, последняя хула и поношение.
И вот, захлебываясь от ярости, он до семи раз прилагает эти характеристики и слова то к протестантским, то к нашим православным Иерархам; особенно к нашим, к их деятельности, образу мыслей и выступлениям на торжествах. Мало того, он договаривается до того, что признает деятельность православных иерархов чем-то еще худшим, ибо, по его мнению, она «опаснее и позорнее большевистского гонения» (стр. 301). Думал ли он о том, что пишет? Думали ли его духовные руководители (например, редактор журнальчика господин Ж. Броган) о том, что они разрешают к печати? А что сказали бы господа аббат Кенэ и епископ Шапталь, если бы мы, не одобряя образа действия католических иерархов, стали поносить их подобными хульными словами? Если бы мы, зная о единовластии и строжайшей субординации в католической церкви, отнесли бы всю остроту нашего неодобрения к Св. Отцу в Риме и высказали бы о нем то, что позволяет себе выкликать о наших иерархах журнал «католической пропаганды»?
Но мы никогда не совершим ничего подобного. Мы не впадем в такую неприличную ярость. Мы не забудем до такой степени ни достоинства обсуждаемого предмета, ни собственного достоинства, ни достоинства инославного иерарха, вызвавшего наше неодобрение. И не случится этого с нами потому, что ярость неудачливого властолюбия не владеет нами в вопросах религии и церкви…
Выходки анонимного автора являются, однако, не случайною полемическою непристойностью. Они обнаруживают то внутреннее отношение «восточной пропаганды» к нам, которое католики сами любят прикрывать словами «любовь» и «милосердие». Человек в аффекте нередко проговаривается о том, что скрывается всею его организациею, что обычно сквозит в оттенках и полусловах и вдруг вырывается в момент озлобления открыто и бурно. И тогда неискушенный читатель с изумлением спрашивает себя: «Откуда это презрение и эта злоба? Откуда этот поток хулящего высокомерия? Откуда эта атмосфера ненависти? Пусть автор не сдержался, но ведь духовная цензура пропустила?!» И вдруг все оттенки и недомолвки выстраиваются в ряд, осмысливаются, освещают весь дух целой организации. Многое, многое становится понятным — и в предшествующем, и в последующем: и в поездке патера Дербиньи в Москву, и в выступлениях Кенэ и Шапталя.
Обличая нас, не обличили ли они себя?
А наши иерархи смиренно и мудро обошли эту выходку полным молчанием…