Загрузка...Задолго до появления в лексике Песталоцци слова «созерцание» в этом определенном значении, мы уже находим намеки на то, что оно преимущественно должно обозначать, а именно — действенный характер образования. В его дневнике за 1774 г. «видеть, слышать, действовать» противопоставляется опережающему (аналитическому по характеру) «суждению». Ребенок должен сам делать, сам находить, образовывать свои понятия посредством ежедневных «исполнений». В «Письме другу о пребывании в Станце» явственно прослеживается генезис «созерцания», вырастающего из живого «дела» его воспитательной работы; правда, «созерцание» несколько раз употребляется в смысле «равнозначащее опыту», однако судить о педагогике Песталоцци только с эмпирических позиций — значит, не замечать в подобных местах неизмеримо более глубокого смысла, который приобрело «созерцание» для великого мыслителя. Новый принцип как бы высвечивается в контексте примечания, в котором Песталоцци пишет о трудностях сделать понятной для других свою точку зрения на обучение и руководство детьми: «У меня не было ни определенной и надежной нити, которую я мог бы дать в руки помощнику, ни факта, ни предмета, на которых я мог наглядно показать свою идею и деятельность. Прежде чем я смог бы рассчитывать на постороннюю поддержку в этом отношении, мне волей-неволей приходилось сначала самому устанавливать факт и только потом с помощью того, что я делал и предпринимал, разъяснять сущность своих взглядов» [8. Т. 2. С. 52-53]. Здесь высказано определенно: предшествует идея, а затем уже не «преднайденный», но через него самого впервые устанавливаемый, факт дает «созерцание», как «чувственное осуществление» того, что он уже раньше имел в своей идее, именно «хода» его метода. «По моим опытам, — пишет Песталоцци, — все зависит от того, что каждое преподаваемое положение само представляется им (детям) ясным через сознание интуитивного, прикованного к реальным отношениям, опыта« [9. Т. 3. С. 18]. Здесь вполне объясняется отождествление «созерцания» и «опыта». Речь идет об «интуитивном» опыте, в основе которого лежит «внутреннее зрение», внутреннее усмотрение самого предмета. Но таким путем должно достигаться то, что «великие многообъемлющие понятия\’ или «великие, охватывающие совокупность наших способностей и наших отношений, положения«, «с чистой психологией закладываются в душе человека» [9. Т. 3. С. 164-165], доходят до выражения этих истин в словах, т.е. также до их аналитического развития. От «опыта» в эмпирическом плане Песталоцци ведет к «интуитивному» опыту содержания общих понятий и принципов. Несомненно, созерцание, понимаемое в таком аспекте, единично; однако в этом единичном должно быть «представляемо» общее; это возможно потому, что в основе всякого единичного уже заключено общее. Так, например, прием вычисления (который, как прием, является общим) должен лежать в основе моего сознания, для того чтобы я мог познавать созерцаемое единичное, как одно, два, три, или вообще какое-нибудь число. Именно в таком смысле положения Песталоцци о созерцании согласуются между собой и предметом. В качестве подтверждения этой мысли можно обратиться к мемуарам Песталоцци за 1800 г., в которых высказывается идея:»созерцание природы само есть настоящий истинный фундамент человеческого обучения, потому что оно единственный фундамент человеческого познания» [9. Т. 3. С. 404]. Заметим, что в данном случае слово «природа» указывает, скорее, на самопроизвольность, изначально предполагаемую в понятии «созерцание».
Каждое слово, каждое число, каждая мера есть для Песталоцци «результат рассудка, порождаемый созревшими созерцаниями« [9. Т. 3. С. 222]. Созерцание означает для него именно творящую, изначала образующую предмет деятельность рассудка. Каждое число, каждая мера есть результат рассудка уже в первоначальном образовании наших созерцаний предметов. Предмет не имеет ни числа, ни меры, ни точек, ни линий, ни фигуры, пока мы не дадим их ему, создавая их по законам нашего созерцания, которые затем рассудок также может абстрагировать и обособить в сознании.
Генезис нашего познания характеризуется именно такими представлениями — это можно доказать разными способами (что и делает Песталоцци, особенно в трактате «Как Гертруда учит своих детей»). Что такое, например, «один»? Это определение прилагается к лесу, к дереву, к суку, к ветке, к листу, к волокну, к клеточке и т.д. до последнего, что естествознание может представить существующим в нераздельно одной точке пространства. Атом один и мир один. Все эти столь различные предметы, даже все, о чем мы вообще можем говорить, «есть» одно и то же, одинаковое, а именно -«один». Этим «одним» их делает одно воззрение; как отмечает Песталоцци, наш рассудок (способ нашего понимания) «приводит» все это «в своем представлении к единству, к понятию», т.е. к одному (воззрению). То же имеет силу для точки и ее движения, т.е. для линии, а также для формы и всего остального. Но именно это подтверждается исследованиями тех процессов, посредством которых ребенок фактически учится видеть и вообще воспринимать. Эта «выучка» не может быть ни чем иным, как удерживанием, вернее, установлением, точек, линий и т.д., о чем свидетельствует психология восприятия. Новорожденный еще не умеет удерживать в поле зрения точку или проследить линию; перед взрослым же этот бесконечный мир образов является готовым, стоит только открыть глаза; взрослый может проследить этот мир в тончайших линиях и отношениях линий до едва заметных изменений. Невозможно представить, какой огромный путь «выучки», и притом вполне самопроизвольной «выучки», должен быть пройден от упомянутой выше начальной стадии до высоты «понятия» (которой, впрочем, каждый нормальный ребенок достигает за несколько лет). Конечно, констатирует Песталоцци, нет ничего в (чистом, абстрагирующем) рассудке, чего не было бы сначала в чувственном созерцании, но с тем условием, что сам рассудок действовал в чувствах (а не в духе сенсуалистов — сначала чувства без помощи рассудка исследуют предмет и лишь по окончании этого процесса является рассудок знакомиться с результатами чувственной «работы»).
Отметим, что до сих пор мы кратко характеризовали представления Песталоцци о «созерцании», в которых он еще не делает никакой разницы между чистым и эмпирическим созерцанием. Всякое созерцание, хотя бы самое чувственное, есть порождение изнутри, а не принятие извне. Правомерность такой позиции очевидна. Было бы ошибочным внешне отделять чистое от эмпирического и перемещать то и другое в отдельные акты представления. Однако разделение в абстракции во всяком случае необходимо; именно чистый закон образования объекта должен быть отделен от всякого акта образования объекта; таков закон числа, закон пространственной формы. Конечно, число не существует отдельно от счета, который необходимо предполагает то, что считается «содержанием». Но возможно и необходимо при нашем действии — счете — рассматривать отдельно всегда одинаковый закон этого действия, т.е. совершенно отделить в абстракции «форму» счета от всякого «содержания», над которым он в данном случае может производиться. Без этого абстрактного высвобождения закономерной «формы» созерцания нельзя выяснить полный смысл созерцания, как образования предмета. Таким образом, для Песталоцци было необходимо выполнить и эту абстракцию, что, собственно, он и делает в сочинении «Как Гертруда учит своих детей», рассказывая, что в поисках простейших начальных пунктов обучения ему пришла в голову мысль «азбуки созерцания», с осуществлением которой «перед ним явился во всем объеме общий метод обучения, хотя, конечно, еще не ясный» [8. Т. 1. С. 79]. Ему самому было вначале трудно уяснить себе вполне отчетливо свою находку; и не менее трудно объяснить ее своему сотруднику Буссу, который никак не мог отделить очертания от предметов: если раньше он видел только предметы, то после «азбуки созерцания» везде стал видеть только линии. Но Песталоцци подразумевает иное: «сознание чистой формы и сознание подходящих к ней предметов должны поддерживать друг друга в уме ребенка», даже совершенно сливаться, так как «природа не дает ребенку линий, она дает ему только предметы, а линии должны быть даны исключительно для того, чтобы верно смотреть на предметы; у ребенка не должны отбираться предметы в угоду тому, чтобы он видел одни лишь линии» [8. Т. 1. С. 115]. Это означает «укреплять человеческий дух, в виду созерцания природы» [9. Т. 3. С. 284]. Здесь отношения формы и содержания ясны; хотя форма впервые образует предмет, но этим и исчерпывается вся ее функция, вне этого образования предметов за ней не остается никакого собственного значения. Таким образом, форма в действительности никогда не может быть отделена от своего материала.
Песталоцци различает «неопределенную, просто чувственную» силу представления, на которой основывается форма, и «определенную, уже не просто чувственную«, на которой основывается число. Число и форму он выделяет в качестве «фундаментальных пунктов\’ [9. Т. 3. С. 101] познания, тем самым осуществляет отделение чистого от эмпирического в созерцании; рядом, правда, стоит слово, но оно не может претендовать на какую-либо чистоту и первоначальность, а только представлять именно то, само по себе не дающееся созерцанию, от чего Песталоцци требовалось перейти к созерцанию. Он и не ставит слово наравне с числом и формой, которые как «подлинные» элементарные свойства вещей должны быть двумя «обширнейшими всеобщими абстракциями физической природы»; слово служит лишь для того, чтобы «удвоить в числе и форме и делать незабываемым представление предмета» [9. Т. 3. С. 104]. Означая по существу «общность понятия«, оно представляет собственно аналитическую функцию мышления в противоположность синтетической.
Заметим, что принцип чувственного созерцания, «по Коменскому», имеет преимущественно сенсуалистический характер: обучение, следуя путям природы, движется от чувственного восприятия к понятию и слову, т.е. от целого, которое схватывается созерцанием, интуицией, к частному, к составу целого. Руссо дополняет это требование идеей описания ребенком воспринимаемого им чувственного мира, начиная с ближайшего к нему окружения; тем самым созерцание опосредуется умственными операциями. Руссо показывает также необходимость общения как предпосылки этого соединения чувственных восприятий с речью. Песталоцци обогащает идеи своих предшественников гениальными догадками, которые не может научно истолковать, но в которых не без основания видит способ эффективного воспитания и обучения. Созерцание у него предстает активным восприятием, образным схватыванием целого -и как осознанное познание сущности вещей, и как оценка индивидом нравственных поступков и социальных явлений. Созерцание — это самостоятельное умозаключение, знание, приобретенное собственными силами, собственной деятельностью; это творческое восприятие мира с выработкой собственного отношения к воспринимаемому.
Песталоцци видел в «элементарном образовании» надежное средство разрешения многих противоречий жизни, в том числе конфликта интересов индивида и общества. Идея «элементарного образования» не что иное, как идея природосообразного развития и формирования задатков и сил человека. Включенная в развитие «человеческого сердца, человеческого ума и человеческих умений» [8. Т. 2. С. 210], природосообраз-ность конкретизируется через самопроизвольность, метод и созерцание. «Самопроизвольность» фиксирует мысль, согласно которой всякое образование человека «исходит от него самого»; «метод» демонстрирует общий закон хода «самообразовывающегося духа»; созерцание обозначает вполне действенный характер этого самообразования —только в нем самопроизвольность и метод становятся вполне деятельными, а значит, жизненными. Следовательно, и самопроизвольность и метод включаются в созерцание как логические предпосылки, способствуя синхронному развитию умозрения и чувственного восприятия. В созерцании образное и понятийное дополняют друг друга, но при одном условии — прочном усвоении «элементов», т.е. конкретно-всеобщего в его чувственной форме. До Песталоцци созерцание превращалось в «наглядность»: рассматривай то, что можешь увидеть, и познавай; чем больше увидел предметов и чем больше названий связал с ними, тем качественнее твой опыт и прочнее так называемое абстрактное, т.е. якобы извлеченное из него понятие. Песталоцци предлагает в качестве начальных созерцаний (в качестве его «азбуки созерцания») не «дом» на букву «д», не «стул» на букву «с» и т.д., а самое «абстрактное» — точку, линию, меру (единицу измерения), отдельный звук, музыкальный и речевой, сам по себе ни на что не годный. Эта «наглядность» становится совершенно новой в педагогике, а в лице Песталоцци обнаруживается яркий пример философствующего педагога. Собственно, Песталоцци убедительно демонстрирует желаемую модель воспитания и обучения как философское познание человека, вложенное в адекватный педагогический инструментарий.
Литература
1. Бим-Бад БД. И.Г. Песталоцци: концепция развивающего обучения // Советская педагогика. 1986. №3.
2. Бэкон Ф. Новый Органон. М., 1935.
3. Ге Ф. История образования и воспитания. М., 1912.
4. Декарт Р. Соч. в 2-х т. М., 1989.
5. Кант И. Соч. в 6-ти т. М., 1963-1966.
6. Лейбниц Г.В. Соч. в 4-х т. Т. 2. М., 1983.
7. Наторп П. Песталоцци. Его жизнь и идеи. СПб., 1912.
8. Песталоцци И.Г. Избранные педагогические сочинения. В 2-х т. М., 1981.
9. Песталоцци И.Г. Избранные педагогические сочинения Генриха Песталоцци. В 3-х т. М., 1909.
10. Плутарх // Античная мудрость. Пер. с нем. В. Заславского. СПб., 1908.
11. Познанский Н.Ф. Песталоцци. «Апостол социальной педагогики». Саратов, 1927.
12. Руссо Ж.-Ж. Педагогические сочинения. В 2-х т. М., 1981.
13. Чугуев Т.К. Песталоцци и вопросы воспитания // Советская педагогика. 1938. № 7.