Загрузка...От природы, утверждает Песталоцци, человек ни добр, ни разумен; именно поэтому общество должно сделать из него нечто совсем иное, чем то, что он есть от природы: «посредством учреждений, нравов, приемов воспитания и законов… ввести его в колею порядка, который противоречит первым побуждениям его природы… Но требуется вся мудрость законодателя, обладающего глубоким знанием человеческой природы, чтобы человек, приступая к делу своей гражданской жизни и к исполнению своих профессиональных обязанностей, находил поприще, удовлетворяющее внутренним требованиям его природы… Это поколение не изменится и не сделается лучше, если не будет, посредством соответствующего его природе воспитания и мудрого руководства, возвышено до своего гражданского назначения и сделано тем, чем оно действительно должно быть в мире» [9. Т. 3. С. 206].
Здесь очевидна неоднозначность понятия «природа» для Песталоцци. В одном случае «человеком природы», как часто у Руссо, называется предоставленное самому себе дикорастущее существо, руководствующееся только инстинктами; в другом речь идет о «внутренних требованиях» его природы, т.е. о его разумной, нравственной природе, которая действует наперекор чувственной, но от этого все равно остается его собственной натурой. В сущности, это простое различение человека, неудержимо отдающегося моменту, и человека, который «различает, выбирает и судит» и, таким образом, «сообщает моменту длительность». Именно учреждения хозяйства и права, а также общей дисциплины и нравов, являющиеся суровым ярмом для дикой природы человека, служат для освобождения его высшей природы; но на идеально высшей ступени всякое принуждение «гетерономии« (чуждого законодательства) должно исчезнуть и уступить место автономии (самозаконодательству). Это развитие от гетерономии к автономии есть воспитание человеческого в человеке, разумного существа из сугубо инстинктивного существа.
Итак, Песталоцци относит принцип самопроизвольности к нравственной силе человека; здесь проявляется его единомыслие с Кантом, у которого человек как нравственное существо, является «своим собственным творением«,»сам дает себе закон”; именно в силу этого признака автономии, нравственной свободы, человек никогда не должен рассматриваться как простое средство для чужой цели, но всегда как самоцель.
Двойной смысл понятия «природа» часто встречается в работах Песталоцци: низшей чувственной природе человека общественная жизнь ставит множество препятствий; но над обоими «состояниями» человека, естественным и общественным, возвышается его нравственное состояние. Песталоцци фиксирует три стадии развития личности — аномии (беззакония простого мгновенного побуждения), гетерономии (исключительно внешне связывающего закона общества) и автономии (внутренне связывающего закона собственного нравственного сознания). Таков генезис человеческой природы в процессе социализации индивида. На каждой стадии этого генезиса человек следует закону своей «природы». Общественное состояние также является определенной ступенью развития человеческой природы, ступенью «договора»; он сам «делает» обстоятельства, которые потом помогают делать его. Положительное, основанное на силе право и не-право, взаимное обязательство и, следовательно, все формы социальной жизни — тоже его творения, которые, пока они существуют, оказывают на него почти непреодолимое влияние и нередко могут настолько противодействовать развитию его высшей, нравственной природы, насколько подавлять его грубую, чувственную природу, но которые в его власти изменить и направить к добру, именно к более чистому развертыванию его нравственной природы. Человек обладает силой доставлять в себе самом рассуждению и мысли власть над инстинктом: подчиненный закону, который он дает себе сам, он отличается от всех известных существ [9. Т. 3. С. 311].
В воззрениях Песталоцци вполне возможно уловить смысл кантовского «a priori». Если сам Песталоцци избегает этого выражения, то все же у него встречаются близкие по смыслу выражения. Так, он называет свои известные «элементы» (число, форму и слово) «предпосылками знания», от которых зависит все остальное познание предметов; о числе и форме, которые могут претендовать на априорный характер, говорится: ребенок должен не только рано уметь называть круглую и четырехугольную вещь круглой и четырехугольной, но он должен, «если это возможно, почти наперед» запечатлеть в себе понятие круглого, четырехугольника, единицы как чистое абстрактное понятие, чтобы затем быть в состоянии все, что ему встречается в природе как круглое, как четырехугольное, как одиночное, как четвертное и т.д., связать с определенным словом, выражающим общность этого понятия [9. Т. 3. С. 312]. Таким образом, оба кантовских критерия a priori, всеобщность и необходимость, постоянно подчеркиваются Песталоцци.
Не менее важным выступает положение Песталоцци о том, что в силу изначальной законности нашего созерцания возможно развить последовательный ряд форм, охватывающий «совокупность всех возможных созерцаний«, причем они «производятся» в строго закономерном порядке из их «корня« (прямой линии, в ее различных положениях). Эта мысль по существу совпадает с кантовским сравнением: что мы (на основании a priori) должны «складывать по буквам» явления, чтобы «уметь прочесть их как опыт».
Исходя из «практического принципа христианства» — «очистить сначала внутренность, чтобы внешность была чиста» — Песталоцци воодушевленно рисует возвышающее влияние, которое испытывает ребенок, когда он «решил про себя заданную ему умственную задачу и сознает это решение» [9. Т. 3. С. 320]. Только это, по мысли Песталоцци, есть «чисто человеческое побуждение к прогрессу» и «поистине достойная человеческая награда этого прогресса». Ибо «человеческая природа есть Божеская, она божественная природа. Человеческое в нашей природе действительно развертывается только через заключенное в ней божеское» [9. Т. 3. С. 101]. Эти идеалистические воззрения Песталоцци пронес в себе вплоть до смерти, пытаясь «дух саморазвертывания» отыскать в любой человеческой деятельности и отстоять «чистоту» самопроизвольности познания. Стремление во что бы то ни стало доказать чистую «самопроизвольность образования» ощущается во многих работах Песталоцци. В этой связи можно вспомнить платоновское объяснение «учения» как «при-себе-самом-нахождении». Ребенок, по мнению Песталоцци, «приводится к энтузиазму в чувстве самого себя и своей силы»; он научается понимать обучение как средство своего подъема к самостоятельности и притом всесторонней самостоятельности, так как принцип автономии образования распространяется на все человеческие основные силы, развертывающиеся каждая по собственным законам, но в гармонии между собой.
С какого возраста начинает заявлять о себе «самопроизвольность» в человеке? Наблюдая за тем, как предметы окружающего мира воздействуют на чувства ребенка, Песталоцци понимает, что «час рождения ребенка является первым часом его обучения» [8. Т. 1. С. 80]. С момента появления ребенка на свет его природа готова к развитию и сама начинает этот «загадочный путь самораскрытия»; с момента, когда чувства ребенка становятся восприимчивыми к впечатлениям от природы, «природа начинает его учить». «Новое в самой жизни не что иное, как только что созревшая способность воспринимать эти впечатления»; оно есть не что иное, как пробуждение физических задатков, стремящихся к своему развитию и созреванию; это — «пробуждение сформировавшегося теперь животного, которое хочет стать человеком» [8. Т. 1. С. 81]. Таким образом, развивая идеи природосообразного воспитания, Песталоцци провозглашает новый подход к интерпретации этого принципа («час рождения — первый час обучения»). Развитие человека представляется ему как проявление имманентно присущих человеку внутренних сил. Однако Песталоцци делает принципиально новый шаг вперед: «…Любое обучение человека есть не что иное, как искусство содействовать стремлению природы к своему собственному развитию, и это искусство в значительной мере основывается на соразмерности и гармонии впечатлений (курс. наш. — В.Р.), которые должны быть восприняты ребенком с определенным уровнем развития его сил» [8. Т. 1. С. 81]. Следовательно, заключает Песталоцци, во впечатлениях, которые должны быть усвоены ребенком, следует установить последовательность; ее начало и развитие должны полностью соответствовать началу и развитию тех сил, которые должны быть сформированы в ребенке.
2. Принцип метода. Принцип самопроизвольности выявляет взгляды Песталоцци на природу человека и утверждает, что все человеческое образование вытекает из «природы» образующегося человеческого духа. Однако этот принцип не демонстрирует, как, по какому закону развертывается «самообразующийся дух». Закон выражается в том, что происходит во всех случаях, при всех изменяющихся обстоятельствах. Следовательно, его критерий — всеобщность и необходимость. Поэтому закон человеческого образования должен означать всегда одинаковый способ его «исхождения» из внутренних источников образующегося духа; всегда одинаковый ход, т.е. определенный метод его образования; отсюда вытекает правило всегда одинакового образа действий того, кто руководит этим ходом (процессом).
Круг человеческого знания начинается близ самого человека, его ближайших отношений и простирается далее, однако должен при каждом распространении направляться к одному центральному пункту всей «благотворной силы истины» (к собственной сущности человека). Вместо распространенного представления о движении вперед по прямой линии Песталоцци находит гораздо более удачное выражение развития в виде движения вперед концентрическими кругами (или по спирали).
К своему методу Песталоцци шел эмпирическим путем; он «неутомимо составлял ряды слогов, исписал рядами слогов и чисел целые книги, всячески старался найти предельно простые формы начального обучения чтению и счету, позволяющие с величайшим психологическим искусством постепенно вести ребенка от первой ступени ко второй, а затем без перерыва, на основе вполне усвоенной второй ступени, быстро и надежно подвести его к третьей и четвертой» [8. Т. 1. С. 79]. Эмпирика Песталоцци в конечном счете привела средства воспитания и обучения к элементам. Заметим, что понятие «элементы» идет еще от Евклида, от его известного математического сочинения «Элементы». Коренное греческое слово «prota» («первые») Евклид использовал часто, понимая под ним первые положения, к которым примыкают, из которых вытекают непрерывной логической цепью все последующие. У Канта «элементы» получают смысл факторов, источников; это более глубокий смысл, чем просто начальные пункты познания. Такой углубленный и восполненный смысл несут в себе и «элементы» Песталоцци. Но вместе с требованием «исхождения» из истинных начал, Песталоцци требует постоянного движения вперед, непрерывного развития. Наконец, он требует законченности в достигнутом каждый раз «результате», причем не потому, чтобы остановиться на нем, а потому, чтобы сначала упрочить приобретенное, сделать его достоянием познания, а затем уже пользоваться им. Этот тройной шаг «методег” имеет обязательную внутреннюю необходимость и неизбежен всюду, где серьезно ставится вопрос о методе в педагогике.
Закон «метода» с особой ясностью открывается в математике: как все слова языка слагаются из одних и тех же простых звуков, так все отношения числа и формы должны как бы складываться, т.е. создаваться конструктивно, из известных первичных элементов. После Платона и Декарта, а затем Канта на вечном примере математики Песталоцци открылась сила «метода», а именно: его способность «в каждой области продолжать свою работу при помощи себя самого» [9. Т. 3. С. 202]. Так «метод становится для любого человека легкой игрой, как только он овладеет нитью его исходных начал, не позволяющих блуждать окольными путями» [8. Т. 1. С. 117-118].
Не только математика, но и всякое познание рассудка должно, в конце концов, основываться на одном, единственном первозаконе, который есть ни что иное, как закон понимания себя. Но основной закон, который выражает «неизменную первичную форму развития духа» [9. Т. 3. С. 17], может быть только законом синтеза, синтетического единства, который был открыт как закон «разумения вообще». Форма всякого обучения, по Песталоцци, опирается «на общую основу нашего духа, посредством которой наш рассудок приводит в своем представлении к единству, то есть к понятию впечатления, воспринятые чувственностью от природы» [9. Т. 3. С. 115]. Три основные требования метода — исхождение от элементов, непрерывное движение вперед и завершение в целом — ясно выражают тот же самый закон. В простой аналитической форме мы снова находим его в прохождении через три ступени: постижение единичного, затем изменение через ряд, через многообразие различных моментов, наконец, сопоставление в целом до заключения в заключительное «целое» нашего знания вообще.
Благодаря своему влиянию на человеческий ум «метод» создает и развивает у детей способность помогать себе самостоятельно. Этот метод «сам по себе по существу является маховым колесом, которое надо только пустить, чтобы обеспечить его дальнейшее самостоятельное движение» [8. Т. 1. С. 117].
3. Принцип созерцания (наглядности). Песталоцци признает «абсолютной основой всякого познания» созерцание, называя его «главнейшим основоположением» обучения, установлением которого ему удалось вскрыть самой природой определенную «первичную форму человеческого образования» [8. Т. 1. С. 171]. По поводу того смысла, какой Песталоцци включал в понятие «созерцания», существуют различные мнения, трактующие этот феномен либо как «чувственное восприятие» [11, 13], либо как «интуицию» [7, 1]. Здесь следует примирить обе точки зрения и отметить, что, конечно, «созерцание» представлялось Песталоцци гораздо шире, чем простое чувственное восприятие; хотя это не мешало ему в практической педагогике трактовать созерцание как наглядность, методическое средство, дополняющее его «метод»; а в «Лебединой песне», своей последней работе, он действительно редуцирует понятие созерцания до обыкновенного чувствования. Однако нам интересен именно ранний Песталоцци с его «созерцанием» как «интуицией».
Интуиция есть «внутреннее зрение духа», которое часто понимается как «покоящееся созерцание» или как «пассивное» (только перемещенное внутрь души) восприятие, т.е. простое принятие как бы некоего внутреннего откровения. Собственно, свой последний исторический корень «интуиция» имеет в платоновской «идее«, в которой, скорее, заключается смысл активного «смотрения», даже первоначального «усматри-вания» предмета. Однако это значение утратилось в «intuitus» средневековья и начала Нового времени; точно так же, как слово «идея» сохранилось только в ослабленном значении «представление» (во всяком случае «прирожденного» представления). Кант возвращает «идее» ее первоначальный смысл; но «созерцание» сохраняет и у него (по крайней мере, как человеческое созерцание) характер «чувственности», т.е. простой «восприимчивости\’ (рецептивности). Даже как «чистое созерцание» оно означает, правда, присущий самому созерцающему род (характер) восприимчивости, но все же только восприимчивости, характер самопроизвольности определенно присваивается только чистому мышлению. Песталоцци, снова включая в «созерцание» признак полной самопроизвольности, идет даже дальше Канта (хотя вполне возможно, что он заимствовал слово «созерцание» впервые у Канта или его учеников). Песталоцци, впрочем, довольно часто присоединяет к «созерцанию» определение «чувственное», но и чувственность означает для него не простую рецептивность, а «полную жизненность актуализирования» (П. Наторп).
В «чувственном» созерцании творчески сказывается чистая, внутренняя сила образования и вытекающий из нее метод; в «чувственном» созерцании содержится сила действительного формирования предмета; именно в «чувственном” созерцании заключена сила реализации того, что хотя и мыслится изначала лежащим в нас как «идея», но как простая идея, кажется лишенным реальности. В созерцании идея становится фактом; созерцание «усматривает» образование предмета.
Понимаемое таким образом созерцание не выступает противоположностью принципу и понятию; оно, скорее, само понятие, принцип познания в его обнаружении, его осуществлении. Следовательно, «созерцание” Песталоцци близко подходит к кантовской «синтетической функции мышления» [5. Т. 3. С. 356], которая связана у Канта с созерцанием, в отличие от аналитической (мысленной абстракции), которая зависит от нее и для которой она, как собственно творческая сила познания, служит предпосылкой.
Отметим, что воззрения Песталоцци близки к лейбницевскому пониманию интуиции как одной из форм интеллекта (однако Песталоцци не следует Лейбницу буквально). Он разделяет антиэмпирическую гносеологическую установку Лейбница: «Нет ничего в разуме, чего не было бы раньше в чувствах, за исключением самого разума» [6. Т. 2. С. 111]. Чувства не могут дать понятия сущности, причины и т.д., а без этих понятий нет и самого восприятия чувственных данных. Поэтому созерцание, т.е. интуитивный способ познания, есть, прежде всего, постижение способа своих действий, т.е. мышление. Создавая идею о себе, о своем действии, человек создает и правильную мысль о форме самого предмета. Поэтому созерцание одновременно и опосредованное мышление, и непосредственное чувственное познание; однако главная функция созерцания — быть процессом формирования образа, а этот процесс предполагает участие мышления. Чувственное и рациональное едины, и всякая попытка оторвать их друг от друга наносит вред развитию человеческого ума. Образ формируется только в деятельности созерцания и мышлении.