Загрузка...
2. Два текста
И вот Пастернак пишет два стихотворения с общим названием «Магдалина»: первое отчетливо перекликается с Рильке, второе — с Цветаевой. Первую часть диптиха, навеянную Рильке, Бродский оценивает как в целом неудачную — естественно, относительно масштаба самого Пастернака — и вынуждающую поэта предпринять еще одну попытку аналогичного рода. Объяснение неудачи построено почти чисто интратекстуалъно: образец, избранный Пастернаком, слишком «мужской» и «рациональный», чтобы говорить от лица страдающей Магдалины. Это пятистопный ямб, используемый Рильке, чередующаяся рифма с мужскими и женскими окончаниями; Пастернак заменяет его ямбическим четырехстопником со сквозной и опоясывающей рифмами, но лиризма, плача и утешения все равно недостает. Получается вариация на тему, довольно длинное упражнение, выполненное далеко не безукоризненно. В нем интеллекта больше, чем веры, больше слов, чем голоса; оно есть «больше — выход, чем выдох» — так, по замечанию Бродского.
Второй образец Пастернак обнаруживает в подаренном ему Цветаевой эмигрантском сборнике стихов «После России», минимум третья часть которого пронизана присутствием Пастернака. Однако, по мысли Бродского, не столько это интимное обстоятельство вызывает цветаевские аллюзии Пастернака, сколько внутренние характеристики текста ее стихов: избыточная лексическая интенсивность, высокая кинетика, выраженная вокальность, а также двойственность фокуса цикла «Магдалина», который «колеблется между автопародией и автобиографией». При этом «Магдалина для Цветаевой по существу лишь еще одна маска, метафорический материал, мало чем отличающийся от Федры, или Ариадны, или от Лилит. Речь идет не столько о вере, сколько о женском архетипе и его чувственном потенциале» (курсив мой. — И.К.). И здесь Бродский вскрывает гипертекстуальное измерение пастернаковского стиха.
Теперь нам пора последовать за Бродским в глубину поэтического материала и воспроизвести подряд стихотворения Цветаевой и Пастернака, дабы увидеть их перекличку. Сначала — Цветаева, говорящая от лица Иисуса, впервые встретившего Магдалину.
О путях твоих пытать не буду,
Милая! — ведь все сбылось.Я был бос, а ты меня обула
Ливнями волос -И — слез.Не спрошу тебя, какой ценою
Эти куплены масла.Я был наг, а ты меня волною
Тела — как стеною Обнесла.Наготу твою перстами трону
Тише вод и ниже трав…Я был прям, а ты меня наклону
Нежности наставила, припав.В волосах своих мне яму вырой,
Спеленай меня без льна.— Мироносица! К чему мне миро?
Ты меня омыла Как волна.
После этого вступает Пастернак, отвечая женским голосом и следуя цветаевскому ритму. «Стихотворение Пастернака следует за стихотворением Цветаевой как продолжение дикции или — если взять шире — как продолжение сюжета, как история за событием; как, если угодно, воскрешение: прежде всего тональности» (курсив мой. -Я./С.), — определяет эту связь Бродский. Религиозное, духовное воскрешение лирического героя (и самого Пастернака) имитируется поэтическими средствами, заимствованными у умершей женщины, но бессмертного поэта, Цветаевой, — такова его мысль.
У людей пред праздником уборка.
В стороне от этой толчеи
Обмываю миром из ведерка
Я стопы пречистые твои.Шарю и не нахожу сандалий.
Ничего не вижу из-за слез.
На глаза мне пеленой упали
Пряди распустившихся волос.Ноги я твои в подол уперла,
Их слезами облила, Иисус,
Ниткой бус их обмотала с горла,
В волосы зарыла, как в бурнус.Будущее вижу так подробно,
Словно ты его остановил.Я сейчас предсказывать способна
Вещим ясновиденьем сивилл.Завтра упадет завеса в храме,
Мы в кружок собьемся в стороне,
И земля качнется под ногами,
Может быть, из жалости ко мне.Перестроятся ряды конвоя,
И начнется всадников разъезд.Словно в бурю смерч, над головою,
Будет к небу рваться этот крест.Брошусь на землю у ног распятья,
Обомру и закушу уста.Слишком многим руки для объятья
Ты раскинешь по концам креста.Для кого на свете столько шири,
Столько муки и такая мощь?Есть ли столько душ и жизней в мире?
Столько поселений, рек и рощ?
Но пройдут такие трое суток,
И столкнут в такую пустоту,
Что за этот страшный промежуток
Я до воскресенья дорасту.
Драматургически эти стихотворения, которые и для Цветаевой, и для Пастернака являются вершинами их творчества, составляют единое целое. «Преемственность или — лучше и точнее — зависимость пастернаковского «У людей пред праздником уборка…» от цветаевского «О путях твоих пытать не буду…» столь же очевидна, как и их различие. Но мне хотелось бы попробовать продемонстрировать, что различия не столько подчеркивают эту зависимость, сколько являются ее формой, — замечает Бродский. — Что в конечном счете «О путях твоих пытать не буду…» и «У людей пред праздником уборка…» — это одно и то же стихотворение». Последуем за Бродским и мы.