Загрузка...М. А. КУКАРЦЕВА
Проблема статуса истории как самостоятельной дисциплины и как интеллектуального занятия впервые стала предметом серьезного обсуждения европейской философии в XVIII в., что было инспирировано учением немецкого идеализма о трансцендентальной субъективности. В XIX в. и в самом начале XX историю трактовали преимущественно как научную дисциплину.
(Помимо известной истории борьбы неокантианцев и герменевтиков с позитивистской идеей единства науки и принципами понимания истории в контексте парадигмы естествознания, иллюстративным примером трактовки истории как науки является известная лекция проф. Дж. Бури, прочитанная им в Кембридже в 1903, где он объявил, что «история есть наука, не меньше и не больше». J.B. Bury The Science of History // The Dimensions of History Chicago, 1971.). Интересно, что историки действительно были всерьез убеждены в том, что у них нет никакого своего, специализированного научного языка, пригодного для создания исторических текстов. Поэтому история долгое время реализовывала свои и чужие претензии считать себя научной дисциплиной по образцу естествознания. Указанные претензии (иногда весьма агрессивные) порождали и поиски путей их дезавуирования. Была сформулирована идея о том, что история не может быть научной в строгом смысле этого слова и имеет образовательную, а не научную, ценность. «Колыбелью» истории, по мнению, например, Дж. Тревельяна, является искусство рассказа, а профессор литературы Е. Нефф в целом присоединяясь к Тревельяну, подчеркнул, что «научный» компонент в истории все же должен сохраниться. И хотя авторы, подобные Тревельяну и Неффу, не рассматривали поэтику истории всерьез, считали, что история есть, так сказать,»ученость, добавленная к искусству«, все же именно они способствовали формированию у ряда философов и историков понимания истории как вида литературы и внимания к историческому нарративу. Отсюда и начинается тот тип исторической работы, который является объектом теоретического изучения как лингвистический.
Особую роль в его формировании сыграли штудии аналитической философии истории. Точка зрения аналитической философии истории концептуальная и логическая и наиболее четко она была выражена Гемпелем в классической работе «Функция общих законов в истории». Именно с этой работы Гемпеля о модели охватывающего закона начинается история аналитической философии истории (Gempel К. The Functions of General Laws in History I I Journal of Philosophy, 1942; Гемпель К. Функция общих законов в истории // Гемпель К. Логика объяснения. М, 1998. МОЗ модель охватывающего закона, суть которой в том, что охватывающие (универсальные) законы играют в гуманитарных науках, и в частности в истории, такую же роль, что и в науках естественных. Все индивидуальные (частные) случаи подводятся под эти охватывающие законы так, что производится логическая дедукция особенного явления из общего закона. Вообще говоря, попытки исторического объяснения свойственны историографии в целом, но базирование этих объяснений на терминах «причинности» есть отличительная черта именно западного исторического мышления. Эта особенность западной историографии объясняется формированием последней на основе модели естествознания. Термин «причина» есть оборотная сторона термина «симптом», предложенным еще медициной Гиппократа. В этом же контексте употребляется термин и «кризис», а в целом «закон» истории часто ассоциируется с идеей «закона человеческого поведения» в духе Макиавелли, а это указывает и на значительное влияние юриспруденции на формирование западной историографии. Каузальный подход к историческим событиям нередко вступал в противоречие с идеей историзма о приоритетном исследовании индивидуального в истории, что инспирировало формирование герменевтического исследования истории, подчеркивающее значение (внутреннее истории) более, чем причину (внешнее истории). Так в западной историографии родилось нелегкое сосуществование каузального и герменевтического подходов.). Как подчеркивает Данто, мир Гемпеля был миром логики, основами которого были императивы и приоритеты логического позитивизма. И хотя части этой основы иногда конфликтовали друг с другом, всякий раз, когда вставал выбор между логикой и некоторым другим видом суждения, побеждала логика. «И это — вопрос истории, что некоторые представления не могут возникнуть в некоторые эпохи, а если и возникают, то, они не всегда могут жить в эти эпохи». История здесь понималась как прикладная наука. «Теория Гемпеля действительно все еще поражает меня как истинная. Она только перестала быть релевантной, путь целой философии истории, которую она определила, оборвался», — считает Данто. Противоположной ей точкой зрения, инспирирующей совершенно другое понимание истории, стала позиция Т. Куна в «Структуре научных революций». Точка зрения Куна не логическая, а историческая, история здесь понимается как матрица рассмотрения всех наук. Данто полагает, что Кун открыл новый период в истории мысли, создал новый мир, который, в отличие от мира Гемпеля, изменчив. Гемпель, конечно, тоже жил в этом новом мире, «но он был не из этой эпохи. Он принадлежал исчезающей философской культуре, в которой тот, кто обнаруживал себя в новом мире, нуждался в специальной инструкции для его понимания». Дискуссия между мирами возможна, но дискуссия между Гемпелем и его критиками, живущими в его мире, заметно отличается от дискуссии между любым из них и кем-то из мира, произведенного «Структурой научных революций». Этот новый мир нуждался в осмыслении и в новой методологии. Ее поиски породили такое множество вопросов, что во всей «аналитической философии истории, подобно ее кузену, принципу верификации, оставалось жизни ровно настолько, чтобы иметь возможность умереть». Если логика больше не могла дать удовлетворительного ответа на вопросы исторического исследования, то надо было обратиться к иным ресурсам. Решение проблемы состояло в осмыслении понятия нарратива в познании истории и интерпретации его как своего рода интеллектуально-литературного устройства, которым историки организуют результаты своих исследований.
К этому выводу аналитическая философия истории шла довольно долго. Сначала нарратив рассматривался на, так сказать, лексическом уровне. Он понимался как разновидность логической модели исторического объяснения. Например, все тот же Дан-то в ряде статей и особенно в монографии «Аналитическая философия истории», проиллюстрировал эквивалентность исторического объяснения в трактовке Гемпеля. и нарратива, доказывая, что модель охватывающего закона не противоречит нарративным моделям. В соответствии со своей теорией Идеального Хрониста (Исследуя условия истинности утверждений о прошлом и будущем, Данто ввел гипотетическую фигуру Идеального Хрониста, способного дать полный реестр всех событий, какими они произошли, но не обладающего каким-либо знанием о будущем. Даже если бы такой Идеальный Хронист существовал, считает Данто, историки не остались бы без дела, т.к. события прошлого описаны в проекции к их будущим следствиям, о которых Идеальный Хронист ничего знать не мог. Историки и должны описывать эти следствия. Важным выводом идеи Данто стало то, что «нет никаких событий кроме некоторых описаний» -сокрушительный удар по тем теориям, в которых история основывается на отдельных, точно описанных событиях. Данто показал, что неизвестно, сколько именно правдивых описаний могли бы быть сделаны в одно и то же время. См. Аналитическая философия истории. М., 2002. С. 144-147.), Данто разрешил противоречие между искусством и наукой, объявив историю ни тем и ни другим. У. Гэлли предложил сосредоточиться на анализе исторического понимания, которое, по его мнению, заключается в слежении за развитием фабулы исторического рассказа. А. Лоч считал, что нарратив вообще может позволить историку аннулировать модель охватывающего закона. Б. Мазлиш в целом поддерживал взгляд на историю как на науку. Он считал необходимым рассматривать индивидуальные проявления человеческого поведения в истории «как простые случаи абстрактных законов, которые управляют механизмами». Вместе с тем он допускал, что, возможно, «частично», история все-таки есть повествование, представленное так, чтобы мы могли чувствовать его как пьесу или как живопись. «Такой опыт расширяет наше понимание, и пробуждает в нас эстетические или моральные, или даже философские реакции». Л. Минк предложил не привязывать жестко концепцию исторического понимания к историческому объяснению. Он постулировал три способа понимания вообще: теоретическое, категориальное и конфигуративное соответственно реализуемое в науке, философии и истории. Отличительной особенностью исторического понимания Минк считал его способность «одним махом» объять всю последовательность исторических событий, которые сами по себе разворачивались в хронологическом порядке. Историческое понимание стало напоминать восприятие музыкальной композиции, а «синоптическое суждение» историка — способность репрезентировать сразу весь хронологический поток последовательно произошедших событий, что трансформировалось в форму нарратива.