Загрузка...
Нормативное обоснование после постмодернизма
Каковы же последствия постмодернизма? Как было показано, мы здесь имеем дело с тотализирующим отвержением разума (включая универсалистскую нормативность), который рассматривается как символически репрессивный, метафизически наивный и ложный, политически же как катастрофический. Но коль скоро сама эта критика подразумевает определенную нормативную позицию, проявляющуюся, например, в ее оценке просветительских концепций как ложных, нравственно неверных и теоретически неприемлемых, то каковы же нормативные основания (или, по крайней мере, интуиции), поддерживающие постмодернизм? Возможно ли, по крайней мере, найти у него нормативную установку, которую можно было бы артикулировать и оправдать? В этом разделе я очерчу карту концептуального поля, намечающую четыре основные позиции, возникающие в связи с этой проблематикой.
Антинормативизм.
Необходимость представить четко сформулированную нормативную установку и даже возможность этого отвергаются. Глубоко ницшеанская по духу, эта позиция отрицает практическую полезность теории нравственности, которая — в случае ее реализации — рассматривается как внутренне вредная. Нормативные ценности порождаются существующей властью и потому никогда не чисты; будучи приняты как универсальные, они всегда будут использоваться для подавления оппозиции и маргинальных голосов. Основные представители: Ницше, Фуко, ранняя франкфуртская школа (Хоркхаймер, Адорно, Беньямин). Вот проблемы, с которыми сталкивается этот подход:
- критические интуиции и «ценности» остаются необоснованными (тем самым оставляя открытым вопрос, почему некоторые властные отношения хуже других, почему равенство лучше, чем неэгалитарные общественные устройства и т.д.);
- в результате критически-нормативная позиция не развивается и остается в значительной степени несформулированной. Возможность альтернативных этических подходов (например, менее универсалистски-репрессивного подхода) не исследуется;
- не дается никакой политико-этической ориентации, никакого «регулятивного идеала» того, как следовало бы изменить общественную практику (критика остается такой же негативно привязанной к статус-кво, как и то, что она отвергает; у нее нет потенциала Утопии).
Нормативный релятивизм.
Эта позиция признает, что мы оцениваем и судим (и должны это делать), но всегда в соответствии с нашими базовыми системами понятий и ценностей (по словам Рорти — понятий и ценностей либеральной западной демократической конституционной и научной традиции). Мы видим все сквозь наши собственные очки — и особенно, нормы и ценности других людей и культур. Основной представитель этой установки — Ричард Рорти, которому принадлежит расхожая формула «откровенный этноцентризм». В этой связи возникают следующие проблемы:
- существует релятивизм ценностей, который в конечном счете логически ликвидирует разницу между «их» ценностями и «нашими» ценностями, поскольку все ценности становятся конструкциями, рассматриваемыми с нашей точки зрения;
- с этой позиции других судят и оценивают без серьезной попытки понять их «на их собственных условиях» или увидеть себя глазами другого;
- не исследуются и не опробуются интерпретативные возможности смены точки зрения и радикального интерпретативного диалога;
- в конечном счете так и остается необъясненным, почему надо быть открытым и чутким к чужим точкам зрения, поскольку это «опирается» только на то, что «мы здесь так чувствуем», а не потому, что есть что-то радикально неправильное в, скажем, заключении в тюрьму по политическим мотивам или в торговле «сексуальными рабынями».
Моральный неоуниверсализм.
Эта позиция стремится переопределить универсально-нормативную установку, способную избежать репрессивных и эссенциализирующих недочетов классических просветительских концепций нравственности. На место единственного субъекта ставятся межсубъектные отношения, основанные на коммуникации, предполагающие определенные нормативные структуры, универсальные, но все же реализуемые по-разному в разных социальных контекстах. Эти универсальные формы позволяют также признавать различия и частные особенности как значимые и важные. Основные представители такого подхода — второе и третье поколение франкфуртской школы, Хабермас, Бенхабиб, Хоннет, политические теоретики публичной сферы, чикагский кружок исследований культуры. В рамках этой установки возникают следующие проблемы.
Отличие того, что считается значимым лишь в контексте, от общезначимого не может быть уловлено формальными правилами, с которыми эта позиция отождествляет нормативность.
Связь между зачастую весьма абстрактными нравственными рефлексиями и теориями и конкретной политической теорией или общественной наукой, занимающейся такими проблемами, как глобализация, теория демократии, мультикультурность, общественные движения, рефлексивное действие, также превосходит возможности формального обоснования разумом.
Нормативность «другого».
Эту позицию можно считать позитивным ответом постмодернизма на вызов нормативности; она связана с развитием этики конкретного признания других и заботы о них, совместимой с постмодернистским отказом от универсализма и эссенциализма. Конкретные факты опыта, высвечивающие этический опыт других, рассматриваются как влекущие за собой онтологическое требование уважать и признавать другого. Основные представители этого подхода и течения в его рамках: Левинас, Деррида, феминистская этика (Кэрол Гиллиган), мультикультурная этика (Чарльз Тейлор). Проблема, возникающая в рамках этого подхода, обоснование этических требований остается в конечном счете неоднозначным из-за метафизического фундаментализма (Левинас: этика как первая философия), почерпнутого из феноменологического опыта (встречи лицом к лицу с «другим»), из-за отсылок к квазитеологическим основам или же к общественному опыту (почему он должен быть значимым для людей, принадлежащих к другим традициям или к «инакомыслящим» представителям данной традиции?).