Загрузка...М. РАЦ
Дело интеллектуала — создавать контексты…
Б. Дубин
«Слово языка — получужое слово. Оно станет «своим», когда говорящий населит его своею интенцией, своим акцентом, овладеет словом, приобщит его к своей смысловой и экспрессивной устремленности».
М. Бахтин
Излагаемые здесь соображения возникли в процессе размышлений над феноменом книги в качестве некоторого промежуточного итога и побочного продукта. Я надеюсь, что в дальнейшем после критического обсуждения и надлежащей проблематизации удастся построить понятие контекста, которое можно будет использовать в качестве одного из средств интеллектуальной работы, а пока что представляю на суд читателей материалы для обсуждения по названной теме. На данном этапе эти соображения еще неразрывно связаны с породившими их ситуацией и контекстом. Я и начну с описания последних, предварив его только одним вступительным замечанием по поводу значения самого слова «контекст».
Условимся различать контекст, — а тогда уж и текст — в широком и узком значении (Интересует меня, в первую очередь, контекст, да и ненужной здесь дискуссии о понятии текста хотелось бы избежать. Касаясь последнего, единственное, что мне необходимо подчеркнуть, это его двойственную природу: текст (и его организованности) одновременно оказываются и формой выражения мысли, и продуктом мышления и интеллектуальной деятельности, отчужденным от их носителей. При этом полезно вспомнить, что М.М. Бахтин (1979. С. 281) писал о тексте как «первичной данности… всего гуманитарно-филологического мышления».
(Рац М., 2006 г.). Что касается узкого, то я ограничусь одной цитатой из Л.C. Выготского: «Слово вбирает в себя, впитывает из всего контекста, в который оно вплетено, интеллектуальные и аффективные содержания… Слово приобретает свой смысл только во фразе, но сама фраза приобретает смысл только в контексте абзаца, абзац — в контексте книги, книга — в [кон]тексте всего творчества автора» (Выготский, 1996. С. 348). С другой стороны, в контексте чего-либо: в условиях, с учетом этого чего-либо — поясняют толковые словари широкое значение этого выражения в отличие от узкого. Здесь речь пойдет о тексте и контексте в широком значении, т.е. я буду иметь в виду не только словесный текст и его словесное же окружение, соотношение не только обозначающих — текст и контекст в узком смысле, — но и обозначаемых. Об этом различии говорят еще как о различии лингвистического и ситуативного контекстов. Или, скажем точнее, я так буду о нем говорить.
Разговор о контекстах в известной мере явился результатом моего знакомства с книговедческой литературой, а отчасти даже книговедческой библиографией. В качестве иллюстрации сошлюсь хотя бы на содержание сборников «Книга. Исследования и материалы»: вот уже более 40 лет это издание служит основной трибуной отечественных книговедов (К настоящему времени вышло из печати 83 сборника. С содержанием большей их части можно познакомиться по «Указателю статей, опубликованных в 75 томах сборника «Книга. Исследования и материалы»». Указатель выпущен в Москве Российской книжной палатой в 2000 г.). При этом тема контекста не рафинировалась непосредственно из структуры и содержания указанных сборников (и других профессиональных изданий), а оформилась в ходе моих размышлений в связи со следующими обстоятельствами.
Среди многого прочего в России сохранилась унаследованная от СССР традиция едва ли не любые мало-мальски содержательные разговоры о книге числить по разряду книговедения. Последнее же, согласно принятому в профессиональном сообществе определению, квалифицируется как «комплексная наука (или комплекс наук) о книге и книжном деле» (Книга, 1999). В итоге тексты, посвященные книге (за вычетом художественных и чисто производственных), трактуются чаще всего как научные, а соответственно группируются и/или структурируются либо согласно общенаучным традициям, либо в соответствии с набором специальных книговедческих дисциплин. В первом случае речь идет об истории, социологии или искусствоведении книги, во втором — о научных дисциплинах, имеющих своими предметами издательскую деятельность, книжную торговлю, библиотечное дело, библиографию, а иногда еще чтение и полиграфию.
Фактически во втором случае обсуждаются чаще практические вопросы, но отличить научно-теоретическую трактовку темы от практической бывает достаточно трудно: книговеды любят писать «научно», но еще больше любят представлять свои труды как научные. (Это камень не столько в огород книговедов, сколько в огород нашей ментальности — обо всем этом мы поговорим подробно далее.) К тому же два выделенных принципа деления книговедческого знания нередко смешиваются. Между тем эти принципы несовместимы ни логически, ни онтологически. Первый из них опирается на предметные проекции, или срезы целого, второй — на выделение из целого частей; для первого «целым» служит книга, для второго — книжное дело. При этом у меня есть подозрение — аргументированно утверждать здесь что-либо трудно, — что во многих случаях тексты группируются или структурируются как бы «по факту», когда предполагается, что знания и мнения (оформляемые в статьях, главах книги и т.п.) дифференцируются так или иначе «сами». Это, между прочим, небезосновательная точка зрения. Специалисты, впитавшие охарактеризованные выше представления, что называется, с молоком матери, потом и продукты собственного творчества осмысливают и оформляют соответственно: они просто не видят других вариантов, привычная картина мира кажется единственно возможной. Возникает инерция воспроизводства, преодоление которой (как и в случае с инерцией в механике) требует внешних усилий. Их-то я и стараюсь здесь осуществить.
Но, если я не могу (или не хочу) квалифицировать все перечисленные темы в качестве рядоположенных научных дисциплин, то какую же идею можно выдвинуть в качестве объединяющей для соответствующих групп публикаций? Здесь кстати вспомнить тезис Поля Валери (1936), относящийся не только к «фактам», но и к любому, включаемому в работу материалу, в том числе и знаниям: «…отбор, классификация, выражение фактов, дошедших до нас, не продиктованы нам природой вещей; они должны представлять собой итоги анализа и отчетливых решений. На практике же они всегда отданы во власть навыков и традиционных способов мышления, которых случайности или произвольности мы не подозреваем».
Простейший и, вместе с тем, наиболее общий ответ на поставленный вопрос состоит, на мой взгляд, в том, что объединяющим (и, с другой стороны, дифференцирующим) перечисленные группы работ началом служат различные ценностно-ориентированные точки зрения и соответствующие им контексты. За этим двойственным ответом стоит полагание, что объемлющий контекст определяется нашими интересами, нашей точкой зрения на объемлемый «текст», и связан он (контекст) с тем, что именно из бесконечного множества характеристик текста мы выделяем, считаем важным и требующим обсуждения. Как писал Макс Вебер (1990. С. 413), «в области эмпирических социальных наук о культуре возможность осмысленного познания того, что существенно для нас в потоке событий, связана… с постоянным использованием специфических в своей особенности точек зрения, соотносящихся в конечном итоге с идеями ценностей…», «точек зрения, придающих значение эмпирической действительности…». При этом, добавил бы я сразу для ясности, за любым контекстом стоит определенная точка зрения, но сама по себе точка зрения вовсе не всегда разворачивается в контекст (к этому пункту мы еще вернемся) (Написав этот абзац, я через некоторое время понял, что метафорическое употребление имени «текст» (в выделенном курсивом тезисе) сыграло со мной злую шутку. На самом деле речь здесь идет не о тексте (обозначающем), а о том, что он обозначает. Из этого следует кажущийся банальным, но очень важный вывод: не только за контекстом, но и за любым текстом стоит определенная тонка зрения. Сам текст определяется нашими интересами, нашим отношением к и нашей точкой зрения на обозначаемое им, и связан он (текст) с тем, что именно из бесконечного множества характеристик «объекта» мы выделяем, считаем важным и требующим обсуждения. Это неудивительно: речь, как и всякая деятельность, предметна, а потому и ее продукт — текст всегда касается какой-то одной стороны того, о чем идет речь. Для полного описания даже простейшего объекта понадобился бы текст бесконечной длины. Это, конечно, отдельная тема, осложняемая еще и бесконечным количеством «текстов о тексте”.).