Загрузка...IV. 5. ΠΕΡΙ ΨΥΧΗΣ ΑΠΟΡΙΩΝ ΤΡΙΤΟΝ Η ΠΕΡΙ ΟΨΕΩΣ
Поскольку мы обязались рассмотреть возможность видеть без всякого опосредования, например, воздухом или иными телами, называемыми прозрачными, постольку должно теперь приступить к этому рассмотрению. Уже сказано, что зрение, и, вообще, ощущение возникает благодаря телу; ибо без тела душа находится всецело в умопостигаемом.
Поскольку ощущение есть схватывание не умопостигаемого, но только чувственного предмета, постольку душа должна быть как-то связана с чувственными вещами посредством вещей, подобных [и душе, и предметам], и должна установить с ними некое общение в знании или претерпевании. Поэтому-то знание и приходит через органы чувств; потому через них, что они по природе едины, или, так сказать, непрерывны с чувственными вещами, и через них душа каким-то образом приходит в единство уже с предметами чувств [, а не самими вещами], и благодаря им появляется подобострастие [души и воспринимаемых предметов]. Кто-нибудь мог бы задаться вопросом: почему, если должна возникать связь с [чувственно] познаваемыми предметами, то неким касанием должны познаваться те, что познаваемы? Что же касается зрения (если говорить и о слухе, то позднее), то, в первую очередь, следует рассмотреть — должно ли быть некое тело между глазом и цветом. Может быть, посре-дующее тело [только] акцидентально воздействует на зрение толчком и отнюдь не помогает этим видящим видеть? Но если посредующие тела плотны, например, земляны, то они мешают видеть, и всегда — чем тоньше посредующее, тем лучше мы видим; [однако, и] из этого кто-нибудь мог бы заключить, что посредующее содействует зрению. С другой стороны, если посредующее не содействует, то и не мешает; но земляное тело мешает, — скажет кто-нибудь. Однако, если посредующее тело первым принимает претерпевание, как если бы было отпечатано, — знаком этого служит то, что если кто-нибудь, стоя впереди нас, смотрит на цвет, то и он видит — тогда, если бы не возникло претерпевание в посредующем, то оно не достигло бы нас. С другой стороны, посредующему нет необходимости страдать, если страдает то, что по природе расположено страдать, а именно глаз; или, если посредующее страдает, то страдает иначе. Ибо тростинка между электрическим скатом и рукой не претерпевает того же, что рука; с другой стороны, если бы не было этой тростинки или волоска, рука бы не пострадала. Даже это можно оспорить, ведь говорят, что когда скат оказывается в сети, рыбак испытывает шок. Кажется, дело идет к разговору о так называемой симпатии. Но если одно естественно расположено быть аффицированным другим, благодаря наличию в нем подобия ему, тогда посредующее, будучи неподобно, не должно претерпевать, или не должно претерпевать таким же образом. Если это так, тогда то, что естественно расположено претерпевать, претерпевало бы много сильнее, не будь между ними посредующего, даже если бы оно было таково, как страдающее.
2. Если зрение таково, что свет глаз связывается с промежуточным светом, который простирается вплоть до видимого предмета, то, тем самым, промежуточное тело есть свет, и сама эта гипотеза о наличии промежуточного тела требует именно этого [т. е. света как посредника]. Но если окрашенное тело есть то, что вызывает изменение [в глазу], то что мешает этому изменению достичь глаза непосредственно, без чего-либо промежуточного? Это более вероятно, даже если и необходимо, чтобы лежащее перед глазами [посредующее тело] всякий раз как-то изменялось. Те, кто представляет взгляд истечением [света из глаза], не должны бы отсюда выводить, что, вообще говоря, налично что-то посредствующее, разве что они будут бояться, как бы луч [не имея посредующего тела, чтобы на него опереться] не упал вниз; но это луч света, а свет движется по прямой. Те, кто считают противодействие причиной зрения, во всех отношениях нуждаются в посредствующем. Защитники эйдолов, т. е. те, кто говорят, что они проходят сквозь пустоту, нуждаются в пустоте, чтобы избежать помех. Так что, если [выяснится, что] отсутствие помех равносильно отсутствию посредующего, то они не будут спорить с нашей гипотезой. Те же, кто говорят, что зрение осуществляется благодаря симпатии, скажут, что зрение будет хуже, если будет посредующее, создающее помехи, препятствующее и делающее симпатию смутной. Но более последовательно было бы сказать, что даже нечто родственное, в любом случае, ослабляет симпатию, поскольку и само оно претерпевает. Конечно, если тело продлевается в глубину [т. е. это объемное тело], и оно освещается благодаря прикосновению огня, то глубина тела оказывается в меньшей степени претерпевающей прикосновение огня, нежели предшествующее [т. е. поверхность, передний план вещи]. Но если части единого живого существа будут симпатически [соотнесены друг с другом], — будут ли они претерпевать в меньшей степени, если что-то окажется между ними? Да, возможно, они будут претерпевать меньше, но все равно пропорционально желанию природы; посредующее же будет препятствовать чрезмерности, если только не будет допущено, что посредствующее вообще не страдает. Но если симпатия осуществляется в едином живом существе, и мы претерпеваем, потому что мы — в едином, и принадлежим единому, то почему нет нужды в непрерывности [и следовательно, в промежуточном и посредующем], когда есть восприятие удаленного? Возможно, непрерывность и посредствующее наличны, поскольку живое существо должно быть непрерывным, претерпевание же акцидентально для непрерывного, или же скажем, что всё аффицируется всем. Если же одно страдает от другого, и иное — от иного, но не тем же самым способом, то нигде не будет нужды в посредующем. Если же кто-нибудь скажет, что в нем есть нужда именно в случае зрения, мы должны спросить: «Почему?» Ведь отнюдь не всегда проходящее через воздух производит некое явление в воздухе, разве что рассекает его: например, если камень падает сверху, то разве он производит что-нибудь кроме того, что воздух не остается [в покое]? Будет неразумно сказать, что камень падает благодаря круговому давлению [окружающего его тела воздуха], в то время как он падает согласно природе; если бы он летел вниз благодаря круговому давлению, то мы должны были бы утверждать, что огонь, благодаря этому же круговому давлению, возносится ввысь, что абсурдно, ибо огонь, благодаря скорости своего движения, более интенсивен в своем круговом давлении [т. е. поскольку огонь более подвижное тело, чем, например, земля, то и соударение его частиц более интенсивно, тем самым его круговое давление больше, и потому именно он должен «вытеснять» воздух, а не воздух его]. Если кто-нибудь скажет, что круговое давление [воздуха, т. е. соударение его частиц] ускоряется благодаря скорости движения огня, то все равно движение огня вверх будет случайным; круговое давление не будет причиной такого его движения, поскольку и в деревьях стремление к росту направлено вверх, без того чтобы их кто-нибудь толкал [снизу или выталкивал]; и мы в своем движении рассекаем воздух, и отнюдь не круговое давление [воздуха] толкает нас к этому, хотя оно и сопутствует нашему движению, заполняя воздухом место, которое мы оставляем опустевшим. Тогда части воздуха дают дорогу таким [подобным нашему] телам, сами не будучи аффицированы; но что мешает эйдосам и без разделения [воздуха] достигать нашего зрения? Если эйдо-сы не проходят сквозь воздух, как сквозь ручей, почему необходимо претерпевать воздуху, и почему претерпевания должны достигать нас посредством аффектации [воздуха]? Если наше ощущение воспринимает посредством первичной аффектации воздуха, то когда мы смотрим на что-либо, то должны видеть не его, но ощущать близлежащий воздух, точно так же, как, согреваясь, мы чувствуем жар: в этом случае мы чувствуем не удаленный огонь, но разогретый близ него воздух, который и греет нас; но нагревание осуществляется через соприкосновение, которого нет в акте видения; поэтому и предмет, положенный на глаз, не позволяет себя видеть, но должно быть освещенным посредующее, возможно, потому, что сам воздух темен. Если бы он не был темным, то не нуждался бы, вероятно, в свете. Ибо тьма, препятствующая зрению, должна быть преодолена светом. Возможно, когда приложенный к глазу предмет невидим, он скрыт тенью воздуха или собственной тенью.
3. Наиболее важным свидетельством в пользу того, что мы не видим эйдоса чувственного предмета посредством передачи эйдоса через претерпевающий воздух, является то, что мы видим в ночной тьме и небесный огонь, и небесные тела, и их формы. Ибо никто, конечно, не скажет, что эйдосы возникают во тьме и таким образом соединяются с глазом; или же в небе не будет тьмы, поскольку огонь будет излучать свой эйдос. Но даже когда наступает полная тьма, и звезды скрыты, и их свет не светит, огонь маяков и сигнальных башен все равно виден кораблям. Но если кто-нибудь, противореча чувствам, скажет, что даже в этом случае огонь все равно проходит сквозь воздух, тогда глаз должен схватывать смутность воздуха, а не сам огонь в его яркости. Если же присутствует посредствующая тьма, находящаяся по ту сторону видимого, то все равно видимость была бы много лучше безо всякого опосредующего. Возможно, кто-нибудь захочет остановиться на следующем: быть может, невозможно видеть в отсутствии промежуточного — не потому что не будет по-средующего, но потому что уничтожится симпатия живого существа с собой и его частей друг с другом, которая может быть только в едином. Благодаря этому, похоже, существует всякое ощущение: благодаря тому, что это живое существо, эта Вселенная — симпатически относится к себе. Ибо если это не так, как тогда иное могло бы участвовать в силе иного, особенно будучи далеко? Вот что следует рассмотреть: если бы был иной космос и иное живое существо, не содействующее жизни этого космоса, и был бы глаз «с той стороны неба», увидел бы он этот космос с соразмерного [его зрению] расстояния? Для него он был бы ничем. Но об этом позднее. Присовокупим еще аргумент в пользу того, что не посредством претерпевания посредующего осуществляется зрение. Ибо если бы воздух претерпевал, претерпевание было бы, без сомнения, чем-то телесным, ибо оно было бы чем-то вроде отпечатка на воске. Тогда часть видимого предмета должна была бы отпечататься на каждой части воздуха; так что часть воздуха, соединяющаяся с глазом, приняла бы часть видимого предмета такой величины, какая принималась бы зрачком глаза соответственно собственным размерам. Теперь, пусть будет видим весь предмет и все те [его отпечатки], что в воздухе — и фронтальные, и обратной стороны, и боков его дальнего и ближнего, — насколько хватает взгляда; окажется, что каждая часть воздуха содержит [весь] видимый предмет — определенное лицо, например; однако это не телесное претерпевание, но нечто данное высшей и душевной необходимостью, принадлежащей единому живому существу и его симпатической связи с собой.
4. Но как же [происходит] связь света глаза со светом, который вокруг, который простирается вплоть до ощущаемого предмета? Прежде всего, теперь нет нужды в посредующем воздухе, если кто-нибудь не скажет, что свет не может быть без воздуха. Таким образом, воздух оказывается посредствующим акцидентально, а сам свет оказывается посредствующим без претерпевания; здесь вообще нет никакой нужды в претерпевании, а это значит, что нет нужды и в посредующем; если же свет не есть тело, то нет нужды и в теле. Значит, глаз не нуждается в посредствующем свете, который не есть его свет, чтобы просто видеть, однако, [возможно, что он нуждается в нем,] чтобы видеть удаленное. О том, может ли свет быть без воздуха — позднее; теперь же мы должны рассмотреть наш первый вопрос. Итак, если этот связующий свет одушевлен, и душа движется сквозь него и становится в нем, и точно так же дело обстоит с внутренним светом [внутри глаз], тогда, без сомнения, при схватывании предмета, что и есть вйдение, нет нужды в посредующем свете, но видение будет подобно касанию; сила вйдения схватывает свой предмет в свете, и посредующее не претерпевает, но взгляд движется [к своему предмету]. Здесь необходимо исследовать: или взгляд должен двигаться, поскольку есть посредующая протяженность, или — потому что в протяженности есть тело. Если взгляд должен двигаться благодаря телу в пространстве, телу, которое производит разделение на взгляд и предмет, то если его убрать, зрение будет видеть; но если потому, что есть пространство, то должно предположить, что природа видимого предмета бездеятельна и ничего вообще не производит. Но это невозможно, поскольку касание говорит не только о том, что что-то есть близко, а именно то, что я ощущаю, но и что я аффицирован этим предметом; оно возвещает отличительные особенности этого предмета, и если [осязание и предмет] ничего не разделяет, то сколь бы ни был далек предмет, он будет ощущаться. Ибо и мы сами, и посредующий воздух воспринимаем огонь одновременно, ведь мы не ждем, пока воздух нагреется. Конечно, твердые тела нагреваются лучше, чем воздух, так что [восприятие тепла] приходит через воздух, но воздух не является его причиной. Если же предмет имеет возможность действовать и быть воспринимаемым, или если каким-либо образом зрение имеет способность претерпевать, то почему нет нужды ни в чем посредующем, в том, что имеет возможность действовать? [Потому что] это будет нужда в препятствующем, поскольку когда появляется свет Солнца, он не достигает сначала воздуха, а потом нас, но и воздуха, и нас он достигает одновременно, и мы часто воспринимаем его, когда он еще где-то, прежде чем он оказывается у нас перед глазами; таким образом, когда мы видим свет, с которым должен соединиться наш взгляд, еще не достигшим нас, то мы видим без того, чтобы был аффицирован воздух, без того, чтобы посредствующее было уже претерпевшим. Так же, исходя из этой гипотезы, трудно вразумительно объяснить: как мы видим звезды или некие небесные огни ночью. Но если душа, пребывая в себе, нуждается в свете как в палке, для того чтобы коснуться предмета, тогда [постигающее] схватывание должно быть насильственным делом: посредством света душа должна дотянуться до предмета своих восприятий и надавить на него, цвет же [например], поскольку он цвет, должен оказать противодействие, надавить сам в ответ — так осуществляется восприятие прикосновения, происходящее через посредующее. В этой гипотезе предмет был сначала близок к глазу, и между ними ничего не было; таким образом, позднее, прикосновение через посредующее производит знание, словно бы благодаря памяти или, еще лучше, размышлению; но дело не обстоит так со зрением. Если ближайший к чувственному предмету свет был аффицирован первее, и потом претерпевание было передано глазу, эта гипотеза становится тождественной выше рассмотренной, в которой первое полагалось в некоем изменении по-средующего, которое исходило от чувственного предмета, против чего мы уже возражали, указывая на сложности нахождения предмета в ином.
5. Что касается слуха, то следует ли здесь согласиться с тем, что соседствующий воздух претерпевает то первичное движение, посредством которого создается звук, и что посредством звука точно так же [как в случае с осязанием] аффинируется ухо, и что таким образом нас достигает ощущение? Или же аффектация посредующего акцидентальна, поскольку оно — между; разве когда исчезает посредующее, в некоторых случаях не возникает звук, например, когда столкновение двух тел достигает нашего восприятия непосредственно? Или же должен быть воздух, который начал дрожать первично, а потом уже и иным образом другой, посредующий воздух? Кажется, что главным образом воздух ответствен за звук, ибо вообще не возникнет звука, если не сойдутся два тела и если [посредующий] воздух не будет претерпевать [букв.: «ударен»] благодаря быстроте их приближения друг к другу, если не будет вытолкнут вовне, ударяя следующий и передавая, таким образом, [вибрацию] вплоть до ушей и слуха. Но если воздух ответствен за звук, и вибрация есть вибрация движущегося воздуха, — в чем будет состоять разница между голосами и другими звуками? Ибо медь, ударенная другой медью, создает один звук, а будучи ударена иным — другой, и иное, ударенное иным — иной; однако во всех этих случаях воздух один, одна и та же вибрация в нем; но различие звуков не состоит только в большей или меньшей их громкости. Если удар производит звук, поскольку ударяет воздух, то должно утверждать, что это не так, насколько воздух есть воздух: ибо воздух звучит, когда имеет статическое качество твердого тела, когда он становится подобным чему-то твердому, вместо того чтобы быть [как это ему и свойственно] текучим; так что сталкивающихся тел и их столкновения достаточно для произведения звука, и их удар есть звук, приходящий в ощущение; звуки внутри живого существа свидетельствуют об этом, ибо они не в воздухе, но производятся трением друг о друга и ударами его [т. е. живого существа] частей; сгибание суставов, например, и трение костей друг о друга — происходят без воздуха между ними. Достаточно и этих трудностей. Дело здесь обстоит так же, как и в случае зрения, поскольку опыт слуха есть некое сознание, присутствующее в живом существе.
6. Но может ли возникнуть свет, если не будет воздуха: например, может ли солнечный свет падать на поверхность освещаемых им тел, если ему посредует пустота; и освещается ли посредствующее случайно, только потому что присутствует между? Но если свет существует благодаря претерпеванию воздуха и других [светопроводящих тел] и имеет свою ипостась через воздух, — ибо должен быть неким свойством воздуха, — то это свойство [или претерпевание] не может быть без [носителя, т. е. без] претерпевающего. Теперь, в первую очередь, свет не относится первично к воздуху, и не есть его внутренняя характеристика, поскольку он относится к каждому из огненных и светящих тел; таковы даже камни со светящейся поверхностью. Но будет ли существовать то, что исходит в иное от таким образом обработанных поверхностей [т. е блеск, отсвет], если не будет воздуха? Если свет — только качество, и качество чего-то (ибо всякое качество есть в подлежащем), тогда [всегда] должно будет искать тело, в котором есть свет. Если же он есть действие, исходящее от иного, то почему оно не будет существовать и идти к тому, что существует по ту сторону, без посредства граничащих с ним тел, но через посредующую пустоту, если это возможно? Если он распространяется прямо, почему не доходит без поддержки? Если же он таков, что будет падать, то будет двигаться вниз. Ибо, конечно, не будет ни воздуха, ни вообще того, что освещено и что влекло бы свет от светящего [тела] и заставляло бы его идти все дальше: поскольку свет есть не что-то случайное, он не зависит всецело от иного, поскольку же он не есть свойство иного, то не должно быть и носителя этого свойства; или же, изойдя [из светящего тела], он остановится [на его поверхности, как и любое другое зримое качество]; но [мы видим, что] он уходит. Значит, может [куда-нибудь] и приходить. Где же он [пребывает]? Он нуждается только в месте. Если это так, тогда солнечное тело со временем утратит энергию, приходящую от него. Но это [солнечное тело само] — свет. Если это так, то свет не будет принадлежать чему-нибудь другому. Но будет энергия, исходящая из подлежащего, но не идущая в подлежащее; подлежащее, если бы оно было там, было бы как-то аффицировано. Свет, как и жизнь, есть энергия — деятельность души, и если [в месте его пребывания] присутствует нечто, например, тело, то оно аффинируется [жизнью]; но жизнь также существует, если этого нечто [т. е. тела] там [т. е. в месте существования жизни] нет; что же мешает и свету быть таким образом, если свет есть некая деятельность? Источник света не принадлежит воздуху, напротив, воздух, будучи смешан с землей, производит тьму, и сам по себе нечист; так что это то же самое, что сказать, будто сладкое существует, если оно смешано с горьким. Но если кто-нибудь скажет, что свет есть способ существования воздуха, то он должен сказать, что сам воздух изменен этим способом существования, и что его тьма изменилась в не-тьму. Однако мы видим, что воздух пребывает тем, что он есть, как если бы ничего не претерпевал. Но свойство должно относиться к тому, чего оно свойство; следовательно, свет не должен быть ни цветом воздуха, ни чем-то от него зависимым. Воздух просто есть [таков, как он есть независимо от света]. Таким образом давайте и завершим это рассмотрение.
7. Гибнет ли свет, или же он возвращается к своему истоку? Возможно и из разрешения этого вопроса взять что-то для разрешения предшествующего. Если он входит в то, что участвует в нем, так что участвующее имеет его как свое, тогда возможно сказать, что он уничтожается. Если же он есть энергия, не истекающая вовне, — ибо распространяющейся вокруг и истекающей внутрь энергии больше, чем той, которая достигает ее восприемлющего, — он не уничтожится, поскольку пребывает ипостасийное бытие источника света. Но если светящееся движется, и свет оказывается в ином месте, то не как поколебавшийся и изменивший направление своего свечения, но как энергия, принадлежащая источнику света и переходящая в действительность, если ей ничто не мешает. Поскольку даже если бы расстояние между нами и Солнцем было бы много большим, чем есть сейчас, свет распространился бы и на это расстояние, если бы ему не помешало ничто стоящее между. Но деятельность внутри светящего тела, деятельность подобная жизни, превосходит [его внешнюю деятельность, т. е. собственно свечение, излучение], и есть его начало и исток; та [энергия], что [переходит в действительность] за пределами тела, есть эйдол той, что внутри, есть вторая энергия, неотделимая от первой. Ибо каждая из существующих вещей имеет некоторую энергию, которая есть ее подобие, так что пока она существует, существует и подобие, и когда сама вещь пребывает, подобие уходит вдаль — иногда дальше, иногда ближе; некоторые энергии слабы и смутны, некоторые скрыты, но другие вещи имеют более сильные энергии, уходящие далеко вовне; когда эти энергии находятся в отдалении, кто-нибудь может даже подумать, что там, где присутствуют эти энергии, есть и сама действующая вещь, сам источник силы. Что касается глаз, то можно видеть, что происходит, когда животные имеют светящиеся глаза — их свет также вне глаз; эти животные имеют внутри глаз сжатый огонь, и когда в темноте их глаза расширяются, огонь высвечивает вовне, а когда сокращаются, и свет не оказывается вовне, то он не гибнет, но либо есть вовне, либо нет. Что же тогда? Входит ли огонь внутрь? Да, его нет вовне, потому что огонь [тот, что внутри глаз] не излился вовне, но наличен внутри. Наличен ли внутри и свет? Нет, но только огонь; когда он внутри, тело находится перед ним, так что энергия огня не достигает внешнего; свет, исходящий от тел, следовательно, есть внешняя деятельность светящих тел; но тот свет, что в таких телах, тот, который первичнее внешнего, он сам есть сущность, соответствующая эйдосу первично светящего тела. Когда такое тело входит в смешение с материей, это дает цвет, но сама по себе энергия [т. е. свет светящего тела] не производит цвета, но, так сказать, оттенок поверхности; [с одной стороны, этот оттенок] относится к иному и от иного, так сказать, зависит, [сам же свет] отделяет себя от этого иного и уходит от его энергии. Так что должно утверждать совершенную бестелесность света, даже если это свет тела. Следовательно, выражения «он исчез» или «он присутствует» не должны использоваться в собственном смысле, но иным способом, ибо ипостась света — энергия. Ибо и эйдол в зеркале должен быть назван энергией: то, что отражается в нем, действует на то, что способно претерпевать, не истекая в него; но если отраженный предмет присутствует, отражение тоже является в зеркале, и есть таким образом, как эйдол оформленной таким вот образом [зеркальной] поверхности; если отражающийся уходит, то зеркало уже не являет то, что имело прежде, когда отражающийся представлялся в нем посредством своей активности. Но так же обстоит и с душой, насколько она есть энергия иной, первейшей Души: поскольку эта первая Душа пребывает, постольку есть и последующая энергия. А что, если кто-нибудь скажет, что душа не есть энергия, но из энергии [т. е. продукт энергии], так как мы говорим о жизни, свойственной уже телу, — что, если так же сказать о свете, уже смешанном с телом? Это был бы цвет, поскольку то, что произвело его, было смешано с телом. Но что сказать о жизни тела? Она есть, поскольку рядом есть иная Душа. Итак, когда тело уничтожается, остается ли жизнь — ведь поскольку ничто не может быть, не участвуя в Душе, то [очевидно, что в момент уничтожения тела] ни Душа, давшая ему жизнь, ни соседняя душа не могут [остановить распад] — как же эта жизнь остается? Или эта жизнь уничтожима? Нет, конечно же: поскольку она также есть эйдол свечения, она только более не есть там [где была].
8. Но если бы было тело вне неба и был бы глаз, смотрящий на него из нашего космоса, и ничто не мешало бы ему видеть, разве увидел бы он то, что не связано с нашим миром симпатически, если обладающие такой связью вещи должны принадлежать природе единого живого существа? Если симпатическая связь должна опираться на то, что воспринимающий и воспринимающее принадлежат одному живому существу, то восприятия не будет без того, чтобы это внешнее тело не было бы частью нашего живого мира; если бы оно было частью, то и восприятие было бы возможным. А если бы оно не было частью, но имело бы окрашенное тело и другие качества, подобные тем, что имеют тела нашего мира, приспособленные восприниматься органом зрения? Оно не было бы воспринято даже в этом случае, даже если бы наше предположение было корректным; разве что кто-нибудь постарается разрушить нашу гипотезу, сказав, что было бы абсурдно, если бы зрение не видело цвета, если он есть перед ним; равно нелепо, чтобы бездействовали другие чувства, если их предметы наличны. Но мы спросим: откуда эта очевидность? Это справедливо лишь пока мы здесь, пока пребываем в одном и относимся к одному, пока мы действуем и претерпеваем свойственным нам здесь образом. Следовательно, должно исследовать — является ли это [т. е. принадлежность к живому единому] основанием того, что дело обстоит так. Или это уже достаточно показано, или, если нет, должно стремиться к этому посредством других аргументов. Если ясно, что живое существо симпатически обладает собой [т. е. сознает себя], и если наш космос есть живое существо, — этого достаточно; его части будут симпатически связаны друг с другом как принадлежащие единому живому существу. Но, возможно, кто-нибудь спросит — не возникает ли эта симпатия благодаря подобию? Схватывания и восприятия имеют место в живом существе, поскольку одно и то же причастно подобию, ибо его органы подобны ему самому; так что ощущение есть схватывание души посредством органов чувств, подобных [также и] схватываемым предметам. Если, в таком случае, мир, будучи живым существом, воспринимает не вещи в себе, но то, что подобно вещам в себе, будет ли он воспринимать их благодаря бытию живым существом? Насколько схватываемые предметы схватываемы, они будут такими не посредством их отношения к себе, но благодаря их подобию тому, что само есть в себе. Схватываемые предметы схватываемы, таким образом, благодаря их бытию-в-подобии, но поскольку именно эта Душа сделала их подобными, и восприятия не соответствуют вещам в себе, то если бы творящее начало оказалось вовне и было бы другой Душой [другого космоса], то воспринимаемые предметы существовали бы отнюдь не подобно Душе нашего космоса [и следовательно, не могли бы быть восприняты никакой душой, принадлежащей нашему космосу, даже сотворившей наш космос Душой]. Конечно, нелепо и говорить, что противоречие в этой гипотезе тому причиной: поскольку здесь говорится сразу же и «душа», и «не душа», «сродственно» и «несродственно», и что предметы схватываний «подобны» и «неподобны»; содержа в себе такие противоречия, это построение и не гипотеза вовсе. Кроме того, здесь утверждается, что душа естьв другой Вселенной, так что полагается такое «всё», которое «не всё», и «другое», которое «не другое»; «ничто», которое «не ничто», «совершенное», которое «несовершенное». Должно отбросить эту гипотезу, поскольку невозможно рассматривать ее следствия, не разрушая ее оснований.
ПРИМЕЧАНИЯ
- В Епп. IV. 4. 23. 42 и сл. В следующем предложении Плотин ссылается на ту же главу.
- Слово νύττοι использовалось в данном контексте стоиками; см.: Alexander of Aphrodisias. Mantissa, p. 130, 15 Bruns (= Фрагменты ранних стоиков, II. 864).
- Пример с электрическим скатом может иметь истоком как простое наблюдение, так и сократовское сравнение из Менона, 80а.
- Этот краткий обзор более ранних философских доктрин, который подводит к собственно Плотиновой мысли о том, что зрение осуществляется благодаря симпатии, по-видимому, взят из более ранних сборников и кратких опровержений философских теорий зрения. См.: Alexander of Aphrodisias. Op. cit., p. 127, 17 ff. Bruns; Pseudo-Plutarch. De Placitis Philosophorum, IV. 13, 901ac.
- Cm.: Alexander of Aphrodisias. Op. cit., p. 129, I Bruns.
- См.: Епп. IV. 6.1.32-33; Аристотель. О душе, В. 7. 419а12—13.
- Фраза «с той стороны неба» взята из Федра, 247с. Этот интересный ход мысли имеет продолжение в главе 8 (см. прим. 13).
- В главе 6.
- Т. е. наши тела.
- Снова стоическая теория, согласно.Александру Афродисийскому. См.: Op. cit., р. 130, 17 Bruns (= Фрагменты ранних стоиков, II. 867).
- О свете внутри глаз, который иногда просвечивает вовне, Плотин говорит и в Εnn. V. 5. 7. 24 и сл. (для сравнения с внутренним умным зрением). О феномене свечения (рыб, грибов, глаз) упоминает уже Аристотель (см.: О душе, В. 7 419а2-6). Возможно, Плотин имел в виду это место или комментарий к нему.
- О бестелесности света у Плотина см.: Еnn. I. 6. 3. 18-19; И. 1. 7. 26-28. Предпосылки этой теории лежат в аристотелизме (см.: О душе, В. 7 418ЬЗ и сл.), но для Плотина, в отличие от Аристотеля, свет здесь — по аналогии с жизнью — бестелесная деятельность души, а в себе — логос и эйдос (как сказано в Enn. I. 6. 3).
- В этой главе Плотин доводит до логического завершения свою теорию о том, что восприятие обусловлено симпатией, объединяющей части великого живого организма — этой Вселенной. «Если бы был иной космос и иное живое существо» (как сказано в гл. 3) за пределами этого космоса, даже при наличии глаз один не увидит другого, потому что будет вне симпатии, благодаря которой осуществляется восприятие: два космоса будут разными живыми организмами с разными и не связанными друг с другом душами. Похоже, Плотин не вспоминает здесь о своем рассуждении в Εnn. IV. 3. 1-5, выводом из которого было то, что Душа (как ипостась), частью которой являются все души, не то же самое, что душа космоса, которая частична, подобно нашим, душам (хотя и обладает большей энергией и достоинством). Исходя из этого, он мог бы рассмотреть возможность наличия двух или нескольких таких частичных душ и, соответственно, двух или нескольких Вселенных, объединенных симпатией по причастности их всех Душе-Ипостаси. Однако, уникальность этого (физического) космоса была для поздней античности такой непререкаемой истиной, что подобная мысль просто не могла прийти в голову человеку той эпохи, и потому Плотин ее даже не рассматривает.