Загрузка...IV. 6. ΠΕΡΙ ΑΙΣΘΗΣΕΩΣ ΚΑΙ ΜΝΗΜΗΣ
Краткое введение
Этот маленький трактат (№ 41 в Порфириевой хронологии) — позднейшее дополнение к грандиозному трактату о душе (Enn. IV. 3-5), за которым он и следует в Эннеадах. В нем Плотин, как и всегда, стремится показать, что восприятие и запоминание суть деятельности души, и что душа не является чем-то наподобие материальных вещей, чтобы пассивно получать отпечатки или впечатления от чувственно-воспринимаемых объектов и затем складировать их в памяти.
Синопсис
Теория пассивного чувственного восприятия не согласуется с фактами чувственного опыта (гл. 1). Душа активна, а не пассивна, и проявляет свою познавательную энергию в актах восприятия, так же как и на более высокой ступени — для познания умопостигаемой реальности (гл. 2). Память есть также проявление энергии, которая может усиливаться благодаря тренировке, и которая в различной степени может проявляться у разных людей (гл. 3).
1. Поскольку мы говорим, что чувственные восприятия не есть впечатления или отпечатки в душе, постольку мы не можем говорить — в согласии со сказанным — ни того, что память есть удержание познанных предметов, ни того, что чувственные восприятия суть пребывающие в душе отпечатки, которых первоначально не было. Оба эти суждения есть, пожалуй, части одного и того же положения: или должно утверждать, что некое впечатление возникает в душе и пребывает в ней, если у нее есть память, или, если не допустить хотя бы одного из этих суждений, невозможно будет допустить и второе. Тем из нас, кто не утверждает ни того, ни другого, необходимо искать другие способы объяснить восприятие и память; ведь мы не утверждаем ни того, что чувственное восприятие возникает в душе и отпечатывается на ней, ни того, что память есть пребывание в душе такого отпечатка. Если бы мы могли рассмотреть наиболее чистое чувство, возможно, тогда мы могли бы применить это и к другим чувствам, и обрести искомое. Ясно, конечно, что всегда, когда мы охватываем что-либо посредством зрения, то видим предмет там, где он есть, и направляем взгляд туда, где он расположен, по прямой линии; очевидно, восприятие происходит там [т. е. во вне], и душа взирает на внешнее: потому, я думаю, впечатлений не существует, ничто не отпечатлевается в душе, и она не имеет в себе никаких отпечатков, подобных отпечатку пальца на воске. Ибо [если допустить теорию отпечатков, то чтобы видеть,] душе нет необходимости взирать во вне, ведь она уже имеет в себе эйдос видимого предмета, поскольку она видела благодаря вхождению в нее отпечатка. Когда же душа прилагает расстояние к видимому и говорит, на каком расстоянии от себя она видит свой предмет, то разве может она видеть удаленным то, что есть в ней и не отделено от нее никаким расстоянием? Как возможно утверждать, что какая-либо величина существует во вне, или говорить, что нечто велико (например, небо, отпечатку которого, благодаря его величине, невозможно оказаться в душе)? И вот что важнее всего: если бы мы принимали лишь отпечатления того, что мы видим, то мы не видели бы того, что видим, но лишь отпечатления и тени видимого, так что иными будут сами предметы и иным будет то, что нам видится. Вообще же, говорится, что невозможно взирать на предмет, положенный на зрачок, но предмет должен несколько отстоять, чтобы быть видимым: еще в большей степени это должно быть отнесено к душе. Ибо если отпечаток видимого мы полагаем в душу, тогда то, во что полагается отпечаток, будет им отпечатываться и не увидит видимого;
ибо должна быть двойственность: должно быть видящему и видимому. То, что видит, следовательно, должно быть чем-то иным, видящим отпечаток, расположенный где-то в другом месте, но не в том, в котором находится сам видящий. Зрение, тогда, не может видеть предмет, расположенный там же, где и видящий; видимое не должно располагаться там же.
2. Но если не таким, то каким же еще способом человек видит? Душа говорит о том, чем не обладает. Это возможно [для души] — не претерпевать нечто, но лишь иметь возможность и делать то дело, к которому она предназначена. Таким образом, думаю я, и устанавливается душой разница между тем, что видимо, и тем, что слышимо: [такое различение возможно,] если ни то, ни другое не суть отпечатки, если они не суть по природе ни отпечатки, ни претерпевания, но деятельности, связанные с тем, к чему обращена душа. Мы не верим в то, что каждая из воспринимающих сил должна достигать познания своего предмета только будучи им ударенной, аффицируясь ближайшим, а не познавая его, хотя она предназначена властвовать над ним, а не быть подвластной. Должно полагать, что такой же процесс имеет место и в случае слышания: отпечатление пребывает в воздухе, и есть некий определенный удар, вроде букв, напечатленных на воздухе тем, что произвело звук; между тем силы и сущность души занимаются чем-то наподобие чтения начертанных в воздухе отпечатков, когда они приблизятся на такое расстояние, с которого могут быть видимы. Там, где есть обоняние и вкус, есть и свойства-претерпевания, там же есть восприятия запаха и вкуса, и суждения, которые суть акты познания претерпеваний — иные, нежели сами эти претерпевания. Но знание умопостигаемых предметов куда более свободно от претерпеваний и отпечатлений, ибо чувственно воспринимаемые предметы воспринимаются извне, умопостигаемые же, напротив, выступают, так сказать, изнутри; эти последние суть энергии в большей степени, и в большей степени аутентичны, ибо принадлежат знанию, и само знание, как энергия, есть каждый из них. Однако мы рассуждаем в другом месте о том, что душа видит себя как двоицу и как иное, но Ум есть одно, или разом два и одно.
середине, она ощущает и то, и другое: говорится, что она мыслит, приходя в память [тамошнего], возникнув близ Них; она знает Их, ибо сама есть некоторым образом Они, потому что знает Их: не потому, что Они восседают [т. е. сущностно пребывают] в ней, но потому что она неким [иным] способом обладает Ими и видением Их, как-то неясно принадлежит Им; она возникает из этой [чувственной] жизни к большей ясности; как бы пробуждаясь, она восходит из возможности в действительность. Таким именно способом душа производит предметы чувств, которые, так сказать, связаны с ней; она словно бы излучает их, и они стоят у нее перед глазами; сила восприятия готова для них и направлена к ним. Следовательно, когда душа устремляется к являющемуся ей, она долгое время существует в таком состоянии, как если бы предмет [на самом деле, независимо от нее] присутствовал, и чем сильнее она устремляется, тем долее длится его присутствие. Потому детей и называют «лучше помнящими», что они не удаляются от вещей, но вещи остаются у них [подолгу] перед глазами, ибо они смотрят не на множество вещей, но на небольшое их количество. Те же, чьи размышления и душевная сила обращены ко многим вещам, пробегают мимо вещей, [надолго] не оставаясь с ними. Но если бы восприятия оставались, их множественность не уменьшила бы памяти. Ещё: если восприятия остаются, тогда не нужно смотреть, чтобы припоминать; мы не забывали бы вначале и не вспоминали бы потом, если бы отпечатки были всегда под рукой.
И упражнения для интеллектуального схватывания ясно показывают, что то, что они развивают, есть способность души; так же и гимнастические упражнения для рук и ног делают их легкими, хотя ясно, что сама легкость не пребывает в руках или ногах, но руки и ноги становятся способными к обладанию ею посредством непрерывных занятий. Ибо почему, если некто слышит что-то единожды или дважды, то не помнит этого, а если слышит много раз, то запоминает; о чем свидетельствует то, что слушая вначале, он не мог запомнить, а запомнил уже спустя много времени? Дело обстоит так, конечно, не потому, что он имел сначала некие части отпечатка, ибо тогда должен был бы помнить [хоть что-то], но запоминание происходит внезапно и несколько позднее, как результат слушания и упражнения. Это свидетельство обличает силу души, посредством которой мы помним благодаря мнемоническому искусству. Но отнюдь не только благодаря мнемоническим упражнениям присутствует в нас память, но те, кто уже приобрел много знаний, благодаря привычке пользоваться услышанным, легко, как говорят, схватывают и другие знания; что есть в этом случае причина памяти, если не развитая способность? Постоянное пребывание впечатлений говорило бы больше о слабости, чем о силе; [если мы примем учение о том, что память есть пребывание в нас впечатлений, то] наиболее впечатлительные люди должны были бы быть также наиболее понятливыми, поскольку впечатление и есть некоторое претерпевание, так что наиболее подверженные претерпеваниям должны были бы обладать и наилучшей памятью. Но в действительности дело обстоит противоположным образом; нигде гимнастические упражнения не направлены на то, чтобы сделать тренируемое тело легко аффицируемым; так же и с чувствами: видит, например, не бездеятельный глаз, но орган, обладающий большей силой для деятельности. Старики потому и слабее молодых — равно и чувствами, и памятью. Чувства и память суть [грани] некой силы. Если чувства не суть отпечатки, как могла бы удерживать их память, если бы они вообще не были в душе? Но если память есть сила [произвести вещь из себя] и готовность к действию [букв.: «приготовление к готовности»], тогда почему мы не помним сразу же, но только потом? Потому что эта сила должна [сначала] воздвигнуться и быть приведенной в готовность. Мы видим это и при рассмотрении других способностей, которые готовы делать то, что способны делать, причем что-то одно они способны делать прямо, а что-то другое — если соберутся [вместе]. Но одни и те же люди не обладают, в большинстве случаев, и хорошей памятью, и быстрой сообразительностью, потому что не одна и та же сила действует в том и в другом случае: так, не может один и тот же человек быть сразу же и хорошим кулачным бойцом, и хорошим бегуном, ибо разные в разных преобладают особенности. Потому ничто и не мешает человеку, имеющему некое превосходство души, читать сохраняющиеся впечатления, равно как ничто не может помешать человеку сильному в этом отношении претерпевать и удерживать впечатления. Так же и то, что душа лишена величины, свидетельствует о том, что она есть сила. И вообще, нет ничего удивительного в том, что все вещи, сущие близ души, существуют иным способом, нежели тот, какой представляется людьми, не занимавшимися исследованием этого предмета; [эти вещи существуют иначе,] нежели их существование представляется в тех поспешных мнениях, которые возникают из чувственно воспринимаемых предметов и обманывают их благодаря подобию [вещам душевным]. [Наши оппоненты] полагают память и восприятия чем-то вроде букв, написанных на дощечках или табличках, так что ни те, кто утверждает, что душа есть тело, ни утверждающие бестелесность души — не видят всей невозможности этого, не понимают всех несообразностей, которые содержатся в их гипотезах.
ПРИМЕЧАНИЯ
- См.: Аристотель. О памяти, I. 450а30-32.
- См.: Платон. Федр, 250d2.
- Возможно, здесь Плотин ссылается на трактат Епп. V. 6. 1-2.
- О душе, как последней из умопостигаемых, см.: Епп. IV. 4. 2. 17; как о связующем звене между двумя мирами, см.: Епп. IV. 8. 7.