Загрузка...Краткое введение
Название этого трактата (№ 12 в Порфириевой хронологии), данное самим Порфирием в Жизни Плотина — О двух родах материи. В других античных списках (Pinax, Summarium) он называется просто О материи. Сам Плотин, насколько нам известно (Жизнь Плотина, гл. 4), оставил его без названия. Вариант, данный Порфирием, наиболее точно отражает суть трактата, первая часть которого посвящена умопостигаемой материи, вторая — материи чувственного мира. Трактат являет собой блестящий пример свойственного Плотину метода познания во всей полноте его осуществления и подводит итог критической полемике с Аристотелем и стоиками.
Это осмысление аристотелевских положений в категориях платонизма, как сам Плотин его понимает. Основные расхождения у Плотина с Аристотелем здесь следующие: 1) Плотин признает материю умопостигаемого мира; возражения против ее существования, изложенные в гл. 2 и опровергнутые в последующих главах, берутся из аристотелевского положения о сущности; 2) Плотин отождествляет материю чувственного мира с лишенностью; обоснование этого, прямо противоположного аристотелевскому, положения, изложенное в гл. 14-16, прямо подводит к собственно Плотинову учению о материи как источнике зла и абсолютной лишенности, которое со всей ясностью излагается в конце трактата. С другой стороны, Плотин поддерживает Аристотеля в полемике со стоиками, отстаивая бестелесность и бескачественность материи (гл. 1, 8-12).
Синопсис
Материя есть подлежащее и вместилище эйдосов. Различные взгляды на ее природу; телесный (стоики) и бестелесный (перипатетики). Платоническая доктрина о первичной материи в умном мире (гл. 1). Возражения против существования умопостигаемой материи (гл. 2). Опровержение этих возражений и объяснение истинной природы и назначения умопостигаемой материи (гл. 3-5). Материя в чувственном мире. Аргументы перипатетиков в пользу ее существования (гл. 6). Критика концепции досокра-тиков, также с опорой на Аристотеля (гл. 7). Аргументы в пользу бестелесности и бескачественности материи, значение и философская ценность такой концепции (гл. 8-12). Материя не есть ни качество, ни окачествованное (гл. 13). Вопреки Аристотелю, материя есть лишенность (гл. 14-16), она есть лишенность и зло как таковые (гл. 16).
1. То, что материя есть некое подлежащее и вместилище эйдосов, говорят все, кто высказывает учение об этой природе; до этого момента они идут одним и тем же путем, но когда они приступают к исследованию, что есть природа подлежащего: как материя восприемлет и что восприемлет, их дороги расходятся. Утверждающие, что существуют только тела и что сущность — в них, говорят, что существует одна материя и что подлежащие стихии сами и есть сущность; все остальные вещи, в том числе и стихии [согласно их учению] есть некие качества материи и ее состояния. Они распространяют материю вплоть до богов и, наконец, дерзают утверждать, что сам их бог есть эта материя в определенном состоянии. Они придают материи и тело, говоря, что она есть тело, лишенное качеств и величины. Другие философы говорят, что материя бестелесна (а один из этих философов утверждает, что материя не одна), но они также считают, что есть материя, подлежащая тем телам, о которых говорят первые; однако же есть, говорят они, и другая — первичная материя, которая в умопостигаемом мире подлежит эйдосам и бестелесным сущностям.
2. Поэтому, в первую очередь, мы должны исследовать эту материю: есть ли она и что она есть и как есть. Если же материя должна быть бесформенной и беспредельной, то, будучи материей в лучших существующих [сущностях], она не будет ни аморфной, ни беспредельной, вообще — Там она не будет материей. Если каждый, существующий Там, прост, то он отнюдь не нуждается в материи, как существо составленное, состоящее из себя и иного. В материи нуждаются возникающие, делающиеся иными из иных, благодаря им существует и само понимание материи чувственных вещей, но не-возникающие в материи не нуждаются. Откуда же она пришла, и что наделило ее бытием? Если она возникла, то возникла благодаря чему-то; а если она вечна, то будет несколько начал и первые [сущие] будут случайными. Кроме того, если [Там, также как и здесь] эйдос пришел в материю и составленное [из эйдоса и материи] есть тело, значит, в умопостигаемом мире тоже будет тело.
3. Прежде всего, должно сказать, что отнюдь не всегда беспредельное достойно пренебрежения, равно как и бесформенное, если оно таково благодаря своему замыслу, если намеревается предоставить себя тому, что прежде него и лучше него. Такова, скажем, [частная] душа относительно Ума и Логоса, душа, получающая свою форму от них и входящая в лучший эйдос. В умопостигаемом мире составленное существует иначе, не как тела, поскольку и логосы составлены и своим действием производят составленную природу, действующую в эйдосе. Если [бесформенное] существует в отношении к иному, то в большей мере и от иного. Материя вещей возникающих всегда принимает всё иные и иные формы, но материя вещей вечных всегда тождественна себе и имеет одну и ту же форму. Здешняя материя, пожалуй, противоположна той, ибо здесь она есть всё — лишь благодаря присутствию во всех частях, и есть одно — лишь благодаря присутствию в каждом, потому не материя пребывает здесь, но одна вещь выталкивает другую, так что материя не остается всегда себе тождественной. Но в умопостигаемом мире материя есть разом всё, и потому не претерпевает изменений, что уже есть всё. Следовательно, материя умопостигаемого мира никогда не была бесформенной, будучи в умопостигаемом, поскольку не бывает она такой и здесь, хотя здесь она оформлена другим способом. Есть ли материя нечто вечное или же нечто возникшее, для нас это прояснится, когда мы поймем, что она есть.
4. Теперь, наше учение предполагает, что существуют эйдосы — об этом уже было сказано в других местах, — и мы продолжим, исходя из этого. Если есть многие эйдосы, в них необходимо должно быть что-то общее, как и что-то особенное, благодаря чему они отличаются друг от друга. Это особенное есть разделяющее различие и свойственная каждому форма. Но если есть форма, значит есть и оформленное, о чем сказывается различие. Следовательно, всегда есть и материя, принимающая формы, есть и подлежащее. И еще, если Там есть умопостигаемый космос, а наш космос есть подражание тамошнему, и наш космос есть составленное, и составленное из материи, то Там тоже должна быть материя. И еще, как можно говорить о космосе, не видя его в эйдосе? Как мог бы быть эйдос, не будучи эйдосом чего-то? В самом деле, умопостигаемое, с одной стороны, есть совершенное Всё, не имеющее частей, с другой стороны — оно в каком-то смысле делимо. Если части отделены друг от друга, то само разделение и рассекание есть претерпевание материи, ибо делима именно она. Если же умопостигаемое есть сразу многое и не имеющее частей, то многие сущие, существуя в единстве, будут существовать и в материи, которая будет этим единством, а они — его формами, ибо это единое мыслится изукрашенным и многообразным. Тогда, оно должно было бы быть бесформенным, прежде чем стать изукрашенным, ибо если ты отстранишь умом эту много-ликость и эти формы и логосы, и мыслимые содержания, то [увидишь] прежде них то бесформенное и беспредельное, которое не есть что-то из них и не есть при них и не в них.
5. Если же в мире умопостигаемом [материя и форма] обе суть единое, поскольку умопостигаемая материя имеет одни и те же формы, то ни Там не будет материи, ни здесь материи тел, ибо она [и здесь] никогда не бывает без формы, но всегда имеется целое тело, и, тем не менее, тело составленное. Ум отыскивает двойственность, ибо он производит деление до тех пор, пока не достигнет простого, которое не может уже само разделиться. Пока же он может, он будет продвигаться в свою бездну. Бездна каждого есть материя; потому она всецело темна, что свет есть логос. И ум есть логос, потому он и видит логосы в каждой вещи, и видит, что то, что ниже его — есть тьма, ибо лежит под светом; так же и световидный глаз, обращенный к свету и цветам, которые суть светы, говорит, что то, что лежит ниже цвета, есть тьма и материальность, скрытая цветом. Различны, однако, тьма в вещах умопостигаемых и тьма в вещах чувственных, и это различие содержит сама материя, поскольку различные эйдосы наложены на ту и другую. Божественная материя, принимая границу, сама уже есть определенная жизнь и разумное, и эта же материя становится еще чем-то определенным; сама по себе не будучи ни живой, ни разумной, она — разукрашенный труп. И ее форма есть только эйдол, так что она есть подлежащее призрака. Там же — истинная форма, значит, и истинное подлежащее. Потому слова тех, кто говорит, что материя есть сущность, должны быть приняты как истинные, если они говорят об умопостигаемой материи; ибо Там подлежащее есть сущность, лучше сказать, оно мыслимо вместе с формой и при ней, так что вместе они образуют целое — просветленную сущность. Однако, нужно исследовать, является ли умопостигаемая материя вечной, и это нужно сделать тем же способом, каким исследуются идеи. Идеи являются порожденными, поскольку имеют начало, но они же и не рождены, поскольку, в самом деле, не во времени имеют они свое начало, они — вечно от иного, не как вечно становящиеся, каков этот космос, но они — вечно сущие, каков и тот [умопостигаемый] космос. Ибо инаковость Там вечна, и она творит материю, потому что есть начало материи и первое движение. Оттого движение тоже называется инаковостью, что они появились вместе. Движение и инаковость, которые происходят от Первого, — неопределенны, они нуждаются в Нем для того, чтобы быть определенными, и они определяются, когда поворачиваются к Нему. Прежде этого поворота и материя, и иное еще неопределенны и лишены блага, они еще не просвещены Им. Ибо, если свет — от Него, то принимающее свет — прежде восприятия света, так что восприемлющее никогда не имеет его; свет остается для восприемлющего чем-то иным, нежели он сам, поскольку свет к нему приходит от иного. Теперь мы сказали об умопостигаемой материи даже больше, чем подобает о ней открывать.
6. Скажем же и о вместилище тел. Потому что должно быть подлежащее тел, иное, нежели они сами; это проясняется при изменении стихий друг в друга. Ибо изменяющееся не всецело гибнет; в противном случае, будет некая сущность, гибнущая в не-сущем, но, опять же, не возникнет ничего из всецело не-сущего, и ничего из не-сущего не высвобождается в сущее, но [в момент так называемого уничтожения] имеет место изменение одного эйдоса в другой. Значит, пребывает то, что принимает эйдос возникающего и отвергает другой эйдос [т. е. эйдос гибнущего]. Гибель полностью проясняет это [т. е. наличие подлежащего], ибо она есть гибель составленного, и значит, каждая единичная вещь составлена из материи и эйдоса. Индукция так же свидетельствует об этом, показывая, что гибнущее есть составленное, и анализ делает то же, например, если чаша [становится у нас] золотом, а золото водой, то требуется, чтобы и вода подлежала аналогичному разложению. Необходимо, чтобы стихии были или эйдосом, или первичной материей, или состояли из материи и эйдоса. Но они не суть эйдосы, ибо как бы они могли без материи иметь тяжесть и величину? Но они не есть и первичная материя, ибо они гибнут. Они — из эйдоса и материи. И их эйдос соответствует качеству и форме; согласно же подлежащему, они — неопределенны, потому что не есть эйдос.
7. Эмпедокл, полагавший стихии в качестве материи, имеет свидетельство против себя в их гибели. Анаксагор, делающий материей смесь [стихий], полагавший материю не всепревосходящей возможностью чего бы то ни было, но действительностью всех вещей, уничтожает тем самым вводимый им Ум, не мысля его дающим форму и эйдос, не мысля его существующим раньше материи, но лишь вместе с ней. Но такая одновременность невозможна. Ибо, если смесь причастна бытию, то сущее — первее; если же есть [одновременно] и эта смесь, и то бытие, они будут нуждаться в чем-то третьем, отличном от них. И если Творцу необходимо быть первее, почему должны быть [первично] какие-то крохотные эйдосы в материи, и зачем Ум нескончаемыми трудами выделил их вовне, если он мог, в силу бескачественности материи, [без труда] распространить качество и форму на нее всю? И почему это невозможно всему быть во всем? Тот же, кто предполагает, что беспредельное — это материя, должен сказать, что есть это беспредельное. Если он понимает беспредельное как то, в чем нельзя достигнуть конца, как то, что нельзя пройти [насквозь], то такого беспредельного в вещах не существует; не есть это и беспредельное само по себе, ни беспредельное, присутствующее в иной природе, как случайное [качество] определенного тела; это не само беспредельное, потому что есть нечто, чья часть по необходимости беспредельна; это беспредельное как акциденция, потому что то, чего она акциденция, само по себе не могло бы быть ни беспредельным, ни простым, ни материей — это ясно. Но и атомы не могут занять место материи, потому что их вообще не существует, ибо [во-первых] каждое тело делимо во всех отношениях; и [во-вторых] существует непрерывность тел и их гибкость и невозможность каждой единичной вещи существовать без Ума и Души, которые не могли бы быть составлены из атомов — невозможно создать из атомов иную, нежели природа атомов, природу, никакой Демиург ничего не создаст из материи, не обладающей непрерывностью — десять тысяч аргументов могли бы быть высказаны, да и высказывались, против этой гипотезы. Поэтому нет смысла задерживаться на этом.
8. Что же, есть ли одна материя — непрерывная и бескачественная? Ясно, что либо она бескачественна и тогда не есть тело, либо имеет какое-то качество. Поскольку мы говорим, что материя есть материя всех чувственных вещей, что она есть эйдос, относящийся к иным, но не материя чего-то конкретного (например, глина горшка не будет просто материей — ибо материя конкретного не существует свойственным чистой материи способом, а именно, она не существует как материя всех вещей), постольку природе материи нельзя приписывать ничего видимого в чувственных вещах. Если это так, то не иначе дело обстоит и с другими качествами, например, с цветом, теплотой и холодностью, легкостью и тяжестью, плотностью и разреженностью, — с каким-либо обликом вообще, так что материя не будет и величиной. Поскольку одно — величина, другое — принявшее величину; одно — облик, другое — облеченное. Материя не должна быть составленной, но должна быть проста и по своей природе едина; она есть пустыня, оставленная всеми. Дающий ей формы даст их, но эти формы будут иными, нежели она, и величина и все те [иные материи], которые он привносит в материю из сферы сущего. В противном случае он [т. е. дающий формы] будет рабом величины материи и будет творить не столь великое, сколь захочет, но столь великое, сколь пожелает материя; но то, что воля Творца подчиняется размеру материи — баснословие. Если же Творящий первее материи, то материя будет именно тем, чем хочет Творящий, а именно тем, что существует повсюду и послушно во всем, так же и в величине. Если же [сама] материя имеет величину, то необходимо будет иметь и облик, тем самым будет еще более неподатливой для творения. Поэтому, когда эйдос приходит в материю, то всякую определенность он приносит с собой; эйдос обладает всякой определенностью и величиной и всем тем, что приходит вместе с логосом и им одним и определено. Поэтому и количества каждого из родов определены его эйдосом, ибо иное количество человека [т. е. рода человеческого], а иное — птицы, да и сами птицы отличаются друг от друга. Разве не является еще более удивительным, что когда количество вводится в материю, оно оказывается иным самой материи вдобавок к ее качеству? Это не говорит о том, что качество есть логос, а количество нет, но количество есть эйдос, мера и число.
9. Как бы мог представить кто-нибудь нечто из существующего не имеющим величины? Но все существует без величины, что не тождественно количеству, ибо существующее не тождественно количественно существующему. Существует и много другого, нежели количественно существующее. Вообще, все бестелесные природы должны полагаться неколичественно; бестелесна и материя. Поскольку само количество не есть количественно существующее, но последнее лишь причастно количеству, постольку ясно, что и само количество есть эйдос. Как нечто становится белым, благодаря присутствию белизны, но само производящее белый цвет и многоцветье в живом не является многоцветным (или, если хочешь, пусть это будет многоцветный логос), так и делающее вещь вещью определенной величины само не есть определенная величина, но величинность или величина сама по себе, или логос, творящий [величину]. Разве не приходит сама величина в материю и не разворачивает ее в размер? Никоим образом; ибо материя не сжата в малом, но [логос] дает материи саму величину, которой она не обладала ранее, так же как и качеством.
10. Почему же я должен мыслить отсутствие величины присутствующим в материи? — А почему ты мыслишь отсутствие качества в какой-либо вещи? — Но какой мыслью и каким рассуждением это охватывается? — Неопределенностью; ибо подобное познается подобным, и неопределенное — неопределенным. Ибо логос неопределенного может быть определенным, но движение разума, постигающее неопределенное, будет неопределенным. Вообще, если каждая из вещей познается логосом и мышлением, то в данном случае сказывающий логос сказывает о материи, желая быть мышлением не-мышления, но чего-то полностью без-умного; лучше сказать, что мышление материи есть, пожалуй, неестественная фантазия, в которой положены вместе и что-то неистинное, и иное ему — разумное. Возможно, именно потому, что Платон видел это, он сказал, что материя постигается «незаконнорожденным умозаключением».
Что же такое неопределенность души? Не есть ли это совершенное незнание, невозможность речи? Нет, лучше сказать, что неопределенность налична в некоем утверждении, как, например, и глазами мы видим тьму, которая есть материя всех невидимых цветов; так же и душа, когда она отвращается от всего, что соответствует свету в чувственных вещах, то более не способна ничего различать: в этом состоянии она подобна взгляду во тьму, который становится подобным тому, что, с позволения сказать, видит. Но, на самом деле, видит ли он? Да, таким образом взгляд видит нечто лишенное всякого очертания, бесцветное, лишенное света и к тому же не обладающее величиной; если же таким образом он не видит, то уже творит [для материи] образы. Не претерпевает ли того же душа, когда мыслит ничто? Нет, но когда она мыслит ничто, она ничего не говорит, лучше сказать, ничего не претерпевает; когда же она мыслит материю, она претерпевает, принимая в себя что-то вроде оттиска бесформенного; поэтому, когда она мыслит что-то уже оформленное и принявшее величину, она мыслит их как уже составленное, ибо мыслит их как уже расцвеченное и, вообще, окачествованное. Конечно же, она мыслит целое — как уже составленное из обеих [материи и формы]; и хотя она мыслит или воспринимает обе созерцаемые [составляющие] ясно, все же подлежащее, лишенное формы, — смутно, поскольку оно не есть эйдос. Действительно, то, что душа схватывает в целом и составленном вместе с созерцаемыми [формами], после того как компоненты [сущего] разделены и обособлены, оказывается чем-то лишенным логоса — мутью, мыслимой смутно, тьмой, темно мыслимой: душа мыслит их, не мысля. И поскольку сама материя не пребывает бесформенной, но оформленной в вещах, душа также налагает эйдосы вещей на нее, ибо испытывает боль от ее неопределенности, подобной страху оказаться вне сущего, и не перенося более пребывания в не-сущем.
11. Но почему в составе тел должно быть чему-то иному, кроме величины и всех качеств? Потому что должно быть то, что примет все это. Следовательно, это — масса [тяжесть, объем]. Если же это — масса, то, без сомнения, [преемлющее есть также] и какая-то величина массы. Если же не будет иметь величины, то никоим образом не сможет ничего принять. Если же оно не будет иметь величины, то с чем оно сможет тогда соединиться? Разве оно может соединиться с эйдосом или с качеством, или с протяжением, или [опять же] с величиной, которые, где бы они ни были, кажутся пришедшими в тела от материи? Вообще, поскольку деяния и творения, и времена, и движение есть в существующем не благодаря материи существующих, постольку не необходимо первым телам иметь материю, но каждое из них есть целое, причем в высшей степени разнообразное целое, так что каждое имеет свой состав, благодаря смешению множества эйдосов; потому [ваша] лишенная величины материя — пустой звук.
Но, во-первых, не необходимо тому, что принимает что-либо, быть массой, пока в нем не присутствует величина: поскольку Душа, приемлющая все, обладает всем в тождестве; если же и величина была бы в этом всём каким-то случайным качеством, то Душа должна была бы иметь все вещи в их [натуральную] величину. Материя потому принимает все вещи в их протяженности, что принимает саму протяженность; также и животные и растения, вместе с возрастанием, параллельно утверждаются в том качестве, которое сообщает им рост, и если сократится одно, то сократится и другое. Если же, основываясь на том, что и животные, и растения [будучи подлежащими] имеют определенную величину, они потребуют вновь утверждать, что материя обладает этой формой, то это не будет истинно. Поскольку здесь материя не есть просто материя, но их материя, материя животных и растений; та же материя, которая есть просто материя, имеет и величину от другого. Итак, имеющему принять эйдос не должно быть массой, но оно должно стать, возникая, массой [тяжестью, объемом], так же как и остальными качествами, которые оно приемлет. Оно должно обладать призраком тяжести, как наиболее способное к этому, как именно первый субстрат и «пустая» тяжесть. Исходя из этого некоторые говорят, что материя и есть пустота. Я же говорю: «призрак тяжести», поскольку и душа в момент общения с материей не может ничего определить, но распыляется в неопределенном, ничего не ограничивая и не имея возможности достигнуть предела, ибо тем самым она бы уже ограничила материю. Поэтому материю не должно называть ни отдельно большой, ни отдельно малой, опять же, но — большой-и-малой; таким вот образом она есть тяжесть и таким же — лишенная величины: материя тяжести и стягивается из великого в малое, и распространяется из малого в большое как тяжесть; ее неопределенность есть, в этом смысле, тяжесть, и поэтому она принимает в себя величину — именно так она воображается. Другие же вещи, не обладающие величиной, каждая имеет определенный эйдос, так что никоим образом не могут быть мысленным образом тяжести. Материя же — неопределенна и неустойчива сама по себе, но носима туда и сюда в эйдосах; будучи во всех отношениях послушна, она становится многим, будучи вводима во всё, и становится всем — и таким образом приобретает природу тяжести.
12. Материя оказывает великое содействие телам, поскольку эйдосы тел — величины; но эти эйдосы не могут возникнуть в величине, но только в том, что получает величину; ибо, если они возникнут в величине, они не возникнут в материи и тогда будут тождественны тем, что [будучи чистыми эй-досами] не имеют величины, тем, что не ипостасны;
или же они будут только логосами, [а логосы — в Душе] и не будут в телах. Действительно, здесь [в этом материальном мире] многие [эйдосы] должны быть в чем-то одном, и это есть то, что приняло величину, но это есть нечто иное величине. Поэтому и теперь — сколько ни есть смешанных вещей, — все они обладают тождеством благодаря материи и не нуждаются ни в чем другом для этого, ибо каждое из смешанных несет свою материю. Но должно быть и нечто вроде сосуда или места, чтобы принять тела; но место [пространство] позднее материи и тел, так что первично тела будут нуждаться именно в материи. Ведь из того, что творения и деяния не материальны, не следует, что не материальны и тела, ибо тела составлены, а деяния нет. Материя предоставляет действующим [началам и существам] подлежащее, когда бы они ни действовали; пребывая в них, она не становится для них предметом действия, ибо к этому не стремятся и действующие. И одно действующее не изменяется в другое, ибо тогда они имели бы в себе материю, но само действующее переходит от одних действий к другим, так что действующий сам есть материя своих действий. Значит, материя будет необходима и качествам, и величинам и, следовательно, телам, так что материя — не пустой звук, но есть нечто подлежащее, хотя неопределенное и лишенное величины. Если мы будем отрицать существование материи, то теми же аргументами сможем отрицать и наличие качеств и величин, ибо можно было бы сказать, что ничего не постигается только само по себе. Если же все они существуют, хотя каждое из них само по себе и смутно, то в куда большей степени будет существовать и материя, хотя она и не имеет ясности [в еще большей степени], поскольку не схватывается чувствами: ни глазами, поскольку не имеет цвета, ни слухом, поскольку не производит шума; она не имеет ни вкуса, ни запаха, потому нет ни такого носа, ни такого языка, которые могли бы ее ощутить. Но может быть, мы осязаем ее? Отнюдь нет, ведь материя не есть тело, ибо осязается именно тело: или его плотность, или рыхлость, мягкость или твердость, влажность или сухость — но все это не принадлежит материи; она постигается размышлением, но не исходящим из ума, а пустым; поэтому и незаконнорожденным, как сказано. Даже телесное не принадлежит ей, ибо если телесное есть логос, то оно отличается от материи, ведь материя есть нечто иное, нежели логос. Если же логос уже стал творящим и, так сказать, чем-то смешанным, то ясно, что это творение будет телом, а не только материей.
13. Если подлежащее есть некое качество, нечто общее, что существует в каждой из стихий, то, прежде всего, должно сказать, что оно есть. Потом, как [вообще] качество может быть субстратом? Как будет созерцаться качество в лишенном величины, не имея ни материи, ни величины? Потом, если это определенное качество, то как оно будет материей? Если же оно — нечто неопределенное, то отнюдь не качество, но подлежащее и искомая нами материя.
Что же мешает материи, будучи в себе бескачественной, быть благодаря причастности своей природе чем-то окачествованным ею, благодаря непричастности ничему окачествованному — разве эта лишенность всякого качества не есть что-то в полной мере особенное и отличающее ее от других? Ведь тот, кто обладает лишенностью, обладает качеством, например, слепец. Если же лишенность относится к материи, то как она [материя] может не быть чем-то окачествованным? Но если к материи будет относиться всецелая лишенность, то она будет еще более окачествована, если, в самом деле, лишенность есть нечто качественное. Но разве говорящий это не делает всё иное или чем-то окачествованным, или качеством? Так что и количество было бы качеством и сущностью? Но если есть нечто окачествованное, то и качество при нем пребывает. Смешно, в самом деле, иное окачествованному [материю], — т. е. то, что не есть окачествованное — таковым делать. Но если есть окачествованное, потому что она иная, потому что она есть сама инаковость, то именно поэтому она и не будет чем-то окачествованным, ибо качество не есть окачествованное; если же она — только иное, то она — иное не сама по себе, но инаковостью иная и тождественностью тождественная. Также и лишенность не есть ни качество, ни окачествованное, но принадлежит к отсутствию качества или иного, как и бесшумность не относится к звуку и [вообще] к чему-то определенному. Ибо лишенность есть отрицание, окачествованное же — в утверждении. Кроме того, особенность материи не есть форма, ибо она не есть что-то окачествованное и не имеет никакого эйдоса. В самом деле, нелепо называть окачествованным неокачествованное, также как говорить, что поскольку нечто не получило величины, оно есть [каким-то образом] величина. Ведь отличительное качество материи есть не что иное, как она сама; оно [качество] не есть что-то приложенное к ней, лучше сказать, что оно — в ее отношении к другим вещам, то, что она иное, нежели другие. Иные вещи есть не только иные, но каждая есть и нечто [сама по себе] как эйдос, она же [материя] отличается от других только тем, что она — иное, пожалуй, даже — «иные», чтобы не было определения единства содержащегося в «ином», но словом «иные» демонстрировалась бы ее беспредельность.
14. Однако, должно исследовать следующее: есть ли материя сама лишенность, или же лишенность [сказывается] о ней. Есть [аристотелевское] учение, утверждающее, что в подлежащем обе они — единое, однако же наличны два определения; значит, справедливо было бы потребовать у них [перипатетиков] научить нас, какое определение они дают каждой из этих вещей: во-первых, каково определение материи, никоим образом не привязанное к лишенности, и, во-вторых, каково понятие лишенности, никоим образом не привязанное к материи. Или определение ни одной из них не содержится в другой, или каждое содержится в каждом, либо только одно из них в другом, не важно какое. Если материя и лишенность суть по отдельности и ни одна из них не нуждается в другой, то они обе и будут двумя отдельными вещами, и материя будет чем-то другим, чем лишенность, если даже лишенность и будет акциденцией материи. Тогда одно не содержится в определении другого даже потенциально. Но если они относятся друг к другу как курносый нос и курносость, и каждое из них двойственно, и в то же время это две [разные] вещи; и если они соотносятся как огонь и жар, так что жар содержится в огне, но в жару не мыслится сразу и огонь, и материя таким образом есть лишенность, каким и огонь есть жар, тогда лишенность будет неким эйдосом материи, подлежащее же будет иным, тем, чем должна быть материя. Таким образом, они не будут единым. Но не будут ли они единым в подлежащем, двойственным же только в определении, не будет ли лишенность обозначать именно отсутствие, а не присутствие чего-то, не будет ли она отрицанием сущих? Точно так же, как если кто-нибудь скажет «не-сущее», то это его отрицание к небытию ничего не добавит, но будет утверждаться «не есть», и, таким образом, лишенность как не-сущее. Если же лишенность есть несущее, потому что не есть это вот сущее, но некое иное сущее, отличное от этого вот сущего, то будут два определения, одно из которых привязано к подлежащему, а другое проясняет отношение лишенности к другим [сущим] вещам. Или, возможно, определение материи указывает на ее отношение к другим вещам, как и определение подлежащего указывает на его отношение к другим вещам; лишенность же, если она проясняет неопределенность материи, вероятно, схватывает материю в себе; в этом случае, оба едины в подлежащем, но имеются два определения. Если же, в самом деле, бытие неопределенное и бытие беспредельное, и бытие бескачественное тождественны материи, то как у материи могут быть всё еще два определения?
15. Следовательно, мы, опять же, должны исследовать — суть ли беспредельное и неопределенное акциденции в иной природе и почему они акциденции, если и лишенность есть акциденция. Если же — сколько ни есть чисел и логосов — все они вне беспредельного, ибо они имеют предел и порядок, и есть иные [чувственные вещи], упорядоченные благодаря им, и то, что упорядочивает, не то же самое, что упорядоченное и порядок, но иное упорядоченное упорядочивающему, и упорядочивающее есть предел и граница, и логос, то необходимо, чтобы упорядоченное и определенное само было беспредельным. Но материя упорядочена, и все те [чувственные] вещи, которые не суть материя, — существуют, насколько они причастны ей или имеют логос материи; значит, необходимо материи быть беспредельной, и не акцидентально беспредельной — не так, что беспредельное будет ее акциденцией. Ибо, во-первых, акциденция должна быть логосом, беспредельное же не есть логос; и потом — к чему из сущих присоединится, в таком случае, беспредельное? К пределу и определенному. Но материя не есть ни определенное, ни предел. Если беспредельное и присоединится к определенному, то разрушит его природу; поэтому беспредельное не есть акциденция материи, но она сама есть беспредельное. Даже в умопостигаемых вещах материя есть беспредельное и происходит, пожалуй, от беспредельности самого Единого или Его силы и вечности; не она в Нем, но Он творит ее. Почему же есть две материи — тамошняя [умопостигаемая] и здешняя [чувственная]? Беспредельное также двойственно. Как же оно различается? Как первообраз и эйдол. Что же, здешнее беспредельное менее беспредельно, чем тамошнее? Нет, более; настолько, насколько более беспределен эйдол, выпавший из бытия и истины. Ибо беспредельное более беспредельно в менее определенном. Ибо меньшее в благом есть большее в злом. То беспредельное, которое Там — существует в наибольшей степени и беспредельно как эйдол, здешнее же настолько менее существует, насколько оно удалилось от бытия и истины, насколько оно погрузилось в природу эйдола; оно — более истинное беспредельное. Но тождественны ли беспредельное [как таковое] и бытие беспредельным? Там, где различны логос и материя, там и они различны, там же, где есть только материя, — или должно сказать, что они тождественны, или лучше сказать, что в этом случае вовсе нет бытия беспредельным; ибо [в противном случае беспредельное] будет логосом, а логос не может быть в беспредельном, чтобы было само беспредельное. В самом деле, материя должна быть названа беспредельным самим по себе, противоположным логосу. Ибо поскольку логос есть не что иное, как только логос, постольку и противоположную, благодаря беспредельности, логосу материю должно называть не иным чем-то, но только беспредельным.
16. Но не тождественна ли материя инаковости? Нет, но лишь той части инаковости, которая противоположна истинно сущим — логосам. Поэтому, хотя она и не-сущее, но, таким образом, имеет некоторое существование, которое и тождественно лишенности, если лишенность противоположна тому, что суть в логосе. Но не погибнет ли лишенность от присоединения того, что не есть лишенность? Никоим образом; ибо то, что приемлет состояния, само не есть состояние, но лишенность, и подвергающееся определению не есть ни определенное, ни предел, но — беспредельное. Как же разрушит природу беспредельного прибавившийся к ней предел, если беспредельное беспредельно сущностно, а не акцидентально? Возможно, что в случае, если бы это было количественно беспредельное, предел бы уничтожил его; но в данном случае это не так, но наоборот: предел спасает беспредельное в его бытии, естественно приводя его в действительность и усовершенность, как незасеянное поле, когда его засевают; так и в женщине, когда она зачинает от мужчины, отнюдь не гибнет ее женственность, но становится еще более женственной, ибо женщина становится в большей степени тем, что она есть. Теперь, не есть ли материя зло, поскольку участвует в благе? Лучше сказать — поскольку нуждается в нем, ведь это значит, что она сама его не имеет. Ибо все, что одно имеет, а в другом нуждается, занимает среднее положение между благом и злом, если одно как-то уравновешивает другое; но то, которое ничего не имеет, поскольку находится в [совершенной] бедности или, лучше сказать, есть сама бедность, необходимо есть зло, поскольку эта бедность не есть бедность богатством, но — умом, добродетелью, красотой, силой, формой, эйдосом, качеством. Как же ей не быть безобразной? Как же не быть постыдной? Как не всецело злой? Но материя Там есть сущее, ибо то, что прежде нее — по ту сторону сущего. Здесь же прежде нее — сущее. Но она не есть сущее, но нечто иное, нежели красота сущего.
1. Плотин имеет в виду концепции Аристотеля (υποκείμενον — аристотелевское слово; см., например: Физика, А. 9. 192аЗЗ) и Платона (υποδοχή — см.: 7м-мей, 49а6). Эти концепции значительно различаются между собой, на чем Плотин, при беглом их упоминании, не акцентирует внимания.
2. Имеются в виду стоики. См.: Фрагменты древних стоиков, II. 316, 309, 326.
3. «Другие философы» — это платоники и перипатетики.
4. Очень вероятно, что Плотин здесь различает платоников от перипатетиков. Аристотель признавал бестелесными только чистые формы, в отличие от сущностей, составленных из формы и материи (см.: Метафизика, Л. 6.1071Ь2). Слова ϋλη νοητή — из Метафизики, Ζ. 10. 1036а 9-12, 11. 1037а 4-5; Н. 6. 1045а 33-37, и Плотин вполне мог почерпнуть их, воспользовавшись любым из этих пассажей. Но одни и те же слова оба философа понимают совершенно по-разному.
5. Возможно, Плотин отсылает к своему более раннему трактату Enn. V. 9 [5]. 3-4.
6. См.: Тимей, 45Ь.
7. Здесь мы сталкиваемся с Плотиновой интерпретацией μέγιστα γένη (см.: Платон. Софист, 254d ff.: бытие, движение, покой, тождественность, инаковость) как «категорий умопостигаемого мира», о которых см.: Епп. V. 1. 4 и полный обзор в Enn. VI. 2. 7-8.
8. Доктрина, кратко сформулированная здесь, является кардинально важной для Плотиновой мысли. См.: Enn. V. 4. 2; V.3. 11 hV. 1.7.
9. Дальнейшее есть точное изложение аристотелевского учения о материи словами самого Аристотеля (см. Метафизика, А. 1-2. 1069b).
10. Критика воззрений досократиков, приведенная в этой главе, опирается целиком на Аристотеля (см.: Физика, А. 4.187а 12ff.; Метафизика, А. 7.988 a 27ff.; Л. 2. 1069b 20-23).
11. Это уже критика не с аристотелевских позиций, но исходящая из собственно Плотиновой мысли.
12. Имеется в виду Анаксимандр. Плотинова критика показывает, как близко он следует здесь традиции перипатетиков; однако и его собственный взгляд на материю как άπειρον (см. ниже, гл. 15) так же весьма расходится с Анаксимандром.
13. См.: Тимей, 52Ь 2.
14. Здесь Плотин, как и в Епп. I. 8.15, спорит с предполагаемым оппонентом, вкладывая в его уста возражения, с которыми реально сталкивался, возможно, в споре с платониками, которые толковали Тимей, 52а8 ff., исходя из положения, что Платон отождествлял «вместилище» с пространством, и которые, следовательно, отвергали аристотелевскую концепцию безвеличинно-сти ϋλη. Позднее утверждение о невозможности существования такой материи появляется у св. Василия Великого. Беседы на Шестоднев, I. 21а—b (8е-9а); см.: Св. Григорий Нисский. Об устроении человека (De Нот. Ор. 213с).