НЕОГЕДОНИЗМ

«Синдром довольности» наиболее полно воплотился в так называемой потребительской морали. Ее идейно-психологическим стержнем является гедонический идеал. Гегель как-то назвал этот идеал «фаустовским сознанием», которое жаждет счастья, стремится насладиться им, но не создает его. Однако чаще всего этот идеал оказывается вульгарно-прозаическим, мещанским. Впрочем, он может быть и «окультуренным», умеренным, даже эстетизированным, по мысли Д. Юма, может принадлежать «человеку изящества и наслаждения».

С позиций гедонизма все люди действуют, лишь исходя из желания достижения приятного и никак иначе (психологический гедонизм), или же они должны действовать, желая приятного и получая наслаждение от самого процесса его достижения (этический гедонизм). Подобное различение весьма существенно. Политэконому или политологу, например, важно уметь различать поведение людей, продиктованное психологически (потребитель стремится к приобретению благ ради наслаждений, которые они способны доставить) или же обусловленное ценностными соображениями (потребитель получает наслаждение от благ именно потому, что домогается их). Нас же интересуют не теоретические нюансы, а идеал как таковой. При гедоническом умонастроении лейтмотив и цель жизни, даже каждого ее отрезка и формы проявления, сводятся к максимализации наслаждений и минимизации страданий. Что именно приносит наслаждение по такой нехитрой логике сибаритства, в сущности, безразлично. Значение имеют лишь длительность наслаждения и его интенсивность. Проблема выбора жизненного идеала решается с точки зрения эффективности результатов, распределения приоритетов в шкале желаний, в исчислении плюсов и минусов краткосрочных и долгосрочных балансовых прогнозов жизнедеятельности.

Этот идеал родился чуть ли не па заре цивилизации. В его истории можно, кстати сказать, отыскать основания и для похвального слова. В познавательном плане «принцип наслаждения» помогал нащупать вполне реальные зависимости между потребностями, интересами людей и их социальными целями, моральными установлениями. Этому же принципу принадлежит бесспорная заслуга выдвижения в свое время прогрессивной и гуманистической идеи о нравственной правомерности наслаждений, настойчиво критикуемой с позиций религиозно-мистического аскетизма. В идеологическом плане гедонизм был одной из первых теорий, в которых хотя и урезанно, однобоко, но все же находили отражение некоторые чаяния народных масс.

И все же гедонизм был прежде всего идеалом и практикой привилегированных слоев общества, отражением и концентрированным выражением их классово-группового и индивидуального эгоизма. Очевидно, что гедоническая практика требовала соответствующего обеспечения. Любая попытка придать ей универсальный характер лишь обостряла вопрос обеспечения приверженцев идеала средствами наслаждения и развития их способности к наслаждению. Гедонический призыв претерпевал причудливые метаморфозы, и дело кончалось тем, что массам преподносился урок убогой морали, предлагающей принять реальные страдания, лишения, бедствия в качестве ожидаемого блага. К. Маркс и Ф. Энгельс писали по этому поводу следующее: «Философия наслаждения всегда была лишь остроумной фразеологией известных общественных кругов, пользовавшихся привилегией наслаждения. Не говоря уже о том, что способ и содержание их наслаждения всегда определялись всем строем остального общества и страдали всеми его противоречиями,— философия наслаждения становилась пустой фразой, как только она начинала претендовать на всеобщее значение и провозглашала себя жизнепониманием общества в целом. Она опускалась в этих случаях до уровня назидательного морализирования, до софистического прикрашивания существующего общества или же превращалась в свою противоположность, объявляя наслаждением вынужденный аскетизм».

Обсуждая данную проблему, основоположники марксизма показали, что при феодализме наслаждения были строго регламентированы по сословиям. Не занимавшееся производительным трудом дворянство жило исключительно для наслаждений. Вместе с упадком феодализма появилась жадная до наслаждений и расточительная придворная знать времен абсолютизма, но у нее гедонизм сохраняет еще форму непосредственного наивного жизнепонимания. Настоящей философией он становится лишь у некоторых идеологов революционной буржуазии. Важно то, что у буржуазии уже существовал разрыв между трудом и наслаждением: наслаждение было подчинено труду. Поэтому она обобщает фразеологию наслаждения, применяя к ее каждому индивиду без различия, и абстрагирует таким образом теорию от условий жизни этих индивидов, превращая ее тем самым в «плоскую и лицемерную моральную доктрину». Буржуазия в своих теориях либо представала возвышенно-моральной и строгой, либо впадала в лицемерие, хотя на практике наслаждение у нее приняло официальную экономическую форму роскоши.

Так обстояло дело в прошлом. Ну, а как у нас? Несколько упрощая, можно сказать, что если в эру сталинского деспотизма действовала формула «голодный, но довольный», то затем под довольность была подведена своеобразная «материальная база». Быстрый рост потребления, крутые перевороты в формах потребительской деятельности, качественные изменения в объемах, структуре и динамике потребления, общий культурный подъем с середины 50-х годов содействовали развитию способности к наслаждению. И теперь гедонизму, претендующему на роль основного жизнепонимания общества в целом, уже не грозило, во всяком случае прямо, превращение в морализирующую проповедь, как это было, допустим, в век французского, русского и любого другого Просвещения. Прозаический гедонизм в современном мире утратил пластичность, живость непосредственности, разумные основания, какими он располагал у просветителей. И тогда хорошо знакомые драматические сюжеты, впервые разыгранные на исторической сцене капитализма, вновь проигрываются — с соответствующими режиссерскими правками, по обновленной партитуре — на сцене теперь уже современного, исповедующего социалистические идеалы мира.

Вряд ли, конечно, можно согласиться с мнением, соответственно которому в нашем обществе произошла «потребительская контрреволюция», выражающаяся в том, что перед безжизненной «государственной моралью» все расшаркиваются, выказывая ей почтение, однако на деле следуют фактической — преимущественно потребительской «морали», без излишней щепетильности и стеснительности общество смирилось с такой раздвоенностью, что, наконец, не решив ни одной из главных человеческих проблем, не внеся никаких сколько-нибудь существенных перемен в человеческое бытие, новый строй превратился лишь в ухудшенный вариант «потребительского общества».

Не случайно, надо признать, древние греки изображали аналогию в образе хромой богини. Нам еще предстоит — и от этого не уклониться предложить развернутый ответ на эти обвинительные соображения. Пока же заметим следующее: «потребительская контрреволюция» — очевидный пропагандистский перехлест; «государственная мораль» — реальность, но лишь в виде тенденции, одной — негативной — стороны развития нравственной жизни нашего общества; «потребительское общество» — только дезориентирующее обозначение, не больше (оно ошибочно даже в применении к буржуазному миру), тем более что силы, заинтересованные в развитии «вещеноклонничества», культивировании фетишей потребительской «морали», для использования их в коммерческих или манипуляционных целях, никогда не были у нас господствующими.

Не станем тем не менее лукавить и скажем прямо — рост социальной апатии, безынициативности, ослабление трудовой и общественной дисциплины и тому подобные чуждые социализму явления оказались у нас неразрывно связанными с ростом установок на «потребление ради потребления», с отталкивающими излишествами в потреблении, с задержками и перекосами в нравственном развитии личности. В сознании потребительски ориентированной личности нормы и принципы социалистической морали причудливым образом сосуществуют с гедоническими пристрастиями к наслаждениям, с развлекательной «версией жизни». А еще чаще — с погружением в болото мещанских забот с мечтами о хромированном или полированном «рае». Все это на практике оказывается неотделимо от снижения моральной ответственности, «постылого» отношения к гражданским обязанностям, приспособленчества, ослабления аллергии по отношению ко всем видам зла, чрезмерного увлечения условно-престижным потреблением, взращиванием комплексов зависти к тем, кто в этом преуспел, или комплексов «морального превосходства» над теми, кто застрял лишь у подножия вершин успеха. И поскольку логика развития потребительства по-своему неумолима, она ведет к оживлению индивидуализма, прямому или скрытому попранию норм элементарной нравственной порядочности, ценностей социалистического образа жизни. Потребительски ориентированная личность не в силах устоять перед соблазнами облегченных и ускоренных, глубоко несправедливых способов обретения собственности и подобных же способов ее употребления.