Загрузка...То, как этот самогипноз «цитирующей речи» оказывается канвой для действий исторических лиц, наглядно видно хотя бы по многократно описанной ситуации осознания себя большевиками (как, впрочем, и их противниками) через цитирование программ лидеров Великой французской революции 1789—1799 года. Самогипноз, настолько заслоняющий от говорящих их собственные действия, что, например, Г. Уэллс поражался тем полностью оторванным от действительности объяснениям собственных единственно верных действий, какие давали им большевистские лидеры «России во мгле». Этот мрачный провал между реальными действиями исторических лиц и партий в России и их фантастическими идеологиями (фантастическими, разумеется, с точки зрения трезвомыслящих европейцев), призванными эти действия объяснять,— характерная черта свершения русской истории.
Разумеется, во все эпохи в любых странах можно увидеть зияние между действительными историческими процессами и «самосознанием эпохи». Так, несмотря на быстрый рост населения в Европе в XVIII веке, современные историки фиксируют повсеместную озабоченность философов и политиков убыванием населения и поиск мер для остановки этого опасного процесса. Но, пожалуй, только в России онтологическое зияние между реальным процессом и речью его персонажей доходит до того, что на протяжении последних трехсот лет, и последних ста в особенности, одна и та же речь, возобновляющаяся цитатным самоповтором, удовлетворяет говорящих в их самосознании вне зависимости от конкретных исторических ландшафтов, в кои эти говорящие вписаны.
Можно сказать, что речь сформировала свой собственный мир полностью закрыв от индивида «предметность чувственной достоверности» бытия. Реальные страдающие тела индивидов, претерпевание которыми воздействий окружающего мира и составляет действительное время русской истории, пребывают в состоя-пни полнейшей амнезии, вызванной речью о страданиях этих тел. Речь покрыла тела плотной непроницаемой пленкой, под которой уже нельзя различить ничего, кроме речевых высказываний. Категории речи о страданиях тел приобрели самодостаточное существование, обрели чувственное бытие «первой реальности» на фоне потерявших самодостаточность непосредственных нредметностей эмпирического бытия. Последние теперь — лишь функция от первой реальности идеологической речи, объясняются только через категории такой речи и существуют как «отдельный недостаток» чувственной достоверности, каковой в полной мере располагают лишь идеологемы. Скажем, пролетариат всегда передовой, всегда прав, всегда революционен и сознателен; отдельный же человек из его среды нередко недостаточно сознателен, недостаточно революционен. В целом в стране прекрасное положение с продовольствием, но в каждом отдельном месте имеется его «отдельный недостаток».
Либо ты безмолвно действуешь — и тогда не отдаешь себе отчет в действиях собственного тела, либо ты говоришь, мыслишь — и тогда не действуешь, а предаешься скорбным размышлениям о судьбах русской интеллигенции и мировой цивилизации, лежа на диване. Речь о русской истории и реальные исторические
действия не могут не только встретиться, но и даже одновременно свершаться в одном месте. «Где существую — там не мыслю, где мыслю — там не существую» — эти слова Ж. Лакана, сказанные совсем по другому поводу, как нельзя лучше характеризуют ситуацию русского исторического действия. Обломов и Штольц, Васисуалий Лоханкин и Остап Бендер — вечная пара образов русской истории (причем в действующем ее представителе всегда оказывается примесь иностранной крови: в Штольце — немецкой, в Вендере, по собственному его определению,- турецкой).