Загрузка...Действительно, коль скоро целостность морального существа человека ярче всего проявляется в преодолении им самим своей материальности, тем, стало быть, несомненнее, с точки зрения Вл. Соловьева, трансцендентность нравственности как таковой, абсолютная несводимость ее к чисто эмпирическим основаниям его жизнедеятельности: «…нравственность, не ведущая к действительному бессмертию и нетлению, не может, строго говоря, называться самозаконною, ибо она явно подчиняется чужому закону материальной жизни» .
Можно сколько угодно оспаривать эти умозаключения философа (например, попрекать его идеализмом и пр.), по справедливости ради нельзя не отметить, что именно при помощи этой посылки он весьма убедительно обосновывает непрерывность развития нравственной жизни человечества или, в его собственной терминологии, последовательное «возрастание Добра». Для объяснения этого факта (совершенно аномального со строго рациональной точки зрения) как раз и необходимо, полагает философ, допустить наличие некой сверхчеловеческой действительности, «духовно питающей собирательную жизнь человечества и избытком этого питания обусловливающей ее нравственный прогресс» (С. 245). Однако само по себе постулирование внечеловеческих источников морали еще ни о чем не говорит и является весьма традиционным в истории этической мысли. Другое дело, что Вл. Соловьев вполне оригинален в воспроизведении самой диалектики снисхождения высших форм к низшим, проще говоря, в своем понимании хода мирового эволюционного процесса вообще и эволюции нравственной жизни человечества в частности. И здесь мы, более чем где бы то ни было, обнаруживаем редкую эксцентричность философской мысли Соловьева, его вкус к парадоксам и игре понятиями. К примеру, по Соловьеву, высшие формы бытия ни в коей мере не являются однозначным продуктом низших форм. Скажем, божественное никак не может быть порождением чисто человеческого. Высшие формы именно предшествуют низким (по особому, метафизическому, иноприродному порядку), но «являются» после них. «Порядок сущего,— предупреждает философ,— не есть то же, что порядок явления» (С. 274). И поэтому эволюция низших форм есть лишь материальная среда для «проявления» высших, которые вступают в существование (занимают свое место в общей иерархии бытия) только тогда, когда для этого созревают определенные материальные условия. В Мировом процессе и происходит это собирание (воссоединение) всех возможных планов бытия (от частиц материи до явлений духовного порядка), выступающих как великий вселенский синтез, гармония всего сущего.
Таким образом, эволюция природных форм есть, по Соловьеву, результат божественной телеологии. Но если это так (а мыслитель последовательно утверждает детерминированность исторического процесса высшей волей), то зачем богу волевая активность человека? Что может он изменить в предопределенном ходе миропорядка, который изначально движется к вечно совершенному «царству целей»? «Очень многое»,— утверждает Вл. Соловьев. Само собою совершенство бытия не может быть достигнуто. Даже бог не может действовать непосредственно. Для осуществления своих планов ему нужна опосредованность особого порядка — союзническое отношение к нему человека, готового в бесконечном процессе самосовершенствования завоевать всю мыслимую полноту бытия, все необозримое могущество духовных благ. Здесь, однако, весьма примечательно следующее обстоятельство. Так, по мысли философа, самосовершенствоваться «вообще», беспредпосылочно, абсолютно невозможно практически и в высшей степени непродуктивно в нравственном отношении. Между тем, полагая суть самосовершенствования индивида лишь в «количественном» преобразовании его моральных качеств (был добр, стал еще добрее), современная этическая мысль как бы не принимает в расчет и наличие другого, «качественного» показателя: способности человека к самой радикальной их перенастройке в принципиально ином ценностном регистре, благодаря которой иногда приходится наблюдать как бы действительно новую личность. По-видимому, исключительный характер такого рода переворотов как раз и свидетельствует об явлении духовности, с необходимостью пробуждающейся всякий раз, когда индивид в силу жизненных обстоятельств вынужден осмыслять свое назначение в бытии в свете самых высоких моральных ценностей и одновременно пытаться приблизиться к этому гипотетическому уровню представлений о себе посредством жизненного практического восхождения к идеалу. По сути дела, решающая акция духа в сфере нравственного становления индивида как раз и проявляется в способности его самосознания к конструированию некоего образа совершенной личности или моральной ценности, которые, будучи высшей точкой отсчета в нравственных исканиях человека, оказываются одновременно и способом его самооценки через соотнесение с собственной моральной природой и как бы «измерения» ими ее внутренних преобразующих возможностей. Именно поэтому в самосовершенствовании так важен, но мысли философа, момент различения и сравнения по отношению к высшему, абсолютному идеалу. «Мы не можем осознавать себя недостойными или несовершенными,— говорит философ,— если не имеем идеи о противоположном, т. е. о совершенстве» (С. 252).
Однако, по Соловьеву, это различение и сравнение ни в коей мере не имеет уничижающего содержания, а наоборот, обладает всей полнотой морального действия. Осознавая собственное несовершенство (то есть фактически осуждая себя за неполноту, ограниченность своей нравственной позиции), человек ощущает наличие высшего идеала, абсолютной и непреходящей ценности (например, идеи божества), обладающей реформирующей силой. Не предписывая ничего декретивного и уж тем более не оказывая на человека никакого морального давления, образ нравственно-совершенного при всем том начинает воздействовать на его духовное существо с самой непосредственной жизненной стороны. Рано или поздно человек вынужден решить: какую дорогу следует избрать, дабы сделать этот идеал практически реализуемым и в его свете осмыслить бытие, и, соответственно, что в таком случае следует предпринять конкретно?
На наш взгляд, нормативная установка этики Вл. Соловьева, ее императивная обязывающая власть как раз и выражается в этом призыве философа к человеку: «…не только желай совершенства, а будь совершен. А это значит,— комментирует он далее,— не только имей добрую волю, будь честен, добронравен и добродетелен,
а еще — будь безболезненным, будь бессмертным, нетленным, да и не это только, а еще — сделай так, чтобы все твои ближние, ставши нравственно-совершенными, вместе с тем были безболезненны, бессмертны и нетленны в телах своих» .
Столь расширительное толкование самосовершенствования может вызвать у современного читателя самое живейшее удивление. Действительно, для современного сознания, с большим трудом воспринимающего самосовершенствование и как теоретическую конструкцию и как жизненную потребность (разве многие из нас до сих пор не находятся в плену самого грубого вульгаризаторства этой этической темы, сведения ее к плоскому и бессодержательному прокламированию индивидуализма?), уже совсем странным оказывается воссоединение этой идеи с мыслью о всеединстве, целостности бытия, где любой порыв подобного рода непременно находит свое духовное продолжение. Между тем ничего парадоксального здесь вовсе и нет. В таком понимании духовная структура человека есть нечто имманентное самому ходу движения мироздания, вечно живому и мощному, не знающему остановок и перерывов. Именно поэтому в области духовно-нравственных явлений, как и в самом бытии, ничто не исчезнет навсегда, а живет вечно, обусловленное сложными каузальными закономерностями, подобными законам природы. И нельзя не согласиться с Соловьевым, что в морали, как нигде более, проявляется удивительная целокупность жизни: каузальность добра такова, что каждый единичный моральный акт неизбежно приобретает характер всеобщности, распространяясь по всему пространству человеческих отношений. Со злом, по-видимому, дело обстоит аналогичным образом. Вспомним хотя бы известную мысль Ф. М. Достоевского: «Греха единичного нет», этическая многозначность которой о многом заставляет задуматься. Но коль скоро не существует «единичного» нравственного действия, то, стало быть, невозможно и обособленное индивидуалистическое самосовершенствование как таковое. Опираясь на Соловьева, и мы вовсе не склонны опровергать автономность, индивидуальную определительность нравственного деяния. Другое дело, что при всем обостренном чувстве личности у философа постоянно проводится мысль об анонимном характере морального творчества: не важно авторство в добре, важно, что оно вообще существует. «…Подлинное совершенство каждого человека,- убеждает Соловьев,— должно захватывать его всего, должно распространяться на всю его действительность, а в эту действительность входят и другие существа». Сравним с Л. Н. Толстым. Вспомним его возражение одному из корреспондентов: «Вы пишете: «Разве от того, что я стану лучше, станет лучше моему брату?» Это все равно, что если бы землекоп сказал: «Разве от того, что я буду точить мою лопату, продвинется моя работа?» Только тогда и подвинется, когда будет отточена лопата» .
У Вл. Соловьева сама напряженность нравственного роста человека приобретает поистине вселенский, космический размах. Столь интенсивной должна быть, по убеждению философа, духовная аура самосовершенствующегося, столь мощный заряд духовной энергии должен он излучать вокруг себя, что в перспективе может возникнуть вселенское событие в духе Н. Ф. Федорова: воскресение умерших или же катаклизм морального порядка, новое явление Христа. Само собой разумеется, что такая монументальная установка может быть в лучшем случае рассмотрена как сверхзадача. Но и в крайней завышенности, принципиальной неисполнимости данного требования видится духовное лицо самого Вл. Соловьева, особый максималистический склад его гуманистических прозрений.