Загрузка...Впрочем, некоторые результаты демократизации можно было бы зафиксировать и закрепить документально уже сегодня. Это — отказ от ограниченной трактовки общественной функции и воспитательной роли искусства (прежде всего от приоритета «классового подхода»), обедняющей и деформирующей его общечеловеческую сущность и принадлежность; недопустимость административных мер и запрета отдельных произведений, подмены свободного выражения общественного мнения и эстетической критики произволом личных и ведомственных оценок; признание диалога с деятелями искусства в качестве основного инструмента идеологического влияния партии на развитие художественной культуры, диалога, базирующегося на уважении свободы творчества и достоинства личности художника. А до тех пор пока мы находимся во власти бюрократической системы и, стало быть, сами являемся в чем-то бюрократами и немножко диктаторами, навязывая свой вкус и пристрастия окружающим, нет иной альтернативы чиновничьей власти, кроме высокой личной культуры как руководителей, так и руководимых. К этому мы и должны стремиться, шаг за шагом преодолевая пока еще крепко сидящее в нас бескультурье, способное порождать и соединять в одно целое вседозволенность и воинствующую нетерпимость к инакомыслию и инаковкусию.
— До сих пор речь шла о власти «над» художником и связанных с этим проблемах. Некоторые считают, что если дать власть самим художникам, то возникнет сообщество, в котором откроется простор и все получат равные возможности для самовыражения. Так ли это? Да и нужна ли власть самим художникам, или они готовы отдать и охотно отдадут ее в руки политиков?
— Убежден, что власть и художник в одном лице несоединимы, несовместны. Художнику не надо давать власть, и он сам не должен поддаваться ее искусу. И не потому, что отправление власти — особая профессия и большое (совсем другое!) искусство, которым надо овладеть, чтобы вместо пользы не принести вред. Ведь главное в институте власти — не умение командовать. Так понимают,, к этому сводят власть чиновники, «начальники». Главное здесь— умение определить направление деятельности, собрать и воодушевить людей интересной, плодотворной, разумной идеей, согласовать интересы коллектива единомышленников с интересами общества. Художник, согласившийся властвовать в сфере культуры, должен стать политиком (не чиновником!) и при этом «забыть» о себе. Собственно, так и происходит в реальной практике — посмотрите, как заметно отражается на творческой биографии известных художников активное участие в политической, общественной деятельности. Выгодно ли такое переключение творческой мощи деятелей искусства обществу? Скорее всего нет, хотя деятельность бескорыстных «прорабов перестройки» достойна всяческого признания и уважения.
Поставим вопрос резче: надо ли допускать художника к власти? не портит ли она художника? Разумеется, портит, некоторых — еще как. И это быстро становится заметно, даже невооруженным глазом. На наших глазах развертывается руководящая деятельность многих художников и ученых, перестройкой «мобилизованных, и призванных». Далеко не все выдерживают испытание властью.
Давно замечено, что властолюбие есть страсть несправедливая сама по себе, и начинается она с опасения, как бы не оказаться иод властью других. Опасение понятное, но вряд ли его достаточно, чтобы претендовать на власть самому. Тут очень важны (принципиальны!) личные качества претендентов на власть, каковые у нас почему-то не принято обсуждать и учитывать. Существует немало людей, которым власть вообще противопоказана. Видишь, как получивший власть, войдя во вкус, начинает настаивать на своем, не слушая и не слыша других, как он подбирает «иод стать» себе сподвижников — согласных, терпеливых, умеющих промолчать там, где надо бы сказать «нет». Глядишь, перед тобой все тот же «начальник», только с фамилией известного художника. И потому нельзя не понят!, движение души тех вкусивших власть творцов искусства, кто рано или поздно отказывается от нее, усматривая нечто противоестественное и ненормальное в том, что один художник начинает «командовать», «управлять» другим художником.
Все сказанное относится и к нехудожникам. Но у искусства и его творцов своя специфика. Несовместимость художника с властью имеет некоторое психологическое основание. Оно — в особенностях свободы творчества, взаимоотношений художника с внешним миром, в самой природе того, что именуется художественной натурой. Своенравная, своевольная, неожиданная в своих проявлениях, она нуждается в предельной свободе самовыражения, полета воображения. Как тонко заметил Кант, характерная особенность поэта — не иметь никакого характера, а быть непостоянным, прихотливым и (без злости) человеком ненадежным, умышленно создавать себе врагов, не питая ни к кому ненависти, едко высмеивать друзей, не желая обидеть их. Эта особенность кроется в его «взбалмошном» уме, отчасти прирожденном, который властвует над практической способностью суждения. Если вы согласны с кантовским пониманием искусства как созидания через свободу, то придется согласиться и с тем, что художник уже натурой своей противопоказан власти, для которой свобода всегда есть синоним своеволия, оппозиции или каприза. Все известные мне художники, разные по дарованию и складу характера, получив власть, либо становились ее пленниками, существенно изменяя сложившееся представление о своем человеческом облике, либо отказывались от власти, испытывая чувство, близкое к отвращению. Дело, однако, не только в психологии художника.
В наши дни давление власти на сферу творчества существенно изменилось — нет диктата, цензуры, прямых запретов, и нет поэтому нужды с властью заигрывать, подобострастничать, доказывать свою лояльность. И тем не менее художник чувствует, и не только затылком, «дыхание» власти, сознавая всю хрупкость наступивших перемен. Но рядом с этой, привычной, хорошо знакомой опасностью у художника появляется и другая — соблазн, искус самому включиться в орбиту властных отношений, чтобы гарантировать обретенную наконец-то свободу творчества. Почему опасность? То, что происходит во времена гласности и перестройки в творческих союзах (разумеется, в каждом из них по-разному), весьма показательно и даже драматично. Задуманные когда-то как ведомства по управлению художниками руками самих художников, эти союзы впитали в себя многие черты и признаки государственных учреждений и, судя по всему, не спешат от них освободиться. Провозглашая прогрессивные цели, защищая социальные права художников, творческие союзы, как ни странно прозвучит, не стали еще общественными организациями в собственном смысле слова. Вяло протекающий процесс разгосударствления духовной жизни общества их совершенно не коснулся в том, что касается структуры, организационного устройства, стиля деятельности и властных отношений.
Это дало право Леониду Баткину поставить резонный вопрос: «А зачем писателям, композиторам, художникам и т. д. «творческие союзы», эти уродливые формы огосударствления искусства посредством обязательного вхождения в некоторое централизованное литературное или музыкальное ведомство, копирующее — при неизбежных специфических поправках — все прочие ведомства, с писателями-чиновниками, живописцами-чиновниками, «первыми секретарями», «аппаратом», окладами, загранкомандировками…». Несоответствие между новыми целями и задачами, с одной стороны, и аппаратно-бюрократической формой организации союзов — с другой, становится все более очевидным, вопиющим. Возникают, множатся созданные по этому типу новые «союзы» — инженеров, дизайнеров и т. д., и даже попытки не делается создать вневедомственные формы интеллектуальной и художественной деятельности, некие «параллельные структуры», как назвал их тот же Баткин, то есть самодеятельные, не унифицированные общественные организмы, вроде научных ассоциаций, исследовательских групп и лабораторий, художественных сообществ и кооперативных издательств. Без секретарей, аппарата, окладов, иерархии должностей… Вспоминается мое удивление от сделанного в свое время открытия, что многие секретари Союза кинематографистов (не аппаратные работники) получают зарплату за «общественную работу». Сохраняется в союзе отношение «власть — подчинение», четкое разделение на «руководителей» и «исполнителей», и многие решения принимаются авторитарно-кабинетным способом либо с помощью машины голосования, когда большинство, независимо от того, из кого оно состоит и на чьей стороне истина, навязывает свою волю меньшинству. При том, что это меньшинство может состоять из ярких, самобытных индивидуальностей, интересных обществу именно своим «необщим выражением» лица и творчества, которое и должен союз всячески поддерживать. Но творческие союзы в их нынешнем виде мало занимаются именно содержанием и организацией самой интеллектуальной или художественной деятельности, в частности формами общения и объединения людей, близких ДРУГ другу эстетическими пристрастиями, художественными исканиями и просто человеческой симпатией. Для этого нужна определенная творческая атмосфера и нравственная среда. Вот на чем, помимо защиты прав художника, должна держаться власть творческого союза.