Загрузка...Но было бы нечестно переложить решение проблемы на плечи художника, свести ее к характеру или поведению личности. Ибо ясно, что противоречия и противостояние между искусством и политикой, художником и власть имущими в самом основании своем антиномичны, неразрешимы. Смысл этой антиномии хорошо передал Дж. Оруэлл в написанной еще в 1848 году статье «Писатели и Левиафан», анализируя положение художника в эпоху всевластия государства, политических и идеологических доктрин. Оруэлл обобщал опыт охваченных «тоталитаристскими настроениями» английских писателей и многих советских художников, которые «раболепствовали перед деятелями типа Жданова». В век политики художники неизбежно окрашивают свое отношение к искусству идеологическими и политическими мотивами, пристрастиями, лежащими вне пределов литературы и искусства и делающими невозможным чисто эстетическое отношение к жизни. Художникам — левым и правым, и консерваторам, и революционерам — то и дело «приходится трусливо молчать и поступаться истиной». И потому нет другого выхода, кроме как четко разграничить художественные и политические обязанности творцов искусства. Вступая в сферу политики, художник должен сознавать себя там просто гражданином, просто человеком, но не писателем, так как его творчество не имеет к его гражданской деятельности никакого отношения. Когда же наступает момент творчества, художник обязан набраться мужества и отвергнуть официальную идеологию, чтобы не насиловать своего вдохновения и не поступиться своей профессией ради той или иной политики. Конечно, необходимость разделить свою деятельность па две несообщающиеся сферы — гражданскую и творческую — делает художника фигурой трагической, а занятие искусством — делом опасным. Но иного выхода, как научиться жить и творить внутри этой болезненной дилеммы, у современных художников нет, и вряд ли что-нибудь здесь изменится в ближайшем будущем
Как будто все логично, совпадает с реальным положением художника в современном обществе. Но реальность и здесь вносит свои коррективы. Нельзя не вспомнить в этой связи известный ответ М. А. Шолохова зарубежным идеологам, рассуждавшим о несвободе советских художников, якобы вынужденных писать «по указке партии». Классик нашей литературы под бурные аплодисменты писательского съезда заявил, что советские писатели творят по подсказке своего сердца, а сердца их принадлежат партии. То есть он не отрицал самого факта возможного несовпадения (разграничения) творчества и гражданской деятельности художника. И, видимо, чтобы разрешить эту антиномию, он уверял себя и других, что сердца художников все-таки принадлежат по им самим, а партии.
— Этот поворот темы заставляет пас снова вернуться к мысли о неотвязности власти, ее всепроникновенности. Дело, оказывается, еще и в том, что художник часто сам не лишен притяжения власти. Например, хочет понравиться массе, публике. А что это, как не испытание на себе власти «толпы»?! Эту мысль можно продолжить. Наверное, единственный смысл существования художника как творческой личности заключается в самозначимости, самоценности создаваемых им произведений. Пусть не всем эта зависимость и ценность открывается. Но в этом случае художник создает не на потребу», ибо согласие с властью и оппозиция ей есть по сути одно и то же. Лишь творчество никому и ничему не подвластно.
— В идеале — так. И так поступают многие художники. Но в реальной практике все оказывается сложнее, капризнее. Печалью веет от пушкинского вопроса-признания: «Зависеть от царя, зависеть от народа, не все ли нам равно?..» Однако поэту было «не все равно», как примут его творчество народ, будущие поколения. Бывали моменты, когда он хотел понравиться царю… А как неравнодушны многие нынешние художники ко всевозможным знакам признания и возвышения премиям, званиям, привилегиям! Сколько энергии, сил, напора тратится иной раз на то, чтобы их заполучить. Настоящего удовлетворения это, естественно, не дает. Не проходит бесследно и желание художника угодить власти, понравиться публике. Тех, кто начинает заигрывать с властью, поддакивать и угождать ей, обычно привечают, награждают, но не уважают сами же власти. Это — люди свиты, одни — по своей, другие — не но своей воле оказавшиеся у подножия власти и вынужденные играть с нею в игры, к искусству отношения не имеющие. Некоторые, наиболее циничные, делают это с удовольствием и даже талантливо (есть и такой талант — «умение любить начальство»). Другие, втянутые силой обстоятельств и собственного малодушия в чуждую им «игру», попадают в драматическую или трагическую ситуацию, терпят крушение.
Известно, что Сталин взял на себя обязанности, как сказали бы сейчас, «внештатного главного редактора» и «главного зрителя» всех создававшихся в 30—40-е годы фильмов. Рассказывают: фильм «Светлый путь» Г. В. Александрова он «редактировал» пять или шесть раз, прежде чем дал «добро» на его выход в свет, сопроводив свое соизволение следующей сентенцией: «Тов. Александров! Вы этим фильмом хотели нам угодить. А нам угодить — невозможно». Если это и анекдот, то очень похожий на правду… Сколько творческих замыслов было искорежено и судеб талантливых художников погублено вот таким неприкрытым насилием?!
Не менее пагубно, хотя и не так драматично, сказывается на судьбе художника и власть «толпы», стремление во что бы то ни стало и любой ценой стать популярным. Это всегда сопровождается уступкой вкусу и нравственными потерями, вынимающими «душу живу» из таланта. В условиях растущей коммерциализации искусства, превращения культуры в рынок ценностей эта тенденция попадает в благоприятную среду, и состязание талантов превращается в «ярмарку тщеславия». Когда каждый, скажем словами Гегеля, приветствует художника как свою ровню, холит его и лелеет: ты из наших, ты не хочешь ничего особенного, а он однажды с ужасом осознает, что уже не принадлежит самому себе. Настоящий художник нуждается не столько в популярности, сколько в признании, еще больше — в понимании. И более всего он дорожит внутренней свободой.
— А мало ли тех, кому дороже благополучие? Обычно власть и искусство противопоставляются друг другу. Но часто они образуют «трогательное» единство, что еще недавно выдавалось чуть ли не за закономерность развития советского искусства (под именем «партийности»). Правда, единство то и дело оборачивалось обыкновенным соглашательством. Конформистское искусство существовало во все времена, но мы, кажется, поставили в этом отношении своего рода рекорд.
— Тотальность власти делает конформизм — добровольный или вынужденный — почти неизбежным. Создавая образы и представления, соответствующие или противоречащие господствующим идеологическим установкам и вкусам, как уже говорилось, художник сам становится носителем власти «властителем дум». Причем не менее могущественным в своем влиянии на людей, чем любой правитель политик или администратор.
За примерами далеко ходить не надо. Так, целые поколения советских людей усваивали смысл событий Октябрьской революции по книгам и фильмам, в освещении истории следующие за сталинским «Кратким курсом». И Ленина с тех пор многие воспринимают и видят не иначе, как через призму облика и образа Б. В. Щукина или М. М. Штрауха. Как же велика сила внушения и убеждения искусства, если блистательная игра двух замечательных актеров отодвинула на задний план мнение Н. К. Крупской, с трудом принявшей в щукинском исполнении образ близкого ей человека! Да, многие из нас (не исключение и автор этих строк) прошли школу воспитания «Чапаевым», трилогией о Максиме, фильмами «Ленин в Октябре» и «Человек с ружьем». Тем более хочется понять, что такое конформизм и как он возникает, захватывая в свои сети и больших художников.
Нет и не может быть «великого» апологетического искусства. Уже сегодня можно утверждать, что историю нашей революции будущие поколения будут изучать не по «Хлебу» А. Н. Толстого и «Кремлевским курантам» Н. Ф. Погодина, а по «Тихому Дону» М. А. Шолохова и «Котловану» А. П. Платонова. Все то, что охватывается понятием «классика», должно быть не только высокохудожественно и талантливо, но еще и аналитично по отношению к социальной действительности.
У конформизма в искусстве много питающих источников. Не только страх и чья-то склонность к угодничеству, пресмыкательству перед власть предержащими. И в искусстве рядом с Чацкими всегда находятся свои молчалины. Умение угождать начальству развито и почитаемо у нас, может быть, так, как ни в одной другой стране. Не знаю, как других, а меня повергло в шок недавнее признание патриарха пашей «вождистской живописи» Д. А. Налбандяна. Его готовность «№ 1» войти в соглашение с любой новой властью и продолжить портретную галерею по ее «увековечиванию» — просто поразительна. Заметьте, никто еще и не просит, а портретист уже готов «откликнуться». Или он, что называется, мыслит впрок?..
— Часто говорят о бессмысленности абстрактного противопоставления художника власти. Но тотальное отрицание власти художником может привести, как это ни парадоксально, к тоталитаризму. Вопрос в том, с какой властью художник может иметь дело, а с какой — пет. Поэтому стоит уточнить: всегда ли связь художника с властью ведет к соглашательству и обязательно ли оборачивается конформизмом?