Загрузка...Теперь ее же «антитезис»: ни общество в целом, ни отдельные общности и группы индивидов не являются носителями энергии реальных дел и интересов, и не их объединения как таковые ее реализуют в мышлении, планах, действиях и поступках. Индивиды и только индивиды — и «накопители», и носители, и реализаторы энергии всеобщего. Только они — живые души, и только в их душе, в их сознании, в их психике скрещиваются тянущиеся друг к другу и противоборствующие потребности и интересы общих человеческих дел. Культура индивида! Это — пусть «превращенная», односторонне выраженная, субъективно преломленная, групповыми, частными интересами искаженная, но именно всеобщая, общечеловеческая культура. Другой формы бытия она просто не знает. И сила «антитезиса» — в живом движении тех, кто в уникально неповторимой форме аккумулирует энергию всеобщности человеческого бытия и самой индивидуальной жизнью своей реализует ее в тех новых образах знания, чувств и целей, которые становятся общечеловеческими ценностями — новыми формами общечеловеческой культуры. Слабость же его — это слабость индивидов в разобщенном мире, где только групповой интерес и групповые формы его реализации обеспечивают индивиду воспроизводство его жизни, его интересов и потребностей.
Наконец, «синтезисом» (или синтезом) рассмотренной антиномии может быть лишь такая организация человеческих отношений в общественном производстве и воспроизводстве самой жизни людей, при которой на основе полного обобществления труда человеку в удел остается лишь, всеобщий труд труд, кооперированный во времени с силой «антитезиса» — с творческой жизнью когда-либо существовавших на Земле индивидов. Целью такого труда, говоря современным языком, служит воспитание и образование сотрудников, но прежде всего (и в том же процессе) — самовоспитание и самообразование. Говоря же языком высокой философской культуры, целью всеобщего труда как раз и является выращивание в себе и в других «внутреннего человека» — человека всеобщей, общечеловеческой, исторической культуры. Здесь сам общественный процесс производства и воспроизводства жизни человеческого рода есть процесс производства и воспроизводства всеобщей культуры в индивиде (осуществляемый напрямую). Здесь всеобщность реализует себя в уникальности бытия отдельного человека без опосредствования «частными интересами частных дел». И зеркало исторической культуры человеческого бытия становится чистым, уже не напоминающим зеркало злого тролля, ибо за его поверхностью, в амальгаме исторических реальностей становления обобществившегося человечества индивид ясно видит все этапы пути своего собственного становления и развития. И сила единства, отождествляющего в себе все разные формы деятельности и труда, сила начала, истока исторического бытия человечества на нашей планете, о которой шла речь в связи с жизнью первобытных людей и людей родо-племенной общности, находит здесь свое развитое, адекватное и прямое воплощение в истинном многообразии конкретного — в многообразии индивидов, в силе их исторического творчества.
Но возможен ли такой «синтез»? Не мечта ли это, не вечная ли иллюзия столь склонного к самообманам человечества? Не новое ли «воспоминание о будущем» философов-утопистов? Ответ на этот вопрос двоякий: что касается возможности (то есть будет ли он осуществлен), то кто за это поручится в наше апокалипсическое время; а вот за то, что осуществляется уже при нас и с нашей, хотя и не осознанной помощью, так за это вполне можно поручиться.
Присмотримся без идеологических предрассудков к тому, что произошло в мире, например, за последние двадцать -тридцать лет. Но прежде кратко скажем о том, что же произошло (возможно, в неолите) с так называемым присваивающим трудом, характеристика которого позволила нам вскрыть исходную движущую силу противоречий общественного производства и воспроизводства жизни людей на Земле: противоречивое единство во всеобщности (в общественном характере) всех частных (вплоть до индивидуальных) интересов и дел. Единство, несущее и готовящее в себе целые эпохи развития и углубления различий (социально оформляемых и закрепляемых) в особенностях способов, целей и средств этого производства,— многие эпохи господства «частных интересов, частных дел» над их неустранимой, но теперь уже не явной всеобщностью.
Произошло же лишь то, что присваивающий труд перестал существовать в качестве главного и определяющего образ жизни людей, отошел куда-то на периферию производственной деятельности, стал подсобным, зависимым, все более и более подчиняясь правилу: «охота пуще неволи», уходя тем самым в области отдыха и развлечений. Вместе с появлением устойчивого земледелия и отделением его от скотоводства (как особого, отличного от него способа и образа жизни иных общностей) труд стал не присваивающим, а в полном смысле этого слова производительным. Таковым он и остается до наших дней с характерным для него разделением производства средств производства и производства средств потребления.
А теперь, говоря словами поэта, пришпорим «клячу истории» (впрочем, Вл. Маяковский убеждал нас загнать ее) и перенесемся через все столетия дальнейших проявлений процесса разделения труда (включая и главное — отделение духовного производства от материального), перенесемся в наше время. Попутно заметим, однако, что все более дробное общественное производство жизни, разделенное на сферы (промышленное, сельскохозяйственное, духовное), на «уклады», на отрасли, их подразделения вплоть до отдельных особенных предприятий, фактически развивало одновременно способы и средства выявления зависимости друг от друга своих «частей» — выявления их общественного характера, их необходимого подчинения логике развития ведущих форм труда, короче — того, что выше было названо реализацией всеобщности в каждой из ее исторически особенных форм.
Но предметно всеобщая связь частных видов производительного труда как раз разрывалась (это-то и называется разделением труда). В чем же предметно выражалась теперь эта связь, необходимая для каждого отдельного вида труда? А вот в чем: в обмене, в товарном рынке, в деньгах и, наконец, в капитале. Последний же не мог не утверждать себя в сфере обращения (обмена, распределения, рынка). Его родная сущностная форма кооперация труда была в сфере труда производительного. Но ни случайные формы обмена продуктами такового, ни узкий специализированный или даже региональный рынок не могли соответствовать в полной мере кооперированному и тем более машинному (фабрично-заводскому) труду. Капитал и стал той реально-предметной формой единства производства — обращения потребления, тем способом осуществления общественных отношений людей в процессе производства, при котором всеобщая их связь, всеобщая связь разных видов деятельности получила бытийную, реальную возможность для развития, для реального, не в головах философов, осуществления упомянутого «синтезиса». При капиталистическом характере общественных отношений в производстве отчетливо проявилось, что каждый вид последнего обусловлен всеми другими его видами, что само материальное производство включает в себя науку, а производительные силы люди и средства производства непосредственно становятся таковыми лишь тогда, когда вбирают в себя с помощью той же науки осознанные силы природы (правда, пока еще только «мертвые» ее силы). Собственно производство открыло себя в этом процессе и как собственно потребление — потребление живого и овеществленного труда, сырья и т. п., а потребление впервые не смогло скрыть того, что оно и производство (например, производство и воспроизводство рабочей силы). Неразрывное единство столь противоположных — крайних! видов деятельности людей превратило в наглядный эмпирический факт целостность процесса, которым эти виды утверждают физическое бытие человека на нашей планете.
На тех же правах полноправного (в данном случае «среднего») члена этого исторического силлогизма, практически обеспечивающего воспроизводство человечества, с необходимостью вошел в процедуру отождествления «крайних» его членов (потребления и производства) всесильный капиталистический рынок. Именно он уравнивает любые продукты человеческой деятельности бесстрастным индексом времени, необходимого для их создания (чем, между прочим, и выявляет общественный характер любого отдельного, «частного» вида труда).
Тенденция к дальнейшему обобществлению труда, заложенная в самом основании самовозрастающей стоимости — капитала, осуществлялась, как мы теперь видим, не только в универсальности пролетариата. Данное его качество в какой-то мере даже утрачивалось не только и даже не столько благодаря профессиональной специализации отдельных технологий, сколько ростом ее квалификации, что способствовало интернационализации и массовизации наемной рабочей силы. Квалифицированная рабочая сила, как в материальном производстве, так затем и в значительной части духовного производства и управления по сей день остается одним из непосредственно практических, реальных воплощений обобществляющегося труда. Но, как показал стихийный и весьма бурный процесс глобализации капиталистического производства, «переваривающего» в себе, приводя «к общему знаменателю» ранее далекие друг от друга и по укладу хозяйственной деятельности, и по уровню развития производительных сил, и, наконец, просто по национальным традициям виды и способы труда в разных регионах планеты, главным предметным воплощением обобществления труда стала «материальная часть» общественного производства. А именно: унифицированная, универсальная, для всех частных видов труда единая их техническая и технологическая база.
В связи с этим хотелось бы развеять одну весьма распространенную в нашей литературе иллюзию. Нет, не фундаментальные научные открытия послужили основанием научно-технической революции (НТР), плодами которой, не теряя времени, воспользовались устремленные к сверхприбыли оборотистые бизнесмены! О социальных последствиях НТР у нас написано немало монографий и статей, в которых утверждалось, что под ее влиянием происходят серьезные изменения в общественных отношениях, но разные — положительные «у нас», отрицательные «у них». Однако не совсем так было на самом деле! Во-первых, именно «социальные изменения» и решительные сдвиги в отношениях людей, в их производственных отношениях, в способах соединения рабочей силы со средствами производства, а следовательно, и в отношениях собственности — вот где вначале происходили как раз те подвижки, что двинули науку больше и дальше, чем «сотни университетов». И превращение науки в производительную (непосредственно) силу, началось не в XX веке, а, как показал К. Маркс в рукописях 1857—1859) годов, уже на заре капитализма. Просто констатировать факт: «онаучиваемое» производство материальных благ, сближение в пространстве и особенно во времени науки, инженерии, конструкторской деятельности, технологии и техники друг с другом, с потребительским рынком, приведшее к новым формам организации производства и к целому ряду социальных последствий,— это значит принять действительность, по не понять ее.