Эпоха рассудочного мышления.

Эпоха рассудочного мышления, или «период мыслительного рассудка», по Гегелю, — это утверждение господства рационализма в познании. Имеется в виду рационализм в самом широком понимании. Это своеобразная эпоха, в которую разум человеческий стал своеобразным культом познания у европейских интеллектуалов. Это был культ философского и научного постижения мира, в основе которого лежали так называемые разумные принципы. В XVII веке, который назвали временем рождения новой науки, впервые эмпиризм стал спорить на равных с рационализмом (Локк, Беркли, Юм, Спиноза, Лейбниц). Данный спор, как уверял Гегель, носил, однако, «второстепенный характер, потому что и метафизическое философствование, допускающее значимость лишь имманентной мысли, берет методически лишь то, что развито из необходимости самого мышления, а черпает свое содержание также и из внутреннего или внешнего опыта, а затем придает ему с помощью размышления форму абстрактных положений» [16]. Расхождения между рационализмом и эмпиризмом, безусловно, имели место, но они не были столь принципиальными по сути. Эти направления не вышли за пределы метафизического метода, господствовавшего во всех частных науках, но особенно в медицине.

Решительный поворот к диалектическому методу познания произойдет позже — в немецкой критической философии. Новоевропейская же философия замыкается, по существу, на декартовом сомнении, правда, особо радикального свойства: порой кажется, что все познание ставится под вопрос. Здесь уместно привести гегелевскую оценку становления новой философии. Мыслитель считал его движением метафизической мысли, экспликацирующей (лат. explicatio — разъяснение) научный метод, получающий в ней феноменологическое, категориально-логическое, энциклопедическое обоснование. Этот метод развертывания и обоснования философии Г. Г егель назвал спекулятивной диалектикой. В «Рассуждении о методе» — первой работе Декарта — философская и научная мысль впервые обретает свою окончательную основу, твердую почву, fundamentum absolutum inconcussum, поскольку «мы, собственно говоря, только у Картезия снова видим перед собой самостоятельное философское учение, знающее, что оно имеет свой самостоятельный источник в разуме и что самосознание есть существенный момент истины». И далее: «Здесь, можно сказать, мы очутились у себя дома — и можем воскликнуть подобно мореходу, долго носившемуся по бурному морю: суша, суша! В самом деле, с Картезием поистине начинается образованность Нового времени, поистине начинается мышление, современная философская мысль…» [17].

Сам Р. Декарт был убежден, что создание нового метода познания потребует прочного и незыблемого философского основания, которое должно быть найдено, как мы уже говорили, в самом разуме, а точнее в его внутреннем первоисточнике — в самосознании. Метод научного сомнения получил тогда мощнейшее философское звучание. Его применение ознаменовало начало расцвета философской мысли в Европе. Но обратимся еще раз к мнению Гегеля: «Рене Декарт является героем, — отмечал он, — еще раз предпринявшим дело философствования, начавшим совершенно заново все с самого начала и создавшим снова ту почву, на которую она теперь впервые возвратилась после тысячелетия отречения от нее. Влияние этого человека на его эпоху и вообще на ход развития философии так велико, что как бы ни было подробно изложение, оно не будет слишком пространным» [18]. Однако следует отметить, что метод философствования Декарта Г. Гегель не считал удовлетворительным из-за отсутствия спекулятивного понятия.

Между тем именно декартовские философские понятия чуть позже будет использовать и страстно отстаивать не только как интеллектуальные ценности, но и в некотором смысле как «вечные» истины Вильгельм Лейбниц (1646-1716) — крупный немецкий ученый, логик и философ, известный впоследствии как разработчик учения о монадах (греч. monas — единица). В. Лейбниц в своем учении всесторонне рассматривал аристотелевскую «энтелехию» — целеустремленность как субстанцию, поскольку только она одна, по Лейбницу, содержит в себе собственную детерминацию и сущностное совершенство, то есть собственную внутреннюю цель. Он разрабатывает учение о живых внутренних силах, или о внутренних импульсах движения. Главная же заслуга Лейбница в том, что все это он впервые осуществил на чисто философском материале. Посредством философского мышления В. Лейбниц в сознание исследователей внедрял следующую идею: нельзя все сводить к механике. Надо искать принципиально иные закономерности, объясняющие процессы движения, развития предметов, вещей и явлений природы. В связи с этим философ разработал весьма интересную концепцию монад.

Термином «монады» он обозначил первоначальные (природные) нематериальные силы, которые характеризуют простую, неделимую, но деятельную субстанцию бытия. В. Лейбниц представил мир как совокупность монад, каждая из которых по-своему замкнута и при этом самодостаточна. Он подразделял их на три категории: монады жизни, монады души и монады духа. Отсюда и все сложные субстанции делятся на три группы: так, из монад-жизней появляются неорганические вещи, из монад-душ — все живое, а из монад-духов формируются разумные существа, то есть люди. Все существующее, согласно Лейбницу, является либо одной простой монадой, либо совокупностью монад. Иначе говоря, монады представляют собой не что иное, как «элементы всех вещей». Каждая монада, представляя Вселенную, является неким микрокосмом.

Таким образом, античное учение о человеке как микрокосме теперь распространяется на все субстанции. Если люди смогут когда-либо познать природу монады, то равным образом они поймут природу всего сущего в мире. По Лейбницу, поскольку всякая монада предстает «постоянным живым зеркалом Вселенной», она становится и зеркалом всех событий этой Вселенной. И если люди обладают достаточно проницательным умом, то они могут предположить, что со временем возможно будет распознать в мельчайшей монаде все, что уже произошло, происходит и произойдет в будущем. В душе каждого из нас, учил В. Лейбниц, как во всякой монаде, отражена единая «связь Вселенной». Смысл этой концепции сам философ представил как уникальную парадигму: «Настоящее всегда несет в себе зародыш будущего». Отсюда и его основной философский принцип: «Все во всем». Природа сама по себе — это живой, динамичный, саморазвивающийся мир.

Настоящим же расцветом новоевропейской философской мысли стало зарождение нового стиля мышления метафизики XVIII-XIX веков, получившей всеобщее признание (немецкой критической философии). Но прежде была проделана огромная пропагандистско-просветительская работа. Ее на высочайшем уровне осуществил немецкий философ Христиан Вольф (1679— 1754), который стал символом немецкого Просвещения. Он предпринял анализ философского языка, определил основные философские категории и понятия. При этом X. Вольф был не только систематизатором философии Лейбница, но и активным его пропагандистом. У него, кстати, учился философии М.В. Ломоносов (1711-1765), другие русские ученые того времени. Большая часть философской терминологии X. Вольфа сохранилась в научном обиходе вплоть до наших дней. Априорный анализ понятий и категорий, наблюдения, опыта привел к зарождению рациональной эмпирической науки, в частности медицинской. С другой стороны, благодаря разграничению теории и практики, знания и действия по-новому проявилось различие между теорией и практическими науками.

Основываясь на этих двух различных критериях, X. Вольф первым выработал (на базе философии Декарта и, главным образом, Лейбница) настоящую энциклопедию рационального познания. Цель истинной философии для Вольфа — это стремление к человеческому счастью. А счастье и прогресс человечества неотделимы от процесса познания и объяснения мира природы и общества. Последнее же невозможно без наличия «философской свободы», то есть недостижимо без обеспечения полной свободы рациональной мысли и ее широкого распространения. Рационально-гуманистические идеи X. Вольфа оказали значительное влияние на становление критической философской мысли в Германии. Таким образом, ничем не омраченный, безмятежный рационализм господствовал в западной философии довольно долго, где-то до середины XIX века, и при этом придавал ей цельность как значительному духовному явлению.