Загрузка...Перед нами любопытная и показательная книга, по внешней видимости — научное исследование, по существу и по замыслу — памфлет, направленный против русского народа и против Православия. Alexander von Schelting. Russland und Europa im russischen Gcscliichts-denken. Bern1.
Автор достаточно знает русский язык и русскую литературу, чтобы утратить право ссылки на свое «неведение». Он плохо знает русскую историю, но не смущается этим. Философии и богословия он не знает совсем. Он — ученик Петра Чаадаева, сам называет его своим «вождем» и стремится внушить западным европейцам чаадаевское презрение к русскому народу, к его истории и культуре. Прослеживая спор между «западниками» и «славянофилами» (1836—1856), он кратко и иронически излагает воззрения Хомякова, Самарина, Тютчева, Гоголя, Данилевского и Достоевского, еле упоминает Константина и Ивана Аксаковых, и с каждым из них расправляется от лица Чаадаева и известного тогда «презирателя» России — маркиза де Кюстина. Этих двух он цитирует страницами, на все лады, превращая их в своего рода верховный и прозорливый трибунал.
С историческим материалом он не стесняется: то, что ему неудобно, он просто замаливает (например, ответ Пушкина Чаадаеву: «Клянусь Вам моею честью, что я ни за что не согласился бы — ни переменить родину, ни иметь другую историю, чем история наших предков, какую нам послал Бог»). То, что ему надо исказить, он стилизует до искажения (например, «Петр Великий ненавидел, преследовал и разрушал как только мог» все русское). Ему важна не правда о России, а его «шельтинговская» доктрина, которую ему подсказывают де Кюстин и Чаадаев. Вот она:
Вся история России состояла из унижений и рабства. Русский человек, этот варвар и раб, всегда мечтал вознаградить себя за эти унижения — завоеванием вселенной и деспотической эксплуатацией других народов. Экспансия и агрессия живут у него в крови, подобно тому, как именно агрессия и экспансия владели душами славянофилов. Все славянофильское учение, все их возвеличение Православия — проистекает не из религиозной веры и не из патриотизма, а из необузданного честолюбия рабов, из одержащей их жажды «компенсации». Русская интеллигенция вообще не способна веровать: Достоевский от лица Шатова сам сознался в этом: она только все пытается присвоить себе веру, чтобы злоупотребить ею политически и националистически. Таким образом — большевизм с его агрессивным посягай ием был зачат в славянофильстве: там «мессианство-вало» и «беспримерно» посягало на мировое водительство — русское православие, а ныне тому же самому предается русский коммунизм; надо «подставить» одно на место другого — только и всего.
И все эти беды и опасности произошли от того, что русский народ воспринял христианство от Византии, а не от Рима. Уж католицизм сумел бы привить русскому народу все элементарные основы повседневной жизни — честность, дисциплину и правопорядок, которые теперь ему (якобы! — Я. А. Я.) прививает по-своему коммунизм. А на «православную любовь» ссылаться нечего: она придет — потом, в теократии Царства Божьего. Автор приводит даже мнение московского доцента Густава Шпета, высказанное при большевиках, что св. Кирилл и Мефодий с их переводом священных книг на славянский язык были сущим несчастием для России…
Мы думали доселе (впрочем, будем и впредь думать!), что история России, как и у всех народов, состояла в постепенном освобождении, внешнем и внутреннем, и что сущее рабство, антинациональное и тоталитарное, принесли ей коммунисты. Но Шельтинг не хочет знать об освобождении — ни от татар, ни от поляков, ни от крепостного права; ему необходимо видеть в русском вечного раба. Мы думали, что это к нам вторгались Сигизмунд III, Карл XII, Наполеон, Вильгельм II и Адольф Гитлер; но по-видимому, в «агрессии» были повинны мы сами. Мы по наивности полагали, что Петр Великий горел любовью к России; но, может быть, он и вправду ненавидел родину и был «влюблен в Европу»?! Мы всегда считали, что Шатов является у Достоевского одним из «бесов», беспомощно пытающимся узреть Христа и далеко не исцелившимся от ставрогинских соблазнов; но Шельтингу нужно скомпрометировать русскую интеллигенцию суждением самого Достоевского, и вот лепет Шатова выдается за национальное самообличение. Мы всегда считали и ныне считаем Хрмякова скромным и мудрым богословом, проповедником всероссийского покаяния и очищения (вспомним его поэтические призывы: «Не верь, не слушай, не гордись!» и еще: «Не говорите — то былое, то старина, то грех отцов»). Но Шельтингу надо надругаться над ним, как над беспримерным честолюбцем, жаждущим экспансии для России и для Православия. Мы думали, что русский солдат,» бежавший с фронта в 1917 году, сдававшийся в плен финнам в 39-м году и пытавшийся спасти Россию от большевизма массовым пораженчеством в 41-м году, — слишком ужасно обнаружил свою несклонность к империализму и агрессии. Но Шельтингу надо внушить европейцам страх, презрение и ненависть к православной России, которая будто бы вдохнула коммунистам свою завоевательную гордыню, и он ведет свою линию упорно.
Но в чем же спасение? Шельтинг отвечает и на этот вопрос: во всемирном распространении католичества. Католичество должно охватить всю Америку. К католичеству должны вернуться и европейские народы, осознавшие свое естество и грозящую опасность. Тогда и русский народ — тем или иным путем — найдет свое спасение в римской церкви.
Теперь будет понятно, откуда весь этот обличительный и презрительный поход на Россию и на Православие. Это обычный прием всех завоевывающих вселенную тоталитаристов: замышляя экспансию, они для отвода глаз приписывают соответствующие вожделения намеченной ими жертве. Практику этого приема мы всесторонне изучили за последние 32 года, и на востоке и на западе.
Можно поздравить Шельтинга; его книга не будет забыта в истории памфлетной литературы, враждебной национальной России и Православию. В ней сделано все для того, чтобы углубить ров между Россией и Западом, для того, чтобы внушить Европе ложные представления о Православии и о России, для того, чтобы в будущем навредить русскому народу в военное и в мирное время.