Загрузка...Письмо первое
Я не стану тебя завоевывать. Я не буду за тебя сражаться. Учти, письмо это я буду писать столько, сколько позволит время, долго и нудно. Дипломная практика наша почти погорела. Ребята не смогли сами наладить машину, кибер наш замолк. Мы с позором вернемся, если не удастся использовать остаток времени и сделать всю работу (начать да кончить). Дождь, слякоть, грязь и позор. Хотя, может, удастся избежать делового краха. Погляжу себе в глаза. Это ясные глаза честного банкрота. Вот пусть об этом узнаешь и ты. Я намерен без дураков все тебе рассказать и тем самым себе.
Учти, я очень образованный. То, что предки считали «классикой», давно переварено. (И выплюнуто.) И еще, как тебе известно, я неплохо знаю музыку: ни один дискоман без моей консультации не обходится. У меня дискотека самая лучшая на курсе, и так все пять лет. И книг у нас три стенки. Значит, кое-что я читал. Из древних, например, знаю, между прочим, разницу между любовью-эросом и любовью-агапе, то есть возвышенной. Не хуже, чем некто, «На волнах моей памяти», если надо, могу спеть. Кроме того, я красивый — таково общественное мнение. Самое мое главное — самая главная беда — я тебя люблю. Но, если говорить красиво, как тот Аркадий, — сознательно бегу от счастья. Бегу от победы. Скажешь — пижон, нахал, считает победу гарантированной. Да, считаю. По крайней мере до сих пор так было.
Мой приятель по поводу девочки из консерваторских кругов сказал: «На фиг мне такая роскошь!» И я скажу: зачем мне жар-птица… вытянул перышко одно и то едва не спалился. А что было бы дальше?..
Уже пять минут меня выкликают в коридор. Может, кончили ребята возиться с машиной. Не замигала ли, родимая? По правде, соскучился я. И все же не откликаюсь. Сижу вот один на один и говорю тебе гадости. Зато честно.
А перышко-то светится, от жар-птицы. И жжет — нет сил выносить.
Письмо второе
Выманивали меня по прозаическому поводу — пиво пить. С горя, раз кибер капризничает до сих пор. А я держусь. Теперь вот вечер, в Доме культуры — танцы. А я с тобой выясняю отношения. Пусть система идет вразнос (любовь в смысле), а я выясню. Методика предложена самим метром Гёте. Написал он «Страдания молодого Вертера» и излечился от любви. Я уже предпринял два шага. Этот вертеровский шаг, точнее гётевский, — третий. Главный, последний.
А помнишь ты, какой был первый? Сцена ревности, когда я разорвал твои южнокурортные фотографии. Дешевый водевильный жест. Сознаюсь. Но все же, какое хамство! Это же надо, снимочек такой дома держать. А главное, надо снять так, исхитриться. Он ведь гадость тебе устроил, этот маэстро фотографический. Он тебя снял со спины, статуэточкой такой и чтобы все особенности фигуры силуэтно, четко вырисовывались. Это, в общем, неплохо, скромненько. А зато физиономии твоих обожателей под солнцем видны как под прожекторами. У каждого, конечно, свое, он думает, нарисовано на личности, а на деле одно и то же. Съесть готовы тебя… глазами. Один как будто даже жестикулирует всем лицом, мерзавец. Ну что, не видела ты разве этих глаз? Позволила, значит? Как сказано в одной книге, они уже прелюбодействовали с тобой в сердце своем. Между прочим, из библии, вдруг ты не знаешь, хотя знаешь наверняка, как и всяких вагантов, да еще Сафо и пр. Кстати, кто-то говорит в той же книге: «А еще имею я против тебя то, что оставил ты первую любовь свою». Неплохо сказано. Ты — настоящая моя, первая взрослая любовь. Я тебя не завоевал, не завоевал твоей любви. И я тебя оставлю.
И правильно сделаю. …Свобода воли, любят сейчас трепаться про это. Про свободу воли я с тобой порассуждаю в п + I-м письме. Какая, к черту, свобода воли? Единственно, где я ее проявлю, возьму и плюну на самого себя, не буду завоевывать, не буду, не буду… Все…
Стало быть, первый шаг был с фотографией. Помнишь, я ее порвал. Ты меня выгнала и сказала: «Все». Но ты знала, что это не все. Второй шаг — ты про него ничего не знала. Завел я лихой роман и сам сказал себе: «Все». Но я тоже знал, что это не все. (Расскажу тебе про это когда-нибудь в другой раз.)