Загрузка...Р. А. АРОНОВ
Вы были там прежде, чем вошли, И останетесь после того, как уйдете.
Д. Дидро
Речь идет о знаменитом семантическом треугольнике Готлоба Фреге, о той роли, которую он играет в интерпретации научного знания, и о том, что происходит с субъектом, который в процессе интерпретации научного знания игнорирует некоторые особенности этого треугольника. Семантический треугольник, как и его геометрический прообраз, естественно, обладает тремя неразрывно связанными между собой вершинами.
Этими вершинами семантического треугольника, как известно, являются денотат, номинация и сигнификат.
Поскольку речь идет о той роли, которую семантический треугольник играет в интерпретации субъектом научного знания, денотатом является то, что при этом интерпретирует субъект в научном знании. Это может быть понятие, рефлексия, слово, предложение, текст, а также то, что соответствует им в объективной действительности -вещь, процесс, практическая деятельность и т.п.; номинацией является название, обозначение рассматриваемого денотата с помощью соответствующего слова, предложения, текста; сигнификатом — его смысл как его в научном знании понимает, использует и представляет субъект.
Семантический треугольник, обладающий такими тремя вершинами, в интерпретации научного знания превращается в нечто, напоминающее не менее знаменитый «Бермудский треугольник», если субъект, который находится при этом внутри него, игнорирует в процессе интерпретации научного знания следующие три обстоятельства: независимость смысла денотата от интерпретации им его, корреляцию, существующую в этом треугольнике между денотатом, номинацией и сигнификатом, и то отличие, которое существует между смыслом понятия, рефлексии, слова, предложения, текста и смыслом того, что соответствует им в объективной действительности.
Трудно не согласиться с одним из самых популярных современных немецких писателей Мартином Вальзером, который в своих «Мыслях Месмера» писал: «Из всех ловушек опаснее всего те, которые человек расставляет для себя сам». Как мне представляется, именно так обстоит дело в каждом из перечисленных выше трех случаев.
В первом из них мы сталкиваемся с довольно широко распространенным в научном сообществе представлением, согласно которому особенности субъекта, знакомящегося с денотатом, так или иначе сказываются на его смысле, что они будто бы могут обусловливать этот смысл, порождать его, что если субъект, о котором идет речь, скажем, математик, то денотат, как правило, имеет математический смысл, если он физик — физический смысл, если он философ — философский смысл и т.п. [1].
При ближайшем рассмотрении оказывается, что смысл денотата содержится в нем и к каким бы то ни было особенностям знакомящегося с ним субъекта никакого отношения не имеет, в том числе и к его профессии, что субъект, знакомящийся с денотатом, отнюдь не порождает его смысл, а лишь открывает, находит, обнаруживает содержащийся в нем соответственно математический, физический, философский и какой бы то ни было иной смысл [2; 3].
Игнорирование второго и третьего обстоятельств, о которых шла речь, при ближайшем рассмотрении оказывается основой анамнеза разнообразных логико-гносеологических патологий, в том числе таких фундаментальных, как пифагорейский синдром, синдром Пигмалиона и логико-гносеологический аутизм [4; 5]. Дело в том, что смысл денотата, которым являются понятие, рефлексия, слово, предложение, текст, и смысл денотата, которым является то, что соответствует им в объективной действительности (вещь, процесс, практическая деятельность и т.п.), существенно отличаются друг от друга.
Первый из них содержится в понятии, рефлексии, слове, предложении, тексте и не существует вне и независимо от них, тогда как второй сплошь и рядом существует вне и независимо от понятия, рефлексии, слова, предложения, текста, о которых идет речь и которые представляют в научном знании то, что соответствует им в объективной действительности. Вместе с тем оба они находятся в определенной корреляции друг с другом, ибо первый из них представляет смысл денотата, которым является вещь, процесс, практическая деятельность и т.п., в научном знании, в то время как второй представляет собой то, что соответствует смыслу денотата, которым являются понятие, рефлексия, слово, предложение, текст, в объективной действительности.
Впрочем, в каждом конкретном случае мы сталкиваемся с игнорированием тех трех обстоятельств в интерпретации научного знания, о которых шла речь, не только порознь. Характерны в этом отношении те выводы, к которым приходит Б.Б. Кадомцев, оказавшийся в семантическом треугольнике, денотатом которого является свобода воли: «Очень трудно представить себе рубеж появления свободы воли на границе между неодушевленным миром и жизнью. Гораздо более естественным является допущение о том, что свобода воли является имманентным, т.е. внутренне присущим свойством всего мира. Только на основе этого исходного положения можно уйти от бессмысленного, полностью детерминированного механистического мира к миру живому и развивающемуся» [6. С.522].
В основе этого рассуждения, как мне представляется, лежит сравнительно несложный паралогизм, в котором отождествляются понятия не полностью детерминированного механистического мира и мира свободы воли. Дело в том, что по самому смыслу того, что из себя представляет свобода воли, она связана с возможностью свободы решения объекта о выборе им того или иного действия. А решать о том, как поступить, далеко не всякий объект (и даже далеко не всякий субъект) способен. «Свобода действий может реализовываться только в точках бифуркации, — пишет Б.Б. Кадомцев, -когда законы механики и физики допускают неоднозначное развитие процесса» [6. С. 522]. Но, во-первых, точки бифуркации существуют лишь как элементы научного знания, лишь как элементы математического аппарата теории, с помощью которого описываются соответствующие ситуации в объективной действительности. Отождествление этих последних с точками бифуркации — одно из проявлений пифагорейского синдрома или синдрома Пигмалиона [4]. А, во-вторых, и это, может быть, самое главное — в отличие от тех существ, которые в соответствующих ситуациях в объективной действительности могут принимать решения о том или ином развитии процесса, в неодушевленной природе в каждой из таких ситуаций это происходит без принятия какого бы то ни было решения материальным объектом, а вследствие тех или иных объективных обстоятельств.
«Соответствующий процесс можно рассматривать как результат эволюции под действием начального возмущения, — говорится далее в статье — Само это возмущение можно рассматривать как совершенно случайное, не связанное ни с какими причинами. Но тогда совершенно эквивалентным образом можно сказать, что мир в целом (включая множество мелких связей, т.е. возмущения) «принял решение»» [6. С. 522].
По существу то, что утверждает здесь Б.Б. Кадомцев и те, кто разделяет его точку зрения, воспроизводит в прозе нечто, напоминающее то, о чем писал Ф.И. Тютчев в своем знаменитом стихотворении:
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик —
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык…
Между тем вывод, к которому приходит Б.Б. Кадомцев, о том, что мир в целом принял решение, к миру в целом, как мне представляется, никакого отношения не имеет. Дело в том, что случайное, не связанное ни с какими причинами, о котором он пишет, на самом деле в объективной действительности не существует: нет такого случайного, которое не было бы причинно обусловлено. А это значит, что в отличие от субъекта, который может рассматривать и принимать решение о том или ином поведении мира в целом, сам этот мир не рассматривает и не принимает никаких решений. В нем объективно реально, вне и независимо от чьих-либо решений, реализуются соответствующие динамические и статистические закономерности.
Трудно не согласиться с тем выводом о соотношении понятий свободы воли и детерминизма, к которому приходит Д.И. Дубровский: «акт свободы воли (как в плане производимого выбора, так и в плане генерации внутреннего усилия для достижения цели) есть акт самодетерминации. Тем самым устраняется тезис о несовместимости понятий свободы воли и детерминизма» [7. С. 106]. И тем самым, как я надеюсь, раз и навсегда преодолеваются те неприятности, с которыми сталкивается субъект (в нашем конкретном случае автор статьи [6]), который, оказавшись в семантическом треугольнике, денотатом которого является свобода воли, игнорирует в процессе интерпретации ее смысла отмеченные выше три обстоятельства.
Выполненный Жилем Делезом в его «Логике смысла» анализ взаимоотношения между собой всех трех вершин семантического треугольника приводит его к следующим двум выводам о смысле денотата. «Смысл, — пишет он, — выражаемое в предложении… присущее предложению и обитающее в нем» [8. С. 34]. Здесь, как нетрудно понять, речь идет о смысле предложения, который, естественно, вне предложения не существует.
Второй вывод, к которому приходит Жиль Делез, состоит в том, что «нельзя даже сказать, существует ли смысл в вещах или в разуме. У него нет ни физического, ни ментального существования» [8. С. 35] С этим выводом, как мне представляется, едва ли можно согласиться. Если речь идет о смысле понятия, рефлексии, слова, предложения, текста, то он содержится в разуме и не содержится в вещах. И поэтому у него (в отличие от смысла того, что соответствует понятию, рефлексии, слову, предложению, тексту в объективной действительности) нет физического, но есть ментальное существование.
К иным выводам приходит М.А. Розов. «Всем известен семантический треугольник, который, вероятно, появился впервые в работах Готтлоба Фреге», — пишет он. И вслед за этим обращает внимание на то, что его не устраивает в этом треугольнике. Например, спрашивает он, «как слово «стол»… взаимодействует со столом, за которым я сейчас работаю, или с тысячами других столов?» [9. С. 67].
При этом сама постановка вопроса и дальнейшее обсуждение его происходят без учета того обстоятельства, что и у этого слова, и у того, что соответствует ему в объективной действительности, есть смыслы, которые находятся во вполне определенной корреляции друг с другом.