Загрузка...Введение
Рассмотрение существующего — как одушевленного, души — как начала созидающего, а не производного, созидающего не только человека, но и мир в целом, я думаю, правильно будет назвать онтологической психологией. Основанием для такого рассмотрения было уже упоминавшееся при рассмотрении космологии положение о том, что космос находится в Душе, а не Душа в космосе. Поэтому первой собственно психологической проблемой будет истолкование факта присутствия души «в» теле, ее воплощения или общения с телом. Однако прежде чем приступить к рассмотрению этого вопроса, скажем о проблеме живого.
Мы видели, что тело космоса, согласно Плотину, есть тело органическое, живое, одушевленное — жизнь понималась древними не в смысле биологического процесса. Поэтому правильно было бы спросить: как вообще можно различать живое и неживое во Вселенной? Самое общее и, на мой взгляд, самое точное определение живого, известное уже в античности, гласит, что живым называется то, что имеет в себе источник своего движения и, тем самым, само обусловливает свое движение. На первый взгляд, это чисто феноменологическое определение, основанное на том факте, что камень будет лежать, пока его кто-нибудь не сдвинет, растения же, а тем более животные — растут и перемещаются самостоятельно. Применяя это определение к наблюдаемым нами живым и неживым существам, мы достаточно быстро убеждаемся, что всякое наблюдаемое живое живым только кажется, ибо то, что видится сначала его «самостью», оказывается, при ближайшем рассмотрении, суммой отношений к иным предметам. В то же время и неживое, когда мы доходим до последних его оснований, оказывается подозрительно самостным и самостоятельным. В этот момент мы начинаем понимать, что наше первичное понятие либо изначально не было феноменологическим, но лишь ошибочно применялось к феноменам, либо это было все-таки чисто эмпирическое понятие, фальсифицированное дальнейшими наблюдениями. Люди, идущие вторым путем (как показывает опыт развития науки), могут идти им, пока не устанут: конца спорам о живом и неживом нет и не предвидится. Для тех же, кто идет первым путем, нужно объяснить факт наблюдаемого «оборотничества»; именно этим путем и шли древние. То, что всякое живое живым только кажется, обозначает то, что оно обладает именно кажущейся жизнью; то, что неживое с определенного момента ведет себя как живое, говорит о том же самом с другой стороны: живое мертвенно, мертвое живо — таков наблюдаемый нами чувственный мир. Теперь, если абсолютизировать тот факт, что живое лишь кажется живым, мы получим механицизм, если же тот факт, что неживое самоорганизуется, — гилозоизм: то и другое учения могут иметь очень разные формы в зависимости от культур, в которых они возникают. И оба эти кажущиеся противоположными учения имеют то общее, что редуцируют жизнь к неживому, при этом первое — отказываясь и от жизни как самодвижения, второе — от того, что в чувственном мире такая жизнь не наблюдается. Я хочу сказать, что чтобы мы могли говорить о жизни, не редуцируя ее к неживому, мы должны говорить о ней не в эмпирическом смысле слова, т. е. не полагать ее в сфере телесных предметов; иными словами, для того чтобы понять специфику живого тела, мы должны отрицать жизнь как телесный феномен. Если мы хотим избежать вышеупомянутой редукции, то должны сказать, что сама жизнь есть нечто не данное нам в опыте, равно как и живое в собственном смысле слова, однако из этого вовсе не следует, что мы должны как признавать существование только эмпирических понятий, так и называть существующим только чувственное — это следует уже из некой метафизической предпосылки. Значит, дело с жизнью обстоит так же, как, скажем, с равносторонним треугольником, который, конечно же, не дан в опыте, но благодаря понятию о котором мы фиксируем в опыте множество приближающихся к нему фигур. Итак, жизнь и живое с необходимостью есть именно умопостигаемое содержание; наблюдаемое же нами есть бесконечное количество форм и степеней ее умаления или подражания неживого живому. Жизнь (это слово называет самодвижение как процесс, душа же — источник самодвижения) божественна в себе, и даже — сам Бог, а потому предельно открыта и явлена во всем, оставаясь, однако, как и свойственно высшей природе, сокрытой в этой своей явленности и вездеприсутствии. Поэтому поиск жизни и живого есть существенно поиск Бога, что обусловливает как значимость этого вопроса и пробуждаемый им энтузиазм (даже если речь идет о поиске биологической жизни на Марсе), так и вышеупомянутые трудности.