НАЦИОНАЛЬНОЕ И ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНОЕ В КУЛЬТУРЕ
Известно, что В. И. Ленин считал лозунг национальной культуры чисто буржуазным лозунгом, одним из проявлений буржуазного национализма. Признавая историческую правомочность этого лозунга в борьбе с феодализмом, он отвергал его применительно к классовой борьбе пролетариата с буржуазией, противопоставляя ему лозунг интернациональной культуры трудящихся всего мира. Из этого порой делают вывод, что Ленин вообще призывал к уничтожению национальных культур, к замене их какой-то вненациональной или наднациональной культурой. Вывод, прямо скажем, плохо согласующийся со смыслом ленинских высказываний. Не об уничтожении национальных культур идет в них речь, а о невозможности для народа любой страны ограничиваться рамками только своей культуры, замыкаться в этих рамках, отбрасывая то ценное, что существует в культурах других народов. Поэтому идея интернационализма заключает в себе не отрицание национальных культур, а принципиальный отказ передовой части современного общества от отождествления себя с культурой какой-то одной нации.
Согласимся, есть существенная разница между позицией отрицания национальных культур и позицией, исключающей, неприемлющей абсолютизацию отдельной, преимущественно собственной, культуры. Если первая позиция ставит человека в положение противника любой, как своей, так и чужой, национальной культуры, то вторая уравнивает в его глазах ценность как своей, так и чужой культуры, заставляет в каждой национальной культуре видеть нечто важное и нужное для себя. Первая отвергает национальные культуры во имя какой-то абстрактной безнациональной культуры, вторая объединяет их, ставит в отношение равноправия и взаимной дополнительности.
Соответственно под буржуазным национализмом Ленин понимал не само по себе признание факта существования национальных культур, а их противопоставление друг другу. Буржуазный националист — тот, кто либо отстаивает превосходство своей культуры над чужой, либо стремится отгородиться от иных культур, воздвигнуть непроходимый барьер между своей и чужой культурами, абсолютизировать их различие и обособленность. Националист отличается от интернационалиста не тем, что высоко ценит национальную культуру, а тем, что признает культуру только своей нации и только в ней одной видит достаточное условие для своего существования. В политике такая позиция оборачивается недооценкой чужих культур, пренебрежением ими, а то и прямым их подавлением.
Два столь противоположных отношения к национальной культуре Ленин, мыслящий в категориях классовой борьбы и классовых отношений, вполне естественно квалифицировал в чисто классовых терминах. Было бы наивно распространять эти характеристики на любого эмпирически существующего представителя того или иного класса. Отнюдь не любой пролетарий — интернационалист, как и не любой буржуа — националист. Иначе как объяснить наличие шовинистических и националистических настроений в среде, никак не являющейся буржуазной? Термины «пролетарский интернационализм» и «буржуазный национализм» в их ленинском истолковании заключают в себе поэтому более широкий смысл, нежели простая эмпирическая констатация различий в реальных умонастроениях конкретных представителей этих двух классов. Они фиксируют наличие двух противоположных позиций, соответствующих не только коренным интересам этих классов, но и различным, взаимопротиворечивым тенденциям в развитии современной цивилизации, которые выходят сегодня за рамки чисто классового противостояния. Для нас сегодня действительный смысл соотношения национального и интернационального в культуре каждой нации уже не может быть сведен лишь к соотношению в ней буржуазного и пролетарского.
Расхождение между национальным и интернациональным коренится не столько в классовых различиях, сколько в логике развития самой современной цивилизации, в той качественно новой модификации, которую она получает в процессе перехода от индустриального к постиндустриальному обществу, в ситуации возникновения принципиально иных средств массовой культурной коммуникации людей, основанных на применении информационных систем и компьютерной техники. Последствия этого перехода еще не осознаны обществоведами и культурологами в полной мере, вызывают появление в общественной науке самых различных концепций и точек зрения, но в любом случае заставляют совершенно по-иному ставить вопрос о природе и судьбе национальной культуры. Национальная культура (как до этого этническая) перестает мыслиться в качестве единственно возможной, самодостаточной и окончательной формы культурного развития человечества. Она не ликвидируется, а постепенно перерастает в новое качество, обогащаясь за счет других культур и все более включаясь в мировой культурный процесс.
Этому соответствует и возникновение качественно нового типа знания о культуре — социологического, который наряду с этнографическим (антропологическим) и филологическим (гуманитарным) знанием очерчивает собой все пространство современной науки о культуре (культурологии).
Социология культуры в отличие от этнографии и филологии имеет своим предметом уже не этническую или национальную (преимущественно письменную) культуру, а культуру, передаваемую, транслируемую средствами массовой коммуникации. Такую культуру принято называть массовой культурой, и субъектом ее развития являются индивиды, объединенные в сообщества, лишенные четких этнических и национальных характеристик. Так, сегодня наука и техника не вмещаются целиком в рамки отдельной национальной культуры. Еще более наглядно эта закономерность просматривается в соотношении национальной культуры и морали. Национальные культуры существуют во множественном числе, мораль же по своей природе монистична, общечеловечна. Нет исключительно лишь русской, немецкой или какой-то другой национальной морали. Моральный релятивизм и плюрализм, деление морали но классовому или национальному признаку разрушает саму идею морали. В равной мере ни один из народов не обладает монополией на мораль, не является моральным в большей степени, чем другой. Моральной оценке и суду подлежат не народ или нация, а отдельный индивид, независимо от своей национальной принадлежности. Условием такой оценки может быть только личная автономия индивида, которая обретается им впервые в рамках существования нации.
Возникает парадоксальная ситуация: цивилизация, порождая автономию индивидуальных воль и тем самым обеспечивая переход от этнической общности людей к их национальной консолидации, одновременно с этим (и в силу этого) порождает и более всеобщую, можно сказать, универсальную систему оценок и связей, выходящую за рамки обособленного национального существования. Нация оказывается своеобразной исторически переходной формой от былой этнической разобщенности людей (их разделения по этническому признаку) к их все более всеобщему, универсальному объединению в планетарном масштабе.