Главное в нашем отношении к марксизму

Я хотел бы начать с рефлексии по поводу нашей дискуссии: откуда, из какого времени и места, с какой позиции мы сейчас рассуждаем о марксизме? Иногда создается ощущение, что иные из нас по-прежнему склонны выносить на свет божий абсолютные суждения, как бы вне времени и вне пространства. А ведь самое важное, как мне кажется, кроется именно в той культурной традиции и в том социальном контексте, изнутри которых каждый из нас «выговаривает» свое отношение к марксизму.

Водь в отличие от Маркса — вполне определенного, хотя и противоречивого мыслителя, марксизм вовсе не один и не един. Отечественная линия, условно говоря, марксизм-ленинизм,— лишь один из многих возможных и реализованных вариантов похода по пути, предначертанному (предначертанному ли?) Марксом. Поэтому главное в судьбах марксизма — выяснить, на какую почву он ложится и как он с этой почвой соотносится. Понимаю, что эта задача методологически сложная, но приступить к ее решению необходимо. Ясно, что идея коммунизма, по Марксу, возникла на базе вполне определенной историко-культурной и философской традиции (условно назовем ее западноевропейским рационализмом), а в Россию она попала в принципиально иную социокультурную среду, которая ее и трансформировала, норой до неузнаваемости. Наиболее интересен для анализа именно сам процесс переноса, своеобразного психоаналитического сдвига, как сказал бы Фрейд.

Вторая часть моего выступления может показаться более спорной, но я убежден в своей правоте. Дело в том, что нынешний этап нашей истории, истории Восточной Европы в известной мере являет собой «сплошной триумф» марксизма. Ведь система, которую мы так старательно придумывали, пришла к закономерному краху по причинам сугубо экономическим. Политический и идеологический кризис на мой взгляд, явился не первопричиной, а следствием развала экономики, а не наоборот, хотя разные стороны деградации как бы взаимно усугубляют друг друга. Теперь вспомним, что одно из существенных определений марксизма — экономический детерминизм (хотя сами классики подчеркивали диалектику «базиса» и «надстройки»), и убедимся в том, что в этом узком, но принципиальном смысле он сегодня «сработал» именно в «социалистическом лагере».

И в этом есть своя парадоксальность, поскольку западная цивилизация ушла в своем развитии уже достаточно далеко от канонического капитализма («индустриального общества»), через постиндустриальное к информационному, где большинство традиционных категорий марксистской политэкономии «не работает». Поэтому разные варианты марксизма (разные «марксизмы») постепенно обретают статус историко-философской классики, более или менее давно пройденного этапа, ассимилированного современной культурой. В этом смысле вопрос «умер ли марксизм?» у них лишен реального содержания. Он так же умер и так же жив, как шекспировский театр, кантианство или «русская идея».

И вместе с тем в пределах жизни нынешних поколений на Западе марксистский импульс действительно полнокровно функционировал в живой культуре, будь то «красные тридцатые» в США, Франкфуртская школа в Германии, экзистенциалистские попытки синтеза Маркса, Гуссерля и Фрейда и последовавшая «студенческая революция» мая -июня 1968 года во Франции. Сегодня ни в единой Европе, ни в ожесточенной конкуренции между США и Японией, ни в «экономическом буме» в Юго-Восточной Азии мы не найдем подтверждений марксистскому революционаризму, зато в Румынии все идет «по Марксу»…

Я думаю, что сама постановка вопроса вытекает из нас, а не из Маркса, не из марксизмов и не из их судеб. В. И. Толстых абсолютно прав, когда он утверждает, что главное в нашем отношении к марксизму, поскольку для недогматического мышления западного типа (а на Западе есть и догматики, ассимилировавшие нашу традицию) в этом вообще нет проблемы. Есть Маркс как мыслитель, есть разные марксизмы как теории, имеющие свои плюсы и минусы, как и любые другие теории, есть, наконец, практика, декларирующая свою приверженность марксизму, она вовсе не совпадает с теорией и ведет совершенно не туда, куда, казалось бы, должна вести. Но и это не ново: это свойство всякой практики по отношению к любой теории, давшей ей первотолчок и обоснование.

Все это должно быть предметом спокойного размышления и анализа. Но не здесь, не в мире «реального социализма», где господствуют разные по типу эмоциональные отношения, свидетельством чему — настоящая дискуссия в той мере, в какой она действительно стала дискуссией. Поэтому столь интересно было бы повернуть ее в сторону рефлексии: почему мы сегодня размышляем о марксизме именно с этой точки зрения, а не с другой и оцениваем его так, а не эдак? Повторю, ответ на эти вопросы надо искать не в Марксе, не в марксизме, а исключительно в нас самих.