Загрузка...Совершенно особая роль партии (и аппарата как ее полномочного представителя) в административно-командной системе не укладывается в традиционные представления о государстве и управлении. В классической политической схеме Платона выделены три функции государства — управления, охраны, производства, которым соответствуют сословия мудрецов, стражей и производителей. В этой схеме идея властвования не зафиксирована социологически: правители правят, властвуют, они властвующие люди, но не носители идеи власти. Особенность же партаппарата в том, что он не властвует так, как властвует или (употребим более привычное слово) руководит, скажем, министр или директор предприятия, отвечая за какое-то конкретное дело, успех или неуспех которого может служить критерием успешности руководства. Партаппарат именно распределяет власть (готовит решения, раздает награды, формирует делегации и т. д.).
Для выполнения этой задачи самыми важными являются отношения внутри аппарата, ибо от места в их структуре зависит находящаяся в распоряжении сумма власти («номенклатура райкома», «номенклатура обкома» и т. п.). Власть самодостаточна, и ее носители заняты прежде всего выяснением отношений между собой. И, как неизбежное следствие этого, страдает дело.
Партаппарат находится за сценой, его часто вообще не видно, но нити находятся в его руках, он движет фигурами. В силу этого уникального положения работники партаппарата волей-неволей приобретают некое самосознание изначальной правоты, которое сохраняется даже в том случае, если в содержательном смысле оно не подтверждается ничем, кроме того, что их слово и воля становятся законом поведения для всех остальных. Вспомним хотя бы, сколько за последние десятилетия, начиная с потрясающего по своей некомпетентности лозунга — за два-три года догнать и перегнать Америку по производству мяса, молока и масла на душу населения,— принималось у нас решений по сельскому хозяйству. И как блестяще, как чисто они проваливались! Последнее тому свидетельство — продовольственная программа и история с агропромами. Но каждый раз те же самые органы, а часто и те же самые лица, словно ничего не произошло, принимали новые решения и гордо давали новые обещания в полной уверенности, что занимаются своим делом и что только от них может исходить истина. И без такой уверенности, без сознания своей изначальной правоты они, надо думать, просто не смогли бы выполнять свою роль.
Такого рода самоуверенность партаппарата так и хочется назвать чванством. Но это была бы ошибка, ибо речь здесь если и идет о чванстве, то совершенно особом, коммунистическом чванстве, против которого резко выступал В. И. Ленин. Оно имеет идейные корни, обрамлено целой философией: свое особое положение и особые права партаппарат обосновывал апелляциями к коммунистической идее, марксистско-ленинскому учению, возведенному в ранг государственной идеологии, подвергнувшись предварительно по крайней мере двум варварским операциям. Во-первых, марксизм-ленинизм рассматривался как совокупность определенных догм универсальной значимости. Так, знаменитые четыре сталинские черты диалектики, а еще больше сама манера прямо прилагать общие философские положения к рассмотрению конкретных фактов были своего рода методологическим каркасом административно-бюрократической системы. Утверждение, что марксизм-ленинизм есть всепобеждающее учение, не было простой метафорой или лозунгом, а понималось буквально. Мыслилось, что одного марксизма вполне достаточно, чтобы успешно решать все принципиальные вопросы, будь то в машиностроении, агробиологии, языкознании или любой другой сфере. Во-вторых, мало того, что живое учение препарировалось на ряд мертвых формул, требовалось еще стоять на страже их чистоты и внедрять в сознание граждан. Эту-то роль толкователя и охранителя учения и принял на себя партаппарат, дополняя свою функцию верховного управителя функцией своеобразного верховного жреца. При этом самоуверенность ему придает сознание, что он выступает от имени «единственно верного» учения, «залога всех побед». О том, какое витальное значение в дееспособности аппарата играет эта привилегия, свидетельствует, к примеру, бдительность, с какой он всегда следил и следит за точным воспроизведением всяких идеологических формул.
Партаппарат создал такую духовную ситуацию, когда его право быть руководящей силой общества, само его существование возвышается до уровня исторической миссии. Когда задумываешься над тем, откуда у многих партийных работников такая хозяйская уверенность и не считающаяся ни с чем решительность в осуществлении своих замыслов, на что опирается чувство своей предопределенной правоты, как бы дозволяющее подниматься над законами и моральными нормами, то невольно приходишь к выводу, что многое завязано на сознании коммунистической исключительности.
Без этого, например, не понять, почему карта страны так быстро покрылась «Сталинградами», «Троцкими», «Куйбышевами», «Кировсками» и т. д., не понять бесовскую вседозволенность 30-х годов и многое другое. Это была, конечно, фальшь или, в лучшем случае, социальное ослепление. Фактически такое поведение находится в вопиющем противоречии с самой идеей коммунизма, неотделимо сопричастной мысли о равенстве. И нет ничего более далекого от коммунистической нравственности, чем сознание собственной исключительности, избранности.