Загрузка...Что и говорить, цели неплохие, но во что они превращаются там, где большинство должно тратить всю свою энергию для поддержания элементарного уровня жизни, где бедность, социальная незащищенность, отсутствие обеспеченного будущего удел многих? Не является ли в этих условиях призыв к нравственно совершенной жизни еще большей утопией, чем стремление создать для такой жизни необходимые материальные предпосылки? Любая попытка оторвать культуру от цивилизации превращает в утопию саму идею культуры, ибо культура нуждается в цивилизации в той же мере, в какой душа и дух нуждаются в теле. Цивилизация — это тело культуры, ее материальный носитель, имеющий, разумеется, не природный, а социальный источник происхождения. Бездуховная цивилизация — страшная вещь, но антиподом ее является не бестелесный дух, не культура, лишенная своей материальной оболочки.
Как показывает опыт культурного развития, в наше время хуже всего обстоит дело с культурой в тех странах, которые лишены благ современной цивилизации. Тот, кто бывал в индустриально развитых странах Запада и Востока (например, в Японии), хорошо знает, как там умеют беречь старину, хранить памятники истории и культуры, поддерживать традиции и обычаи национальной жизни. Пока мы разглагольствуем о враждебности цивилизации культуре, именно цивилизованные страны демонстрируют нам образец заботливого отношения к культуре прошлого. Так что нам в нашем культурном беспамятстве и пренебрежении к прошлому некого винить, кроме как самих себя, свою отсталость и нецивилизованность. Мы губим свою культуру не тем, что оторвались от прошлого и поддались соблазнам современной жизни, а тем, что ни как из этого прошлого не можем выйти, не можем в полной мере стать цивилизованной страной. Культурный вандализм, ведущий к разрушению культурных ценностей, свойствен людям, не усвоившим навыков цивилизованной жизни, не способным жить по нормам цивилизованного общества.
Мы чересчур цивилизованы, но еще недостаточно культурны так когда-то характеризовал Кант состояние современной ему Европы. По его мнению, от цивилизации путь идет к еще более высокой культуре, понимаемой как нравственное совершенство каждого человека. Мы слишком цивилизованы, чтобы быть культурными, как бы возражал ему О. Шпенглер, усматривая в цивилизации завершение, конец культуры. Мы недостаточно цивилизованы, чтобы ценить и хранить нашу культуру, — так можно охарактеризовать то, что происходило и происходит в нашей стране. Нельзя сохранить связь с культурным прошлым, культурную преемственность, топчась на месте, оставаясь долго в состоянии исторической неподвижности и социального застоя. Верность традициям не может быть обеспечена пренебрежением к запросам реального развития, к новым требованиям и веяниям времени.
Живя в истории, вообще нельзя претендовать на вечность, ничего не меняющую в нашем бытии и сознании. Вечность хороша для иных миров, если они существуют, но не для этого. Способность меняться, становиться иным — необходимое для каждого народа условие его исторического выживания и самосохранения. Да и культурная память необходима, кстати, тем, кто не просто пребывает в неподвижном состоянии, а движется дальше, все больше удаляясь от изначальной точки. Согласование нашей культурной традиции с тем цивилизационным путем развития общества, на который мы все-таки должны вступить, но пока еще никак вступить не можем, и есть, видимо, та главная проблема, которая сегодня встала перед нами в своем полном объеме и во всей своей сложности.
Здесь необходимо внести важное уточнение. Под современной цивилизацией нами понимается не столько научно-технический прогресс, к которому ее обычно сводят, сколько то, что вызывает этот прогресс,— современное гражданское общество с его свободной от государственного вмешательства экономикой и правовыми институтами. Наука и техника — лишь одно из орудий цивилизации, но не сама цивилизация. Цивилизация не сводится к индустриализации (сегодня, например, уже говорят о постиндустриальном обществе), хотя на определенном витке цивилизационного развития промышленная индустрия является ее главной материальной опорой. Переход от аграрного общества к индустриальному, предполагающий наличие в обществе гражданских прав и свобод,— во многом еще не решенная нами историческая задача.
Не будем смешивать этот переход с той индустриализацией, которую мы осуществили в 30-е годы, используя в основном методы «азиатского деспотизма», слегка замаскированные под «народную власть» и социалистическую фразеологию. Построить электростанции и заводы путем внеэкономического принуждения к труду — не значит еще стать цивилизованной страной. Можно согласиться с мнением американского советолога С. Коэна, писавшего, что сталинизм был навязан стране «анахронизмом, имеющим большее отношение к прошлому России, чем к западным моделям модернизации», что он есть не столько следствие индустриализации страны, сколько того, какой характер она приняла в нашем обществе, и что при изучении сталинизма «важно принимать во внимание традиции российской истории и культуры». С этой точки зрения, вхождение в современную цивилизацию остается для нас пока еще только историческим вызовом, ждущим своего ответа. От того, насколько этот вызов соответствует нашим представлениям о своей культурной уникальности и самобытности, нашему отношению к своему прошлому, нашим традициям, во многом зависит наша способность правильно отреагировать на него — стать современной цивилизованной страной.
По существу, речь идет о том, как согласуются между собой два лозунга, владеющие сегодня нашими умами. Один это лозунг экономической и правовой реформы, вхождения в рыночную экономику, другой — возврат к своим национальным традициям и истокам. Оба они действительно представляются важными, но как их совместить? Нельзя думать, что здесь нет проблемы. Проблема есть и очень серьезная, ибо не все в нашем культурном опыте соответствует этому вызову, как и не все, что необходимо для ответа на него, содержится в нем.