АНТИПОТРЕБИТЕЛЬСКИЙ СИНДРОМ И ТРАДИЦИОННЫЕ ИДЕАЛЫ НИГИЛИЗМА

Каковы же мотивы, побуждающие рядовых сторонников потребительской морали к самокритичному пересмотру собственных привязанностей и отступления с позиций казенной «довольности»?

Прежде всего сеет сомнения относительно устойчивости «материальной базы» гедонизма непосредственный жизненный опыт. Не следует, конечно, упрощать ситуацию, предполагая существование прямой зависимости между уровнем «довольности» и уровнем доходов, потребительских возможностей, но нельзя и пренебрегать такой зависимостью. Между тем экстенсивно растущая экономика застоя усложняет и затрудняет деятельность, направленную на удержание потребительского стандарта определенной высоты, делает более изнурительной и безрадостной не только конкурентные схватки на этом поприще, но даже простую адаптацию к ухудшающейся жизненной обстановке. Нарастают трудности и у тех, кто занимает, если можно так назвать, полупотребительскую позицию, предпочитая курс на скромный материальный достаток при сохранении блаженного состояния социальной прострации. Действуют и иные мотивы отхода: ведь застойные процессы во внепроиз-водственной сфере жизни общества тоже не служат источником потребительского энтузиазма! Поэтому в числе отступников оказываются не только те, кто не смог взять барьер, ведущий к вы сотам успеха, к процветанию, но и те, чье положение кажется достаточно прочным и их возмущение порядками представляется со стороны совершенно немотивированным («а этим что еще надо!»).

Эрозию «довольности» стимулирует печальное состояние общественной нравственности, опасное сгущение в ряде регионов и срезов социальной жизни криминогенной атмосферы, нарастание разнопорядковых явлений, частично или полностью несовместимых с ценностями гуманистической морали. В тылах «довольности» закипает раздражение, усиливается ощущение собственной неподлинности. Снижается эффективность обычно применяемых для блокировки и рассеивания сомнений средств — косметические меры по упорядочению дел в обществе, так называемая пропаганда успехов (прежде безропотный ее потребитель в ситуации идеологического замешательства становится все более привередливым) и даже самовнушение. Побеги сомнений, подобно траве, пробиваются сквозь толщу бюрократического асфальта. В движение приходят демоны социального брожения и «зреют гроздья гнева». Люди втягиваются в водоворот общественных страстей, когда ревизии подвергаются цели и символы успеха, еще вчера воспринимавшиеся в качестве наидостовернейших ценностей.

Все это может стать предварительной подготовкой к перестройке сознания в духе гуманистического обновленчества. От него рукой подать до ответственного социального действия. Вопрос, следовательно, не о том, наблюдаем ли мы только подготовку или уже пролог к перестройке, и не о том, сколь долго может протекать фаза отступления, подспудно или обнаженно происходит расставание с прошлыми иллюзиями. Дело в том, что определенная (скорее всего небольшая) часть тех, кто отрекается от гедонических верований, попадает в зависимость от других, теперь уже антипотребительских по своему характеру, верований. Смена знаков в этих верованиях происходит в процессе «призыва на действительную службу» казалось бы давно уволенных историей в запас традиционных жизненных идеалов.

Пестрота, разномастность социальных установок поборников антипотребительской ориентации бросается в глаза. В этом смысле не следует скидывать со счета и то обстоятельство, что «у каждого общественного слоя свои «манеры жизни», свои привычки, свои склонности», что не может не воздействовать на способы перемещения с одной духовно-нравственной позиции на другую.

Обратим внимание на манеру критики потребительской морали с вновь обретенных позиций. Эта критика сначала оказывается неглубокой, импульсивной, нацеленной на наиболее броские проявления потребительства. Она не лишена искренности, зоркости и демократизма. В то же время в немалой степени ей свойственны и черты романтизма, утопизма, склонность к морализаторству, интерес к утешительным идеалам, способным укрыть от пронзительных ветров суровой действительности. Еще менее четкое программирование позитивных мер наблюдается в борьбе с потребительской идеологией, ведущейся с позиций социалистического идеала. Критика потребительства с этих позиций легко теряется перед сложностью социальных и нравственных проблем, сбивается с главных на второстепенные аспекты, смешивает локальное со всеобщим, поверхностное с фундаментальным. Эти свойства критики делают ее слабозащищенной от воздействия различных нигилистических идей, которые ведут обстрел потребительства с платформы «критики общества». Нигилизм, как известно, богат оттенками, которые трудно развернуто представить в рамках одной статьи. Поэтому кратко охарактеризуем это явление в целом.

Объектом разгневанной и ниспровергательской критики, увлекающей антипотребительское сознание, оказывается любое современное общество с его вырвавшейся из повиновения техникой и технологией, с господством громадных организаций и засильем бюрократии, с дегуманизирующей человеческие отношения манией потребления. Критика становится особенно резкой, когда затрагивает сферу нравственности. Последняя попрекается за то, что стоит навытяжку перед силами порядка, учит смиренно исполнять социальные роли, цепляться за фальшивые символы счастья, опустошающие личность. Набрасывая гротескную картину обозримого будущего, «критика общества» предрекает грядущую эру «вымирания морали», всеобщего «коллапса» нравственности — ни больше ни меньше!

В общем плане все эти упреки адресуются и социалистическому обществу. В той мере, в какой их содержание совпадает — пусть даже и не полностью — с его самокритикой, которая ведется под флагом «больше демократии, больше социализма», критика не вызывает особых претензий, хотя ее мотивы и методология далеко не всегда достойны позитивной оценки. Но в случае нарушения меры в методологической мистификации «критика общества» способна приобрести не просто антипотребительский, но и антисоциалистический характер.

Но каковы те позитивные идеалы, которые «критика общества» расположена признать за «свои»? В первом эшелоне опознаний идет квиетизм — мировоззрение социальной пассивности. Пассивность, очевидно, может быть и просто неосознанной. В таком случае психологи выделяют инцидентную пассивность, когда в какой-то критический момент наступает состояние оцепенения, своеобразного «паралича воли». Возможна относительно длительная пассивность в результате накопления утомления. Недопустимо проводить аналогию между социальной пассивностью и, скажем, аутогенной тренировкой, гипосенсибилизацией, ибо она — не способ лечения или психопрофилактика неврозов, а жизненная платформа, своеобразный поведенческий императив покоя, который, по выражению одного болгарского социолога, предписывает человеку пожизненный антиобщественный отдых.

Квиетисты нашего времени самым решительным образом отвергают дух торгашества, карьеризма и освящающую их потребительскую мораль. Отклоняют они идолы и символы потребительства, осуждают взращивание на этой почве комплексов зависти и превосходства, закулисные сговоры с бюрократической моралью. Впрочем, борьба со злом не имеет перспективы и поэтому не вдохновляет квиетистов, стремящихся обрести блаженное безразличие ко всему, что происходит в обществе, которое, по их мнению, ни при каких условиях не способно сбросить с себя бремя отчуждения. Отсюда их исходная установка: лини, тот достоин «тихого счастья» душевного покоя и абсолютной безмятежности, кто разорвал все связи с обществом, прекратил ассимиляцию социальности, сумел стать человеком со стертыми социальными качествами, выключился из любых социально одобренных действий, кто равнодушен ко всем моральным проблемам и рассматривает требования общественной нравственности лишь как хорошо замаскированные посягательства на исконную свободу «естественного» человека. Путь обретения созерцательно-нейтрального отношения к добру и злу — это погашение желаний, минимизация жизненных проявлений, уход в «затаенное» существование, «выпадение» из социальной организации. Для этого следует уклоняться от контактов со всякими общественными движениями, укрыться от идущего извне идейно-нравственного натиска, избегнуть регулирующего воздействия со стороны гражданской этики, трудовой и даже семейной морали.

Но квиетизм не навязывает курса на низкую адаптивность и затворническое существование. Чтобы полнее реализовать обществофобические предписания квиетистского идеала, рекомендуется следовать им в условиях потаенности, но внешне прикрываясь почтением но отношению к нормам общественной нравственности, к правилам потребительской морали. Имитируя участие в общественной жизни, фиктивно выполняя даже семейные, коллегиальные, дружеские, соседские обязанности, квиетист не должен погружаться в заботы этого показного существования, настойчиво преодолевая в себе «болезнь активности». Это путь расчетливо избранного одиночества. Воображаемый мир, где обитает сокровенная и неокупированная обществом часть души квиетистов, куда заточен его идеал, представляется ему наполненным спокойствием. История с ее мучительными противоречиями проходит через него как через пустоту. В этом выдуманном мире можно отвернуться от слепящего света реальности, пренебречь тревогами людей, можно не вслушиваться в их боль. Образцами исповедуемой квиентизмом «бездеятельной деятельности» могут служить и человек, увлеченный депрессивным хоббизмом, ничего не замечающий вокруг, и фанатичный последователь шопенгауэровского учения о нирване, и приверженец «боконизма», описанного в «Колыбели для кошки» К. Воннегута, и Мерсо — центральный персонаж романа «Посторонний» А. Камю.