ИСТОКИ МОРАЛЬНОГО ОТЧУЖДЕНИЯ

Читатель, смеем думать, успел убедиться в необычайном многообразии и подвижности таких «вещей», как мораль и нравы современного общества. Соответственно они могут быть описаны и изучены также очень разнообразными способами. Попытаемся подойти к их рассмотрению нетрадиционно, представив эскиз идеалов отчужденного морального сознания и соответствующих умонастроений. Если мы признаем факт, как писали прежде, «повреждения» или порчи нравов, соглашаемся с наличием предкризисного состояния общественной нравственности, то можно, видимо, признать вполне допустимым и такой подход к делу?

Но прежде надо уяснить природу морального отчуждения и понять, каким образом оно может существовать в социалистическом мире. Наше обществоведение еще не располагает целостной концепцией генезиса той модели социализма, которая утвердилась в нашем обществе от первых его шагов до нынешнего дня. И автор этих строк не ощущает себя вполне подготовленным для того, чтобы в ответ на обостренную потребность нашего общества познать самое себя, разобраться в немыслимо сложных перипетиях его нравственной жизни. История морали и нравов советского общества — подлинная «терра инкогнита», и она терпеливо дожидается часа серьезного, разностороннего и, конечно, незашоренного догматизмом исследования.

В застойные времена этика упорно сторонилась рискованных сюжетов о моральном отчуждении не «у них», а «у нас». И понятно почему ведь эти сюжеты не умещались в отведенные для досадных «пережиточных» процессов границы. Даже доверчивый, не очень вдумчивый потребитель публикаций по проблемам этики обнаруживал в них столь сильную подретушированность картин нравственной жизни социалистического общества, что это надолго отвращало его от последующего чтения таких текстов. Этика проявляла идеологическую предвзятость, отгораживаясь от реалий нравственной жизни плотной ширмой из упрощенных стереотипов и застарелых пропагандистских клише. Она грешила идеализацией как социалистического прошлого (избегая темных тонов в его изображении, разумеется, лишь по «воспитательным соображениям»), так и настоящего («то-то было давно, а вот теперь, слава богу…»), с поразительным упорством нарушала заповедь «не сотвори себе кумира!», притерпелась к хвостистской практике замалчивания о положении дел в нравственности.

Попытаемся, однако, предложить хотя бы в первом приближении ответы на уже поставленные вопросы. Доказано, что предписания и оценки, с помощью которых направляется поведение людей и квалифицируются их поступки, создали отнюдь «ни бог, ни царь и не герой», что они — совокупный продукт ассоциированной деятельности всего человечества или больших социальных общностей. Если это так, то не должно, казалось бы, возникать в этом смысле никаких затруднений, кроме тех, естественно, что связаны с исследованиями процессов духовно-практического производства каких-то конкретных ценностей, норм, правил, оценочных трафаретов морали.

Но вот складываются такие необычные исторические обстоятельства, когда неизбежная для любого общества взаимосвязь между интересами всех людей или значительных общностей и интересами саморазвития отдельных личностей оказывается утраченной, становится какой-то невнятной, расплывчатой, почти неуловимой. Тогда-то предписания и оценки воспринимаются многими людьми и даже целыми множествами людей в качестве созданных не ими, а некими иными силами. Они предстают как чуждые, в лучшем случае безразличные, извне навязываемые требования, лишенные духа творчества ограничители деятельности, их «естественных» влечений и свобод. Люди устремляются, допустим, к интересному или, скажем скромнее, просто к осмысленному и прилично оплачиваемому труду, жаждут самовыражения и достойного существования, семейного счастья и т. п., но указующий перст сурового казенного долга предостерегает от ориентации на собственные интересы, не велит даже желать того, что хочется, объявляет предмет желаний запретным, а то и постыдным.

Поведение людей оказывается «под присмотром» норм функционально-ролевой системы, под прессом ожившего социального итога их собственной деятельности. Ситуация загоняет их в угол: если хотите быть моральными, честными и порядочными людьми, то приходится идти на жертвы реальными потребностями и интересами, запросами и устремлениями в пользу процветания «целого». Отчужденная мораль чем-то смахивает на злополучного троянского коня, хитроумным способом проникшего в самые интимные, «подвальные» этажи сознания человека, и уже оттуда она повелевает его поведением. Разве после этого странно, что ее уподобляют пуритански настроенной, желчной и сварливой наставнице или, того хлеще,— некоему потустороннему, чуть ли не «бессонно сатаноидному» (по А. Платонову) началу? Столь же не удивительно, что если со всем тщанием упрятанные в моральных предписаниях и оценках интересы деспотического «целого» безвозмездно изнуряют физические и духовные силы человека, то тот в ответ изыскивает тьму-тьмущую изощренных путей увиливания от исполнения требований и верности оценкам. Именно на таком фоне — рядом с сетованиями о невыносимой «тяжести» долга — пышным цветом произрастают ригоризм и бездушное морализаторство.

В сфере духовно-практических отношений социалистический идеал предполагает преодоление всех форм морального отчуждения. Нацеленная на это общественная нравственность синтезирует принципы и нормы революционной морали рабочего класса с фундаментальными правилами всякого человеческого общежития, с нравственными ценностями народной жизни, моральными идеями и представлениями демократических сил. Случилось, однако, так, что снять ярмо отчуждения в нашей стране и в других странах, вставших на тернистый путь социалистических преобразований, пока не удалось. Конкретный рисунок исторических событий сложился здесь в таком виде, что оставляет историку нравов достаточно места для нелегких раздумий.

Меньше всего хотелось бы в идеализированном виде воспринимать состояние нравственной жизни в первое послереволюционное десятилетие. Но в целом — с большим или меньшим успехом — оно протекало под знаком наступления на моральное отчуждение. Однако процесс принятия и усвоения синтеза норм революционной общечеловеческой морали различными слоями и группами общества (как, впрочем, и сам процесс синтезирования) был куда более трудным, растянутым, неоднозначным, чем представлялся на заре нового мира. Более сложным делом оказалось вытеснение и «перековка» индивидуалистических, мещанских, авторитарно-патриархальных, пригородно-слободских нравов, привычек, поведенческих стереотипов. Конечно, нельзя не принять во внимание известную дезорганизацию общественной жизни, вызванную лихолетьем гражданской войны и хозяйственной разрухи. На нравственный климат общества, состояние его духовного здоровья не могли не повлиять противоречия форсированной индустриализации и урбанизации, варварские методы коллективизации. Трудовой энтузиазм, укрепление общественной дисциплины, ускоренный слом отживающих обычаев, норм социальной приниженности и инертности противоречиво соседствовал с усилением позиций деклассированных, морально неустойчивых элементов. Сказались нравственно-психологические издержки длительной политики «затянутых поясов» у трудящихся, ослабление силы еще полных гуманистического содержания поведенческих традиций, расшатывание правил бытовой морали, огрубление морально-этикетных норм межличностных отношений.