Загрузка...Можно сказать, что сам способ мышления об обществе, которым мы руководствовались на протяжении десятилетий, находился в вопиющем противоречии с его социальной природой, его целями. Ведь смысл социалистических преобразований состоял в том, чтобы освободить человека от ограничений, характерных для классового общества. Цель социализма состояла в том, чтобы впервые предоставить человеку возможность решить его собственные, внутренние проблемы, обусловленные его специфическими чертами. Социализм, по замыслу его теоретиков и основателей, должен был обнаружить миру подлинный смысл социальных проблем, очистить их от всего привходящего, случайного, стать миром социальности, найти неизвестные, новые пути к индивидуальному счастью, целостному существованию личности, преодолению внутреннего одиночества, естественного страха перед смертью, нейтрализации негативных последствий природного неравенства людей, борьбы с ленью, с зоологическим индивидуализмом.
Но в реальной политике в ущерб обществу, в ущерб людям нарочито игнорировалась эта чисто социальная проблематика, искажалась псевдоклассовым подходом. За последние двадцать лет использовалось множество уловок (все они были идеологического свойства) для того, чтобы сокрыть всю правду о человеке, чтобы избежать серьезного разговора об упомянутых социальных проблемах. Этому делу всеобщего ослепления во всем, что касается человека, во многом способствовала и сталинская насильственная коллективизация.
Коллективизация в той форме, как она проводилась в нашей стране, объективно была, но сути дела, оправданием лени, посредственности, безалаберности, маниловщины. Она прежде всего позволила отвлечься от такого неприятного факта русской истории, как существование «крестьянина-лежебоки», она дала духовный комфорт неумехам, тем, кто не любил землю, плохо на ней работал. Причем ценой истребления всех тех, кто мозолил им глаза, раздражал своим старанием и мастерством. Впервые в истории человечества наказывался не тот, кто не умеет работать, а мастер, тот, кто старался, кто своим трудом вытягивал страну из трясины глубочайшего экономического кризиса. Тайну понятой так коллективизации раскрыл М. Л. Шолохов в «Поднятой целине». Макар Нагульнов, олицетворявший в романе коммунистический элемент деревни, ненавидит красного партизана, середняка Тита Бородина прежде всего за то, что он как зверь работает день и ночь, пуповиной прирос к своему наделу.
Сама идея преодолеть природное неравенство людей путем истребления наиболее способных не нова. О том, что во имя равенства можно пожертвовать талантом, говорили радикалы Великой французской революции, в частности Гракх Бабеф. Но на практике она была впервые реализована Сталиным в период «раскулачивания».
К сожалению, даже сегодня, когда без страха и оглядки вслух говорится об ужасах насильственной коллективизации, о ее разрушительных последствиях, мы редко доходим мыслью до философской сути пережитого. Наверное, настало время серьезно поразмышлять о самой проблеме неравенства, вызванного естественными различиями людей в смекалке, воле, выносливости. Жизненный опыт каждого подтверждает предположение Н. М. Амосова о том, что в любой популяции люди сильные, с ярко выраженным желанием работать составляют от 5 до 10%. Такие люди, по сути, всегда, у всех народов были основным источником всякого, в том числе и прежде всего, конечно, хозяйственного, прогресса. Но одновременно этот же тип личности, как правило, привносил в общество жестокость, хищнические нравы, унижал своим успехом, процветанием не только откровенных неудачников, но и «середняков». Отсюда и инстинктивное неприятие тех, кому все «легко» удается.
И чем выше уровень культуры общества, чем быстрее стираются различия в образовании, тем больше растет чувство собственного достоинства, тем нетерпимее боль от присутствия в обществе сильных, преуспевающих людей, которым во всем везет, легко работается. И это сопротивление нажиму сильных оправдано, если руководствоваться интересами тех, кого они постоянно вытесняют (сейчас мы мысленно отвлекаемся от интересов общества как целого). Почему сильные, меньшинство должно навязывать свою меру труда, меру жизни подавляющему большинству, да и к тому же наживаться на чужой беде, на чужой слабости? В этом действительно заключена какая-то фундаментальная несправедливость человеческого бытия. Когда В. И. Ленин во время гражданской войны бичевал кулака как «самого зверского, самого грубого, самого дикого эксплуататора», то он отражал настроения беднейших крестьянских масс, ненавидящих этот преуспевающий тин работника, не брезгующего ничем, лишь бы укрепить свое хозяйство.
Как известно, мы преодолели эту несправедливость довольно просто. Россия восстала против той унизительной ситуации, когда одни едят пирожные, а другие не могут досыта наесться хлеба. Сняла (правда, на время) эту проблему путем избавления от тех, кто своим богатством, преуспеванием делают жизнь большинства нетерпимой. К примеру, сильные, инициативные, предприимчивые хозяева в деревне были просто физически уничтожены в процессе нескольких кампаний, проводимых с интервалами, начиная с середины 1918 года. Те, кто остался жив, ушли в город. Мы сознательно жертвовали интересами хозяйственного прогресса, чтобы избавиться от нетерпимого, оскорбляющего душу неравенства.
Очевидно, однако, что российский способ разрешения этого фундаментального противоречия между эффективностью и равенством не может претендовать на универсальность, тем более на современном этапе развития цивилизации, когда так отчетливо видно многое из того, что не видели и не понимали коммунисты 20—30-х годов. Стало, например, ясно, что этот приносящий так много хлопот сильный, активный генотип личности, способный работать как зверь, составляет одно из главных богатств народа и что попытки свести его со света, как правило, оборачиваются резким ослаблением жизнеспособности общества, нации. Наша нынешняя фатальная ситуация в сельском хозяйстве во многом является следствием прежних простых способов разрешения противоречия между эффективностью и равенством. Ничто так дорого не обходится обществу, как политика такого искусственного антиотбора, какими бы соображениями она ни оправдывалась.
Надо считаться и с тем, что избранное нами простое решение спора между эффективностью и равенством, будучи во многом вынужденным, все же противоречит марксистскому подходу к таланту. Как известно, научный социализм призывал не к отвлечению от таланта, а к всяческой его поддержке. По крайней мере очевидно, что общество, зараженное идеологией уравнительства, идеологией троечников, сейчас просто обязано составить реалистическое представление об изначальных фундаментальных противоречиях человеческого бытия. Наши идеологи до сих пор очень любят порассуждать о душе, о морали, о чистоте порывов. Проявляя при этом поразительное безразличие к человеку. А ведь дальше откладывать этот давно назревший разговор о самом важном, об условиях эффективного труда уже нельзя. Мы обязаны найти более гибкие, реалистичные пути сочетания борьбы за полное равенство с борьбой за достойную современного человечества эффективность.
Опасны, на мой взгляд, попытки возводить практику истребления ненавистного, но в то же время сильного, преуспевающего генотипа в основной закон революции, а тем самым в закономерность прогресса. Ни одна революция не проявила такой беспощадности к крепкому хозяину, как паша.
Если трагедии «военного коммунизма» и 30-х годов, как это показал В. Кожинов, трудно объяснить российской национальной историей, то тем более безнадежны попытки вывести расправу над старательным крестьянином из истории других народов. Вообще не безнравственны ли в своей основе попытки представить всю человеческую историю как историю самоистребления народов и тем самым воспитывать у людей «спокойное» отношение к гибели своих соотечественников, своих предков? Это неправда, что понятие «беда» неприменимо к оценке исторических событий. Тем более что история человечества отнюдь не сводится к истории революций, к истории гражданских войн и насилия одной части общества над другой. Никогда, ни у одного народа не получал такого развития процесс национального самоистребления, никто никогда не проявлял такое упорство в насаждении утопических представлений о человеке, о производстве. Пока мы не воспитаем в себе чувство стыда, раскаяния за жестокости революционного максимализма, мы не обретем духовного здоровья.