ПОЧЕМУ ПОРВАЛАСЬ СВЯЗЬ ВРЕМЕН?

Это «отчуждение»… может быть уничтожено, конечно, только при наличии двух практических предпосылок… Оба эти условия предполагают огромный рост производительной силы, высокую степень ее развития… Без этого 1) коммунизм мог бы существовать только как нечто местное, 2) самые силы общения не могли бы развиться к качестве универсальных, а поэтому невыносимых сил: они остались бы па стадии домашних и окруженных суеверием «обстоятельств», и 3) всякое расширение общения упразднило бы местный коммунизм.

К. МАРКС, Ф. ЭНГЕЛЬС

Могут спросить, почему только «точки»? Впору не об отдельных проблемах, а о всем поле культуры, о культуре в целом начинать сегодня острый и бескомпромиссный диалог с теми, кто всерьез обеспокоен ее состоянием.

Но об этом и пойдет здесь речь. Только ведь сплошность любого активного континуума не сама по себе существует. Она создается напряжением его дискретных зарядов, постоянно питая их (и тем возрождая) совокупной энергией своей целостности. Вот и в нашей культуре хиреют и заболевают породившие ее очаги, не получая питания от слабеющего общего поля. К причине этого мы придем, шаг за шагом двигаясь от «точки» к «точке», от проблемы к проблеме…

Главное в ответе на вопрос — это, как известно, умение правильно его поставить. И есть одно непременное условие верной постановки любого вопроса: его надо сформулировать так, чтобы при поиске ответа неизбежно пришлось бы восстанавливать историю нарастающего напряжения противоречий бытия, вдруг обернувшихся данной проблемой, то есть историю реальных обстоятельств и историю попыток их рационального осмысления. В конце концов, для человечества это всегда одна история — его собственная история, что тем более верно но отношению к болевым точкам культуры. Ведь культура — не что иное, как творение, причем не только (и даже не столько) готовое творение (например, уже написанное стихотворение), сколько творчество. Точнее: со-творчество, со творение. И прежде всего сотворение себя, так как человек формируется как человек лишь тогда, когда учится изобретать смысл и форму своих обращений к другим, к тем, с кем надеется преобразовать обстоятельства, условия, цели и средства существования.

Следовательно, культура — та же история, творимая индивидами, или (что то же самое) индивиды, ставшие способными творить предметный мир своего бытия: средства, способы и формы своего общения с другими индивидами, формы своей с ними общности, а значит, и свою уникальную форму — свою индивидуальность. Поэтому культура — это и все сотворенные и творимые людьми способы и средства, с помощью которых можно и нужно вырастить человека в человеке — «внутреннего человека», по определению Ф. М. Достоевского. И именно с их помощью удается найти, открыть для себя человека в авторе и героях поэзии и прозы, драматургии и кинематографа, музыки и архитектуры, во «внешнем мире», сотворенном научными открытиями, во всем, что можно обобщенно назвать разными языками текстов, обращенных человеком urbi et orbi («к городу и миру»), к людям и вечности. И только неугасимая надежда найти в этих текстах внутреннего человека, мучимого вечными вопросами бытия, взращивает его и в нас самих, а нами — в детях и внуках, в близких и дальних наших сотрудниках по совместной и действительно труднейшей работе — планированию и строительству общего Космоса человеческой жизни.

Все так. Но не стоит забывать, что способы и средства выращивания в нас всепобеждающей силы человечности находят и осуществляют себя лишь в интимно личных целях и мотивах действия, в личных потребностях и способностях индивидов. Тем самым реальность культуры — в реальных способах и средствах жизни неугомонных индивидов, в них самих как субъектах своего же исторического бытия. Именно в них — истинный смысл, цель и содержание всей человеческой культуры.

Вот почему «болевые точки» культуры — это живая боль живых индивидов. Их потерянность в мире из-за разрыва со своим прошлым, острое недовольство настоящим (не то вечное, святое недовольство, что зовет к делу — к практическому изменению обстоятельств и самоизменению, а иное — способное лишить воли болезненное ощущение тупика), их неверие в будущее, а то и боязнь его. Такая боль — симптом патологических процессов в «теле» культуры. Но редко кем осознаются их действительные причины. Как видно, боль эту легче переносить, когда причинившего ее видишь воочию (или думаешь, что видишь): вот он, чужой, ненавистный… Вот она — внешняя и враждебная тебе сила! Тогда и вопрос, обращенный к себе: «Почему же мне больно?» и звучит-то иначе: «По чьему наущению и кто?» Остается найти виновных. И находим… И спешим отомстить, наказать.

Парадокс истории в том, что самое крепкое, поистине вечное, что только и делает человека человеком и всех людей людьми,— их историческое со-бытие, их связь, это одновременно и самое хрупкое, ранимое, наиболее легко разрываемое, увы, ими же самими. Однако, разрывая цепи времен и связи людей, рвущие их уже тем самым берут на себя роль разорванных звеньев: история продолжается. Но как! Геростратов в политике, в общественной жизни, в культуре справедливо считают главными врагами человечности в человеке, в обществе…

Только прав был и вечно будет прав принц Гамлет: если «Дания тюрьма и тюрьма преотличнейшая», то не только в Клавдии причина тому. Она в том, что «порвалась связь времен»! В мире человеческих отношений что-то должно было сдвинуться не туда, чтобы брат мог убить брата, чтобы правили бал подхалимы, лжецы, лицемеры и интриганы… Поэтому нищает королевство, и лишь за неприступными стенами Эльсинора пир шумит и под гром пушечных салютов преступный король пьет очередной свой кубок.

Историей правота Гамлета подтверждалась не раз. И когда порывалась связь времен ради достижения обетованного призрачного счастья в царстве божьем на Земле, уже не его старая Дания — другие страны и государства превращались в «преотличнейшие тюрьмы» и концлагеря для своих и чужих граждан. И все же цепь времен рвется не под собственной тяжестью. Ее разрывают те же Клавдии — варвары всех времен и обличий, те, кто так легко соглашается признать своими вождями устремленных к власти честолюбцев. Не о народе веду речь. Народ — имя собирательное. И собирает оно в себе разный люд. И тех, кто звено за звеном кует причудливую вязь нитей истины, добра и красоты, связывающих времена и поколения. Но и тех, кто, преследуя своекорыстные (то есть именно свои, групповые, и именно корыстные) цели, не задумываясь о последствиях, эти нити разрывает. Там, где нет никакой надежды на сотрудничество, где интересы и потребности отдельных групп могут быть удовлетворены и защищены лишь враждебным противопоставлением себя другим группам, именно там у масс зреет общий клич: распни, распни его!

Позволю себе здесь короткое отступление. Случилось так, что автор этих строк оказался участником весьма необычного консилиума, на который собрались видные психиатры страны для обсуждения вопроса о верности диагноза, якобы поставленного Сталину еще в 1927 году В. М. Бехтеревым (возможно, ставшего роковым для ученого). Паранойя как таковая исключалась, кажется, всеми участниками обсуждения, хотя параноидальный вид психопатии — это скорее характерологическое, чем патологическое качество деспота — окончательно не отрицался. Подчеркивалось, что данная особенность психического склада личности Сталина не ставит под сомнение его правовую дееспособность. Диссонансом прозвучало мое мнение о том, что вопреки всем «симптомофактам» и психически, и «психиатрически» Сталин был самым нормальным из всех нормальных деятелей того времени. Просто он вполне здраво и последовательно доводил до логического завершения все, что несла с собой реальная деятельность массы новых политических функционеров, уже десятилетие как творивших в центре и на местах свой скорый суд и расправу. И не только по стихийной своей страсти к искоренению вплоть до физического уничтожения любых (глухих и открытых) очагов «сопротивления», но и по холодному расчету числа «неизбежных» жертв революции, а затем и подоспевших нужд в рабсиле (не от слова «рабочий», от слова «раб»). Они, эти швондеры, выпестовавшие шариковых с револьверами, задолго до 1937 года, уже не слушая аргументов «оппозиционеров», зычными выкриками с мест требовали их казни на конференциях и съездах партии, на собраниях и митингах.

Нормальность Сталина — не реабилитация его. Совсем наоборот. То, что именно он, со своим холодным рассудком не знающего угрызений совести палача по убеждению, стал главным выразителем и исполнителем сотен тысяч мелких злых воль, питаемых неолитическим неприятием всего «чужого» (интеллектуально и нравственно высокого, например), мелкособственнической завистью, ненавистью и животным страхом, делает его главным преступником на суде народов и истории.

Возвращаясь теперь к основной теме наших размышлений, подчеркнем, все «главные» преступники лишь увенчивали своими преступлениями совокупность массовых деяний, обрывающих связи людей и времен, убивающих культуру. Нет нужды в специальных исследованиях, в результате которых появился бы перечень ее сегодняшних «болевых точек». Их много. Даже слишком много. Достаточно открыть — и это, пожалуй, самое ужасное! — любую газету… Проделаем же вместе такой простой эксперимент.