Загрузка...Администрирование в сфере мысли — самый опасный и отвратительный вид администрирования. В материальном производстве мы расплачиваемся за него застоем сельского хозяйства и промышленности, в сфере сознания — застоем и окостенением творческой мысли. Конечно же, мысли трудно установить предел. Человек не властен над своими и тем более чужими мыслями, он не может запретить себе и другим мыслить. Но мысль можно лишить голоса, обречь на молчание, загнать в подполье, что часто и делалось с успехом.
В итоге люди привыкли говорить не то, что думают, или вообще ничего не говорить. А там, где характер профессии требовал от них каких-то слов, предпочитали говорить о том, что не имеет прямого отношения к действительности. Значительно безопаснее было рассуждать о том, что такое противоречие «вообще», чем судить о противоречиях реальной жизни. Бесконечные словопрения о значении категорий и терминов давали возможность не вступать в дискуссии о смысле происходящих на твоих глазах явлений и процессов. Реальность изгонялась как из контекста, так и из подтекста речи. Слова вообще перестали выражать то, что думает человек, а служили лишь обозначением того, как он должен думать. Люди жили в мире фраз, лозунгов, словесных конструкций, которые заменяли им объективную информацию о действительности, какое-либо действительное знание. Возник своеобразный словесный фетишизм — вера в силу слов, значивших для многих больше, чем самые очевидные и наглядные факты. Мы отучились доверять своим глазам, своим чувствам, своему личному опыту, отключив тем самым источники питания собственного мышления. Это был уже даже не отрыв сознания от действительности, а умерщвление сознания, убиение самой способности самостоятельно мыслить. Если уже все сказано, зачем думать? А если человека и посещали какие-то сомнения, если он что-то не так и не то видел, то объяснение этому искали либо в его идейной незрелости и несознательности, либо в чьем-то злом умысле (например, в происках империализма). Здесь за сознательность выдавали как раз отсутствие сознания. Говори, что нужно, и будешь самым сознательным.
В. И. Толстых. В середине 70-х годов была сделана попытка ввести в оборот термин «идеологическая дисциплина», которым намеревались, так сказать, методологически оправдать и узаконить практику борьбы со всяким инакомыслием. Уговоры, давно заменившие собой метод убеждения, уже явно не действовали, и появился соблазн внедрить в сферу духовной жизни инструментарий административно-бюрократического давления и принуждения. Тем самым за идеологией закрепилась функция «контролера» мысли, ограниченной рамками официально провозглашенных лозунгов, требований и предписаний. Термин не привился и был отвергнут ввиду его очевидной одиозности, но он наглядно продемонстрировал логику движения идеологии застоя. Некоторые постулаты и обороты, вроде «отрыва сознания от бытия», укоренились в идеологическом обиходе и словаре.
В. М. Межуев. За тезисом об отрыве сознания от бытия, теории от практики скрывается в действительности ситуация отсутствия сознания и теории, вообще какой-либо работы мысли. Нельзя оторвать сознание от жизни, можно лишь умертвить сознание, заменив его системой слов с некоторым заданным значением. По существу, говоря о таком отрыве, мы имеем дело с фактом приостановленного, выключенного сознания, с тем, что называется мысленным застоем. Вот почему перестройка сознания, как я ее понимаю, состоит не просто в замене одних представлений другими,\’ хотя и более правильными, но столь же авторитарно утверждаемыми, а в оживлении сознания, в превращении его в работающий орган человеческой жизнедеятельности. Учиться жить своим умом, учиться думать, ничего не принимая на веру, поверяя свою мысль собственным опытом, трудом, в том числе и интеллектуальным,— вот, на мой взгляд, главная задача такой перестройки. И разве не совпадает она сегодня с задачами перестройки в других областях общественной жизни, где от человека также требуются самостоятельность, инициатива, предприимчивость, способность действовать не по подсказке сверху, а по собственному разумению? И не надо бояться появления в общественном сознании различных, а иногда и противоположных, взглядов, конкурирующих между собой идей, сталкивающихся мнений. В этом нет никакой угрозы обществу, если ни одной из сторон не предоставлена исключительная власть судить о том, что ложно, а что истинно, кто прав, а кто нет, кто достоин признания, а кто забвения. В ситуации открытого обмена мнениями, свободной дискуссии практически исключено появление лжеученых, проходимцев от науки, идеологических демагогов и шарлатанов. Такая свобода, как самый надежный фильтр, не пропустит через себя то, что лишено доказательства, носит голословный характер, бездарно по своему существу.
Разумеется, никакое общество не застраховано от появления в нем чуждых и враждебных ему взглядов, которые могут оказывать определенное воздействие на отдельные группы людей. Все дело в том, какими средствами ведется с ними борьба. Идеологическая правота может быть доказана только средствами самой идеологии, а не административными мерами запрещении, преследования и гонения. Истина рождается в споре, а не в ссоре. Даже самая правильная идеология, прибегающая к силовым приемам утверждения своей истинности, становится ложью, не вызывая ни у кого ни сочувствия, ни признания. Лично я не верю в силу идеологии, опирающейся на силу, точнее, насилие. Идеология вообще не должна в целях своей защиты апеллировать к власти — даже власти большинства над меньшинством, если она хочет обрести шанс стать сознанием людей, а не его подменой.
Н. В. Любомирова. В нашем разговоре о сущности перестройки (и перенастройки) сегодняшнего сознания отнюдь не случайно выявилось смысловое ядро всей проблемы — наша индивидуальная и социальная возможность, готовность и способность быть свободными. Философская теория перестройки сознания если и может означать что-либо жизненно необходимое, то лишь социально грамотный, интеллектуально цивилизованный план освобождения человека. От боязни самодеятельности, от гнета бессмысленного существования, от бюрократического всемогущества, от перепуганной души, от мании иллюзий, от собственного нелюбопытства… И, разумеется, от произвола одних социальных групп над другими, чем бы он ни мотивировался. Поэтому всерьез говорить о перестраивающемся сознании — значит «документально» подтверждать начало выздоровления людей, обретения ими способности нормально (а не истерично и не мертвяще-равнодушно) относиться к окружающему и самим себе.
У каждой человеческой способности есть нормальные, экстремальные и аномальные состояния. И хотя сейчас в перестройку вкладывается вполне конкретное содержание, рожденное экстремальными обстоятельствами кризисности (или предкризисности) всего общественного хозяйства, я думаю, смысл идеи перестройки сознания автономен от конъюнктуры исторических ситуаций. Поэтому для меня перестройка сознания — это не единовременная кампания, а лишь свидетельство и критерий духовно здорового общества и человека. И если сегодня как о чем-то вполне выполнимом можно говорить о равноправии разных социальных программ и разных планах социального освобождения, то перед нами обычный трудовой ритм работающего сознания. Другой вопрос, что невозможно просто перестроиться на какой-то абстрактный режим свободы. Свобода, как и все прочее, «живет» в определенной общественной форме. И надо разобраться, как на эту общую ситуацию перемен отреагируют умы разных людей — молодых и старых, городских и сельских, интеллектуалов и «простецов», социально обиженных и социально благополучных. Видимо, у нас не должно быть никаких иллюзий ближайшего реального социального содержания перестройки, ее конкретного результата — более пестрого, расслоившегося, динамичного, непредсказуемого общества. Экономическая и политическая реформы уже сейчас заставляют думать над неизвестными ранее проблемами. Например, над культурой свободы, над «трудом свободы», над умением быть свободным, если рядом другой добровольно «несвободен». Вопросы роковые для всей новейшей истории страны. Поэтому, может быть, главная философская идея всей теории перестройки сознания — это окончательное содержательное разрешение парадокса, знакомого еще знаменитому указу 1861 года об отмене крепостного права, парадокса нежелания крепостных раскрепощаться. Очевидно, должны создаваться современные средства (социальные институты) одоления этой беды. Простор для философской независимой мысли, непрерывно перестраивающей горизонты нашего сознания,— одно из таких средств.