Загрузка...Еще более жестко и определенно, чем в познавательной сфере, марксистская формула «сознания как осознанного бытия» подтверждает свою обязательную силу в сфере практической деятельности. Изменение сознания здесь прямо и нередко самым наглядным образом зависит от изменения бытия, и если бытие не меняется, ничего не изменится и в сознании. Тем, кто связывает успех дела перестройки с новым, более высоким уровнем сознательности людей, рассчитывает на их отдачу, стоило бы руководствоваться именно этим критерием повышения сознательности. Чтобы у каждого человека возникло и крепло чувство хозяина, надо сделать каждого хозяином на деле, субъектом своей деятельности, всех планов и решений, которые человеку предстоит осуществить, реализовать на практике и за которые он, естественно, несет полную ответственность. Желаемое чувство хозяина появится как бы само собой и будет развиваться в ту или иную сторону в зависимости опять-таки от «хода обстоятельств». Могучая сила субъективного побуждения и самовоспитания тем самым ничуть не приуменьшается, а обретает реальную основу, почву.
Безусловно, и перестройка сознания может оставаться задачей, а не только следствием изменившихся обстоятельств. Но сознание вовсе и не «следствие», как иногда толкуют его вторичность по отношению к бытию. К тому же мы уже хорошо знаем, какую злую роль с нашей идеологией сыграла идея «относительной самостоятельности» сознания, игнорирующего объективную логику и потребности общественного развития. Поэтому перестройка сознания — это отнюдь не познавательная процедура освобождения от иллюзий застойного времени и не кабинетная работа по выработке новых идей и представлений о действительности. Это — включение, участие сознания в реальном изменении объективных условий жизни и деятельности людей, то есть в преобразовании самой основы сознания. В этом смысле перестройка сознания не только — и не столько! — «критика словом», сколько «критика делом». Стало быть, проблема перестройки сознания изначально выступает как проблема включения и включенности людей в революционную практику но обновлению нашего общества.
Ф. Т. Михайлов. Кому поручим это? И что такое революционная практика? Когда она революционна, а когда нет? Ведь практика не внешняя человеку данность, а собственная жизнедеятельность как проблема, которая должна «перевариться» в душе человека, чтобы стать потребностью и силой внутреннего мотива, подвигнуть его нл практические действия. Скажу иначе: лишь тогда, когда человек не может не изменять обстоятельств своей жизни, он включается в революционную практику. И делает это сам. Само сознание его реализует себя как потребность заново, по-новому осмыслить и эти обстоятельства, и план их изменения.
В. И. Толстых. Это верно, но почему люди, зная, как надо правильно поступать, в большинстве случаев игнорируют это «знание» ?! Ведь не потому же, что не хотят? Но, видимо, потому, что вся производственная практика делает человека своим рабом, ломает и его «верное» знание, и его «правильную» нравственность. Мне кажутся странными рассуждения некоторых современных публицистов о том, что мы, во-первых, погрязли в экономизме и, во-вторых, отошли от нравственности. Нет, суть проблемы в другом. Если хозяйственный уклад не только терпит, но и держится на отношениях и принципах, в основании своем безнравственных (план «любой ценой», очковтирательство, приписки, оплата не по труду и т. п.), апелляция к моральному чувству, совести, сознанию не поможет. Понятно, одна и та же реальность порождает разные сознания, но это не снимает вопроса об их истоках и основании.
В. М. Межуев. Мне кажется, что вы оба доказываете примерно одно и то же. Один утверждает, что нельзя перестроить сознание, не изменив бытия, другой доказывает, что сознание изменяется в самом процессе перестройки людьми своего бытия. Но в чем тут спор? Всем уже ясно, что люди, изменяющие свое бытие, одновременно и вместе с тем изменяют и свое сознание, что субъект изменения бытия и сознания — один и тот же. Поэтому вопрос о том, с чего начинать перестройку — с изменения бытия или с изменения сознания, абстрактен и схоластичен. Если сегодня для некоторых наших философствующих публицистов, журналистов и писателей актуален спор о том, что важнее — экономика или нравственность, то это их личное дело (ведь кому-то в свое время была интересна дискуссия о физиках и лириках — примерно того же плана), но зачем придавать этому спору характер глубокомысленной философской проблемы? Достаточно здравого смысла, чтобы понять, что одно без другого существовать просто не может, что любые изменения в сфере экономических отношений предполагают и одновременно имеют своим результатом серьезные изменения и в области нравственного сознания. Излюбленная В. И. Толстых формула сознания как «сознанного бытия» не ставит вопрос о том, что раньше (или важнее) бытие или сознание, а снимает его, переводит в совершенно иную плоскость в плоскость анализа реальной практической деятельности людей, где сознание и бытие как бы постоянно меняются местами, являясь в равной мере причиной и следствием друг друга.
Но, признав взаимозависимость сознания и бытия в процессе их изменения, мы не можем не ответить на действительно важный для нас вопрос о том, кто в каждом конкретном случае является субъектом этого изменения, кто в нем лично заинтересован, кто реально способен его осуществить. В том-то и дело, что люди не во всей своей массе могут и способны участвовать в таком изменении, адекватно его понимают, в равной мере заинтересованы в нем. Пока человек полностью не властен над своей жизнью, над своими общественными отношениями, над своим бытием, он не властен и над своим сознанием, сохраняет свою зависимость от сознания, которое вырабатывается не им, в отчужденной от него форме. Сознание конечно же связано с бытием, но проблема состоит не в констатации этого факта, а в уяснении того, что связь эта в истории устанавливается, как правило, не всеми вместе или каждым поодиночке, а особыми группами людей, «специалистами но сознанию» — мыслителями, теоретиками, художниками и всеми теми, кто профессионально участвует в «производстве сознания».
Я думаю, и сегодня еще рано говорить о самоликвидации этой группы, о снятии с нее ответственности за состояние общественного сознания. Считать, что только сами непосредственные «субъекты социальной активности» (по терминологии Ф. Т. Михайлова) — крестьяне, рабочие, служащие и пр.— способны выработать свое сознание, причем адекватное своим интересам и целям, преждевременно и наивно. Пускать развитие сознания «на самотек», полагая, что стихия сама собой выведет к желаемому единству сознания и бытия,— значит недооценивать глубочайший исторический смысл происшедшего в свое время отделения духовного производства от материального, появления в обществе особой группы интеллектуалов, профессионально занятых разработкой сознания. Хороша демократия, если она отказывает в доверии именно этому слою людей, ставит под сомнение социальную значимость и важность их работы. Не шарахаемся ли мы из одной крайности в другую, когда призываем заменить тоталитарно-догматическое, обязательное для всех мышление прошлых лет таким «плюрализмом мнений», при котором мнение толпы или любой стихийно возникшей группы уравнивается с мнением профессиональной философии, науки, политики и т. д.? Демократия не имеет ничего общего с политической анархией, а плюрализм мнений — с анархией интеллектуальной, отрицающей авторитет, традицию, культуру, просто профессиональную подготовку в области мысли.
Каждый гражданин имеет право на публичное выражение своего мнения — в этом и состоит гласность. Но мнение, что бы ни говорили о нем специалисты по общественному мнению, — это еще не сознание, точнее, не все в сознании. Если в сознании главное — его соответствие бытию, то мнение в лучшем случае соответствует частной жизни того, кто его высказывает. А между общественным бытием и частной жизнью — «дистанция огромного размера». Вся сложность проблемы сознания и состоит в том, что отнюдь не каждому, кто от природы наделен головой, естественной способностью думать и говорить, удается пробиться к осознанию бытия, к пониманию «общего хода вещей», то есть к действительному сознанию. Сознание в той же мере не исчерпывается мнением, в какой общественное бытие человека не исчерпывается его частным положением в социальной структуре общества.
Из ситуации, в которой только мнение одного почиталось в качестве безусловной истины, мы сейчас попали в ситуацию, где все правы. Но ведь истина одна, и путь к ней, проходя через борьбу мнений, требует от идущего более серьезной подготовки и снаряжения, чем просто наличие сиюминутного интереса и свободы выражения этого интереса. Этот путь от мнения к истине и есть сознание, и тот, кто не готов, не желает, не имеет склонности проделать его, остается за пределами сознания в точном смысле этого слова. Если сознание — это путь к истине, то необходимой оснасткой на этом пути является культура. С постепенным устранением дефицита свободы в нашем обществе, о чем мы говорили раньше, все более дает о себе знать дефицит культуры, который и оказывается главным препятствием в деле формирования нового мышления и сознания.
Собственно, все позитивное содержание обсуждаемой нами проблемы связи сознания с бытием резюмируется в одном вопросе: как жить в культуре? Ибо только человек культуры является искомым нами субъектом изменения своего бытия и своего сознания. Вне культуры свобода выливается в произвол, а изменение — в насилие над действительностью. Я понимаю, что своим ответом перевожу разговор с одной большой темы на другую. Но что делать, для меня перестройка сознания (как и всей нашей жизни) есть работа культурная и в первую очередь тех, кто связан с культурой. Опасно и бесперспективно перепоручать эту работу кому-нибудь другому. Не верю сегодня я ни в массовый энтузиазм по переделке жизни, ни в мудрое руководство, заранее все знающее. Верю лишь в людей, готовых культурно, то есть профессионально, осуществлять изменения в области экономической и политической жизни, во всей сфере общественно-производственной деятельности. Вот они-то и являются для меня субъектами нового мышления и сознания.
Ф. Т. Михайлов. Вы предполагаете, что мы сумели освободиться от гипноза иллюзии, отнюдь не исключенной названием темы нашей беседы. Я имею в виду старый-престарый миф о «сознании всего народа», единодушно и одинаково осознающего и, как один, полностью одобряющего единый для всех образ жизни. Мол, теперь настало время на столько-то градусов повернуть руль, перестроить вот это сознание.
Социализм как научно исследуемое и прогнозируемое действительное движение есть не просто результат обобщения вещественной собственности, а начавшийся при капитализме и по его же экономической логике протекающий и им же сегодня в значительной мере осуществленный процесс обобществления труда. Этот завершающий предысторию человечества «аккорд» Маркс и Энгельс связывали с достижением объективных условий преодоления, точнее, снятия общественного разделения труда — основы частной собственности и ее обобществление — не в одномоментном акте экспроприации. Оно осуществляется участием всех групп и общественных масс в практическом развитии ее потенций (сил) и экономических механизмов для достижения такого общего уровня производства, когда всеобщий характер труда начнет приобретать зримые формы.
Надо ли говорить о том, что духовная, свободная, освободившая себя от службы частным (в том числе и ведомственным) интересам деятельность сознания при этих условиях есть предпосылка и следствие этого действительного движения. Имеется в виду роль понимания, осознания не только используемых в производстве общественной жизни (прежде всего — в материальном производстве) природных процессов и законов их применения в унифицируемых, «онаученных» технологиях, но и не менее фундаментальных основ общественного бытия. Без участия сознания — индивидов, групп, масс — в разрешении противоречий общественного разделения труда и частной собственности человечеству и выжить-то не удается. Ибо сегодня эти противоречия — в форме экологических, военно-политических, экономических и всех других — приобрели, как известно, глобальный характер и в обнаженной своей всеобщности встали над частными (в том числе и классовыми) интересами.