Загрузка...Школьные истины — мы так говорим про самое прочное в нас, осмысленное еще в школе, с тех пор ясное по самой своей сути, принятое на вооружение на всю жизнь — «еще со школы».
А если осваиваются школьные истины затем, чтобы легче было их обойти?
Да разве бывает так в школе? Вот после… Но если бывает «после», то начинается все в школе.
Прием в комсомол, рекомендации вступающим — такова повестка дня классного бюро ВЛКСМ. Достоин или недостоин. Или надлежит тебе пройти испытательный срок. Решают твою судьбу не одни только привычные, почти домашние мерки классного бытия, а еще новые для тебя, другие. Над привычками и сложившимся классным каждодневным бытом возвышаются принципы комсомольской жизни. В их свете должна сейчас предстать Аня перед классным бюро и перед собой. Соответствует ли Аня принципам комсомола, это решают сейчас пятеро ее товарищей, членов классного бюро ВЛКСМ.
Пятеро восьмиклассников впервые прикасаются к весам, где человек, его поведение, его комсомольская судьба, зависит от каждого из пяти и от коллективного мнения пяти ребят. Мнения принципиального. А как отделить позицию принципиальную от той, которая сложилась за восемь лет общения и складывалась и в ссорах, и в подначках, и в летучих симпатиях, сиюминутных ситуациях? Когда ты заседаешь в бюро, надо быть объективным, а значит, не пускать в твои оценки мелочное, предвзятое и пустяковое.
…Сейчас надо быть объективным к Ане. Она стоит перед комитетом, готовая выслушать решение: рекомендует ли ее классное бюро в члены ВЛКСМ.
— Аня, не кажется тебе, что это неуважение стоять перед комитетом и опираться на стол?
Аня отклеила кулачок от уголка стола, приняла спортивную стойку. Только все равно нет должной устойчивости,- что-то колеблется перед глазами, плывет: и доска далеко, и парта ближайшая отъехала куда-то.
— Аня, а помнишь, на политинформации ты больше всех шумела и вертелась, не могла дождаться, когда кончится, и делала заявление, что неинтересно и скучно?
Надо сказать: «Помню. Исправлюсь». Но будет по-настоящему принципиально, если здесь серьезно, без дурачества повторить свое мнение — нельзя проводить политинформацию после шести уроков в обычной школьной суете, нельзя, чтобы было формальное отношение организаторов и докладчиков. Ведь никто даже не претендовал на то, чтобы их слушали. Бубнили куда-то в угол. Конечно, невыгодно сейчас это сказать, но надо. Попыталась Аня было, но не получилось. От волнения начался кашель, какой нападает на нее иногда как приступ. Аня только усиленно замотала головой. Одни поняли это как согласие: «Да, помню». Другие — как нежелание согласиться с критикой. Ладно, пошли дальше.
— А как ты сама считаешь, дерзости в тебе не слишком ли много? Не выше ли она критической нормы?
— Если бы только дерзости… — с выразительной паузой роняет Таня, только что выбранная комсоргом. Таня смотрит холодно, отчужденно. Восьмой год сидит она с Аней рядом за партой. В седьмом классе и вовсе сдружились и вдруг такой взгляд. Может, это и есть принципиальный? Да и у других чужие глаза. Непреклонность, отчужденность. Но почему?
Взгляд комсорга, адресованный каждому, свидетельствует: у комсорга есть веские основания для вывода дать Ане испытательный срок, чтобы исправила недостатки. Бюро не возражает против такого вывода. А конкретные недостатки? Учится Аня хорошо, почти отличница, в общественной работе увлеченная, активная, конфликтов ни с кем вроде не было. Спросить же, какие недостатки конкретно надо ей исправлять, Ане не удается. Схватил кашель, теперь уже не в горле, а где-то в груди заклокотал. Показалось, что поймут ее как плаксу, если этот кашель, похожий на рыданье, будет продолжаться. Она показала рукой на дверь. Ей разрешили выйти. На том бюро и закончилось. Аня была последней. Никому до нее в приеме отказано не было. Испытательный срок назначили только ей.
Аня вышла, а члены бюро, все пятеро, вдруг отыскали друга друга глазами. Во взглядах всех пятерых одинаковая встревоженность: каждый только что прочел записку, полученную Вадиком («оргсектором») и переданную для ознакомления другим. Теперь эта записка прошла снова от одного члена комитета к другому, в записке — злорадные слова об Ане, злые, насмешливые. Написала их Роза. Вадик, получивший записку первым, заскреб затылок. Жест этот вполне импульсивный и непроизвольный. Потом с недоумением покачал головой. Это было понято остальными: братцы, беда!
Через два дня после окончания уроков бюро собралось стихийно. Теперь прочли записку вслух. Она кое-что проясняла. Оказалось, все это время ребята думали об одном и том же. Правильно ли, принципиально подошли к приему в комсомол Ани? Было ли решение объективным? На чем оно в действительности основывалось? Какие именно недостатки надо было указать Ане для работы в период ее испытательного срока? Записка Розы, сделавшая двойной «виток», показала: как такое решение под ее воздействием сложилось. Подружка Ани поговорила заблаговременно по секрету с каждым из тех, кто решал Анину комсомольскую судьбу. Каждому передавалось, что Аня отзывалась о нем плохо такому-то и такому-то, таким-то и таким-то, тогда-то и тогда-то. Комсоргу Тане было сообщено, что Аня решила к ней втереться в доверие перед приемом в комсомол, оттого и дружбу укрепляла, а на самом деле думает о комсорге такое… Ребятам сообщались об Ане порочащие сведения довольно пикантного свойства.
А наша принципиальность где была? — рассуждали ребята. Разве имеем мы право поддаваться всяким там подталкиваниям, наговорам, сплетням? Как выглядим сами в собственных глазах и с точки зрения комсомольских принципов? Принцип требует быть выше, лучше, руководствоваться главным, политическим интересом. Насчет Ани бюро определенно ошиблось, пошло на поводу у Розы. А что касается Розы, то тут и спорить не о чем. Такую «тактику» и закулисные действия надо раз и навсегда прекратить. Какие бы ни были интересы у Розы, как посмела она использовать авторитет комсомольской организации в личных целях? У девчонок соперничество — но разве можно решать его с помощью таких «рычагов»? Решение было вынесено как об Ане, так и о Розе. Бюро еще раз рассмотрело вопрос и рекомендовало Аню в ряды BЛKCM, бюро строго осудило Розу- за закулисную деятельность, наговоры за спиной товарища. Но возник вопрос: помещать это решение в классной газете или нет? Весомое соображение: история эта хотя и принципиальная по сути дела, она все-таки носит чисто моральный характер, и изживать Розе свои недостатки будет легче, если это останется в кругу своего коллектива. Решили не помещать. В своем классе Розе легче будет исправиться. А если в это дело включатся разные Розины приятельницы (подружек у нее много, и мальчики ее всегда примечают), ей труднее будет исправиться. Давайте своими силами попробуем. В Розином желании исправиться никто не сомневался. Вопрос же ясный. Наговор есть наговор. Кончать с этим надо, и все тут.
Оказалось, однако, не все.
Вмешался Розин папа. Он, оказывается, компетентен в комсомольских делах. Он потребовал изменить меру наказания девочке, не зная о решении бюро, не публиковать сообщения об осуждении Розы, воздействовал на директора школы, встречался с обоими завучами. Но в классе его никто не видел. Когда же вышла классная газета без упоминания о решении бюро насчет Розы, та злорадно осведомилась: «Что, испугались? Не поместили свое решение?»
Ребята возмутились. «На давление надеешься на папино?» Но все жe сдержанность победила: надо быть принципиальным и не поддаваться мелкой злобе, хотя тебя и провоцируют.
Затем все вообще повернулось. Роза отказалась признавать свою неправоту и заняла воинственную позицию. Ребята опешили. Но, получив урок — поддавшись однажды мелкому чувству обиды, повторять такого казуса не захотели. Свою главную принципиальную позицию еще и еще раз ребята повторили. Нельзя тащить в комсомольские дела свои мелкие интересики, симпатии и антипатии. Давайте поставим на этом точку и будем заниматься более серьезными и важными делами. Нет, не тут-то было. Видно, Роза сочла, что эта позиция оборонительная, что есть у нее возможности добиться полной отмены решения на ее счет.
Роза стала мобилизовывать общественное мнение. Ее видели то плачущей, то смеющейся, то кокетничающей, то вкрадчиво увещевающей десятиклассников и членов бюро. Роза развила активную деятельность. Деликатность, проявленная ребятами по отношению к ней, показалась ей слабостью. Значит, можно давить на них, чтобы взяли назад и свое осуждение, и свое решение в отношении ее. Принципиальность мешает членам бюро действовать в стиле Розиной активности. Прекрасно, это тоже слабость, неповоротливость, косность, пойдем против такой слабости со своим оружием наперевес, решает Роза.
Ребята призвали на помощь корреспондента.
Беседуем все вместе. Бюро, составляющее единое целое в этом вопросе, Роза и корреспондент. Поэтому дальнейший ход дела предстает как диалог.
— Докажите, что я совершила что-то непозволительное. Где записано, что человек не имеет права сказать о другом что хочет?
Именно эту мысль и Розни папа энергично внушал директору и обоим завучам, намекал при этом на особые свои возможности в смысле создания бо-о-льших неприятностей. Наказывают девчонку за непринципиальность… И это в школе? Что пятнадцатилетние в таких вещах понимают?
Гневное «да вы что?» во всем облике Розы. Крепкая, высокая девочка, с ярким румянцем, с длинными волосами и огромными глазами совершенно уверена в себе.
— Почему только я одна плохая? Хотите, расскажу, как кто о ком и что говорил?
Оказывается, Роза все реплики собрала, все сказанное в перепалке с ребятами расклассифицировала и в любой момент может воспроизвести.
— А некоторые вообще недостойны сидеть в бюро, — остро уколола она взглядом комсорга.
Тема получила новый поворот.
Если другие, допустим, хуже тебя и совершают что-то алое и неправильное, может ли это оправдать твои собственные плохие поступки? Какая вообще тут связь? Роза требует логики, давайте порассуждаем.
Если видишь недостатки товарища, скажи ему об этом в глаза. Хочешь, один на один. Хочешь, на собрании. И тогда, может быть, ты вправе повторить сказанное другим. По крайней мере это не будет заспинным наговором. Так?
Подумав, Роза кивает. Значит, извиниться бы Розе…
Логичность, считает Роза, ее главная сила. И, внимательно взглянув мне в глаза, она готова согласиться, признать чужую логичность. Но тут задумчивый взор становится опять острым и злым: в поле зрения попадают ребята на- передней парте, а перед ребятами важнее победить во что бы то ни стало.
— Я скажу ей в глаза, кто она такая, — говорит девочка решительно, с какими-то рокочущими интонациями.
— А извиниться?
— Пусть тогда извиняются все, кто со мной поддерживал разговор о ней. Раз поддерживали — все плохие, да?
Но бюро ведь свою ошибку признало, осудив первое решение, осудив себя за то, что стало орудием наговора и не смогло подняться до принципиального уровня.
«Подставиться» из-за какой-то «принципиальности»? Ни с того ни с сего объявить о своей неправоте перед всеми? Это крайняя дурость, по-Розиному… Невыгодно же.
Пусть невыгодно, зато будет по правде! Это мнение членов бюро.
В двух этих подходах раскрывается самый механизм действия морали. Раз довелось выбирать — стоишь за правду, пусть даже невыгодно это. Неважно, требует ли от тебя такой суровой самооценки классный руководитель, важно, что сам решил: только по правде. Но вот порой детски-ясное: по правде, а не по выгоде! — встретит казенную улыбку, а не прямую идейную поддержку. «Мудрит» Роза, вертится, виляет не оттого ли, что слишком уж уверена она в «незыблемости» подобной житейской позиции? К примеру: директор берет собственных детей в свою школу, тем самым обеспечивая им хороший аттестат и благополучное будущее; или использует «мощности» школьных шефов на пользу не только школьным интересам, но и иным, собственным, директорским.
Спрашиваю у Розы, чем она объясняет тот факт, что ребята не обнародовали свое решение и, несмотря на весь свой гнев, проявили чувство меры. Меня, признаюсь, глубоко тронула бережность ребят, их такт. Оценить бы Розе эту порядочность.
Насупясь, она отвечает:
— Не знаю.
— Неужели?
Роза не выдерживает:
— Вы думаете, я повторю, что папу моего испугались? А я не повторю, я это просто так говорила.
Кого-то из ребят осеняет:
— А что ты будешь делать, если выяснят все обстоятельства, проанализируют и некоторые действия твоего папы?.. Хочешь?
Роза внимательно смотрит на корреспондента, вскользь бросает взгляд в сторону ребят, взвешивает и решает отступить:
— Нет, не хочу.
Но тут же принимается наступать, обращаясь ко мне:
— Думаете, в самом деле они заботу обо мне проявляли? Тогда почему же вся школа про эту историю узнала? Ко мне девочки подбегают на всех переменках и спрашивают, что случилось.
Ребята растерянны:
— И ты осуждаешь тех, кто за твоей спиной, за спиной бюро стал рассказывать не небылицы, а действительные факты?
Большие глаза заметались.
— Осуждаешь? — раздаются голоса с парт.
Роза молча кивает головой.
— Но, если других осуждаешь (да еще за правду), значит, и себя способна осудить — за неприглядные действия.
После долгого молчания Роза цедит сквозь зубы:
— Я ведь сказала, что заявлю ей в лицо, кто она такая. Разве не ясно?
Один из ребят взрывается:
— А разве не ясно, что нельзя тащить в комсомол такие гадости? Вот мы тут час бьемся, чтобы тебе это логически доказать. А ты вьешься, как уж.
И ребята взрываются уже все:
— Вот видите! Чтобы понял человек самые простые вещи, какая тут еще требуется логика и какие доказательства?
Но если требуется, почему бы и не доказать, почему бы не обосновать правильность наших с вами позиций? Не так уж беззащитны моральные правила и самые простые истины. Не спеша толкуем об этом полный час.
— А сами они в этом и не разобрались бы, — злорадно отпускает Роза. — Только знают, что возмущаться, а, кроме слова «принципиально», других слов и не нашли…
Но принципиальность и есть самое главное слово, самый главный ключ этого конфликта. А что до корреспондента, то корреспондент просто опоздал. Ребята как раз сами разобрались в том, что такое хорошо и что такое плохо, они проявили знание самого существа моральных требований — к себе прежде всего. В споре о реальных поступках, в оценке их победили именно они. В поединке слов им выиграть было труднее, и прежде всего потому, что слова «долг», «порядочность», «принципиальность» значат для них очень многое.
Никто из ребят не желал Розе поражений. Заинтересованы они прежде всего в том, чтобы все было правильно. Для Розы мысль о том, что она «проиграла», нестерпима. Утирая обеими руками ручьи слез, вышла она с заседания бюро. Но на лестнице, на следующей площадке, увидели ее ребята из бюро уже с победоносной улыбкой на лице, огромные глаза светились прежней непреклонностью.
Перед тем как разойтись, ребята собрались снова, ужасно удрученные.
— Неужели вовсе она глуха к добру и к злу? — недоуменно спрашивает Вадик. — Неужели главное для нее — любой ценой увильнуть от правды?
— Мы-то теперь лучше понимаем, зачем нужна принципиальность: чтобы в минуту трудности, даже колебания или, например, соблазна суметь быть лучше самого себя, быть выше. Принцип каждому помогает быть лучше. И нам всем вместе тоже. А она? Почему для нас это важно, а для нее — нет?
Но пока Розу поддерживают дома, пока ей внушают, что своего можно добиться любыми путями, а принципы ничего не стоят, пока все это так, Роза — человек, которому доверять трудно. А ведь пользуется она в школе влиянием.
— И что же нам после этого делать? — вопрошает комсорг.
— Образование повышать по вопросам морали — вот что, — отвечает кто-то репликой.
— И чтобы комсомольский принцип был выше любой выгоды.
— Ребята, чего мы друг друга агитируем, мы же все и так — за, — заключает Вадик.
…Но вот что дальше будет с Розой?
Роза, ведь ты комсомолка, как ты смогла вот так, исподтишка, унизить, оскорбить своего же одноклассника? Ради чего? Ради своих личных целей, каких-то глупых замыслов.
И еще, Роза, я поняла, что ты хорошо знаешь нрава советских граждан, а вот обязанности забываешь. Ты говоришь, что человек имеет право сказать о другом человеке что хочет. Только хорошо запомни, Роза, что человек имеет право говорить о другом человеке не то, что хочет, а чистую правду. Если ты видишь у своих товарищей некоторые пороки, так скажи о них прямо, в глаза, что будет куда справедливее, чем за углами обсуждать, да еще и сплетничать.
Роза, вот что я тебе еще хочу сказать, ты не понимаешь смысла слова «принципиальность». Хотя твои родители и внушают тебе, что всегда нужно добиваться своего любыми путями, а принципы ничего не стоят, но я с ними не согласна. Правильно, нужно добиваться в жизни своих целей, бороться за них, только нужно добиваться честным путем. Так что подумай над этим.
Роза, тебе 15 лет, а мне 16, ненамного я тебя и старше, на год, а может быть, и меньше, поэтому особых советов не могу дать, ведь я, как и ты, только начинаю жить, но мне кажется, что ты сама должна задуматься над своими поступками, над своим характером, ведь в данный период в тебе формируется ядро личности, если можно так сказать. Какой ты будешь, все будет зависеть от тебя самой».
Читательница-пенсионерка из Ростова-на-Дону считает, что все дело в Розиных родителях, в ее .каждодневной «сфере обитания», семейности домашней.
Иногда получается, что мы учим детей так, а другая часть нашего общества учит совершенно… противоположному. К сожалению, те, другие, ловчее, хитрее, те умеют действовать и нажимать (именно нажимать) на все пружины человеческой психики, когда им требуется чего-либо достигнуть для себя лично, причем подстраивают это так, что со стороны можно поверить, будто человек печется не о себе, а о других. А так как они совершенно уверены в своей правоте, то очень упорны и непримиримы и с ними трудно бороться. Как это видно и из указанной статьи о Розе.
Пусть каждый родитель поймет, к чему приведет его эгоистическое желание лучшей жизни для своего ребенка, лучшей без учета интересов страны, без воспитания понятия, что значит «мой интерес» и «интерес всех».
«Вы спрашиваете, что будет дальше с Розой? — пишет читатель из Москвы. — О! Уж о Розе вы не беспокойтесь! Она пройдет огонь и воду, и медные трубы! Она займет руководящий пост и будет иметь гораздо большую, чем в школе, «сферу влияния». Будут в этой сфере и откровенные подхалимы, и молчаливое большинство.
Лучше спросить, что будет с теми принципиальными мальчиками и девочками. Что ждет их, если они останутся принципиальными. Сейчас они не боятся ни Розу, ни ее папу, поскольку не работают под их началом. А потом!
А что же будет Розиному папе, привившему дочери чуждую нашему обществу мораль? Пытавшемуся шантажировать директора школы и двух завучей? Да ничего. Даже не лишат родительских прав. Даже если он получит выговор, думаете, он начнет Розу перевоспитывать? Нет, он укажет ей, конечно, на допущенные ошибки, и прежде всего на то, что не следовало писать злорадную записку. И Роза станет осмотрительней, будет больше думать над своими поступками и их возможными последствиями. Вы только посмотрите, как ловко она отводит удары от своего папы, что особенно важно в присутствии корреспондента. «Это я нарочно сказала, что они моего папы испугались» — наверное, ребята много раз говорили: «Мы твоего пану не боимся». И она хочет показать, что папа-де тут совсем ни при чем».
Нет, разговор о Розе не закончен.
Этот разговор о принципиальности не на словах, а на деле, о воспитании единства слова и дела. О барьерах против карьеризма, и интриганства. Сегодня нелегко делягам, будь они юные, как Роза, или зрелого возраста, водить за нос простодушных. Как раз еще и потому-, что говорим мы сейчас об этих тонких и сложных «материях» и размышляем, и учимся утверждать наши принципы в каждодневное, в буднях.