Загрузка...(О статьях г. А. Салтыкова)
С великим вниманием прочел я статьи г. А. Салтыкова1 «Le secret de la Russie»2, и сердце мое горестно сжалось: мне захотелось просить прощения за его воззрения, — у моих соотечественников, русских и православных, и в особенности у русского народа, о коем публично высказаны страшные и несправедливые слова, высказаны заглазно, в столь тягостную и мучительную для него историческую эпоху.
Тысячу лет пребывает русский народ в свете Евангелия, в свете Христова откровения — и вот, оказывается.
не пробудилось в нем ни любви, ни жажды истины, ни чувства красоты и ранга… Он остался детищем небытия, вечной смерти и хаоса! Какие страшные слова в устах христианина… Простят ли нам христиане других исповеданий это кощунство против Христа?
Мы, русские и православные ученые, читаем писания г. Салтыкова вот уже скоро пятнадцать лет (ибо как публицист он стал известен только в эмиграции). Но доселе мы, — в силу деликатного отношения к престарелому поэту, — не нашли еще достойных слов для ответа ему и отмежевания от него. И в этом мы, русские ученые, виноваты перед нашими соотечественниками.
Наш родной русский народ вот уже двадцать лет жертвенно и мученически борется со стихиею мирового сатанизма… Он никогда не считал себя ни достойным, ни призванным, преимущественно перед другими народами, к этой борьбе за Христа против диавола. Но час пробил, и он ответил на преследования потоками мученической крови. Как тягостно читать о нем такое, в такое время… И вот, чтобы хоть несколько восстановить истину, я и берусь за перо.
Прилежно изучая историю культуры моего народа, я посвятил немало лет на то, чтобы соследить и установить в особенности исторические (и духовные, и материальные) причины русской революции (См. мои «Три речи о России». И еще: «Творческая идея нашего будущего».). И я должен был прийти к выводу, что русский народ был издревле поставлен в очень тяжелые условия бытия и имел трагическую историю; но что дух большевизма он получил извне, из Западной Европы.
Расселенный на огромной равнине без естественных границ и без выхода к морю, теснимый отовсюду соседями, он должен был вести бесконечные оборонительные войны. С 1055 года по 1462 г. он выдержал 245 нашествий и войн; из них 200 приходятся на годы 1240—1462, что дает почти ежегодный сполох (аlärme). В течение дальнейших 525 лет Россия провела в оградительных войнах 329 лет, т. е. почти две трети своей жизни. Она с ними справилась и сложилась в большое христианское государство. Справедливый историк сразу скажет вам, сколько жертвенности, храбрости, дисциплины, патриотического чувства, верности и государственного чутья понадобилось для этого… Кто же поверит г. Салтыкову, что русская душа — нигилистична, чужда порядку и иерархии, и ненавидит государственный авторитет?..
Россия прошла через 250 лет монгольского ига, сбросила его и перетерла напор кочевой Азии. Чем победила она? Силою христианской веры, внутренним укоренением в Боге и во Христе, силою христианской церкви и верностью своим христианским государям. Вот откуда эта всенародная русская легенда о священном городе Китеже, который был спасен Господом от татар и уведен на дно озера, откуда и ныне доносится благовест колоколов. Другие народы должны понять, что этот город есть живой символ нашей веры и жизни. И что этот Град и ныне живет в русских душах. Двадцать лет длятся гонения на веру в советской России, гонения исторически невиданные и неслыханные: ибо они закреплены социалистической системой хозяйства, т. е. всеобщей повальной нищетой, всеобщей абсолютной зависимостью от монопольного работодателя, монополией печати, пропагандой по радио, системой террора и ссылкой в концентрационные лагеря миллионов людей. И что же? Осенью 1937 года коммунисты публично признали, что 2/3 сельского населения (около 80 миллионов людей) и 1/3 городского населения (около 10 миллионов людей) открыто признают себя верующими. И там, где храмы разрушены, люди молятся в лесах, в оврагах, в поддонном Китеже своей собственной души. Кто же, зная это, поверит г. Салтыкову, что русская душа — детище небытия и духовного безразличия?
Кто знает Россию, тот знает, какой день называется у русского народа «праздников праздник и торжество из торжеств». Это день, к которому каждый год готовятся 49-дневным постом и покаянием. В этот праздник богослужение длится всю ночь, три дня звонят колокола, и все люди от нищего до Царя обмениваются трикратным поцелуем. Этот праздник есть мистический и метафизический центр русского года и русского бытия. Это Воскресение Христа Спасителя, — живой символ, живое обетование всем народам и нам, русским, в особенности: ибо вся наша история прошла под знаком муки и жертвы, смерти и воскресения. Другие народы не знают о нас то, что мы знаем о себе: наша вера и наша история научили нас незримо возрождаться в зримом умирании — да славится в нас Воскресение Христово! Это воскресение совершится и после революции, и пусть тогда г. Салтыков еще раз назовет русских — «детьми вечной смерти»…
Свое горе и страдание русский народ искони выплакивал в молитве и в песне. Вот уже почти сто лет прошло с тех пор, как европейские ученые музыканты впервые изумились самобытным тональностям (не западноевропейским и не греческим!) русской простонародной песни, ее бесконечному мелодическому богатству, ее ритмике и ее самобытным, дерзновенным гармониям. Еще в 1879 году профессор Рудольф Вестфаль, сравнивая музыкальное богатство русской песни с сокровищами Греции и И.-С. Баха, писал: «Таких гармоний мы не встречаем ни у одного народа». Русский крестьянский хор поет без выучки, от себя, от природы, четырехголосные песни, свободно варьируя верхние подголоски, свободно передавая главную мелодию басам, как бы играя проходными септимами и нонами, — и все в тональностях и разрешениях, доселе не осмысленных музыкальными теоретиками; и поражающими их своею красотою. Ныне мир удивляется казачьему хору Жарова; мы не удивляемся ему, ибо он ушел от самобытного вдохновения простонародной русской песни и плывет в русле модернизма. Ему далеко до Петербургской Императорской капеллы, до Московского Синодального хора, до хора Московской Императорской оперы. Как стыдно нам читать у г. Салтыкова: «nous ne comprenons point la beauté: elle nous offense, comme toute inégalité»3…
Что же я скажу о русском храмовом зодчестве? Мне достаточно только упомянуть о деревянных церквах Русского Севера и об истинном чуде мира — о храме Покрова Богородицы на Нерли… Упомяну ли о русских иконах и о русском пейзаже? Назову ли Пушкина и всю русскую художественную литературу? Назову ли из музыкантов Глинку, Мусоргского, Бородина, Рахманинова, Метнера? И что же: — мы знаем только le chaos et la destruction4!?..
И в царстве праведности — умолчу ли я о наших Святых: Сергии Радонежском, Иринархе Отшельнике, Серафиме Саровском и о монастырских старцах? Знают ли наши братья католики, кто была Юлиания Милостивая, кто был Ордын-Нащокин? Знают ли они, что на добровольные пожертвования в Москве был выстроен целый город университетских клиник и лабораторий? Знают ли они о бесчисленном множестве таких же больниц, богаделен и приютов по всей России? Знают ли они о нищелюбии русских монастырей и русских Государей? Знают ли они, что в беде пожара, метели, ледохода и войны русские люди всегда забывали всякую сословность и становились братьями? Знают ли они о самоотвержении русских докторов, в силу которого средний русский врач обычно стеснялся гонорара, а бедных лечил даром? И вдруг г. Салтыков приписывает нам «une absence d’amour»5…
Мне рассказывали германские и австрийские военнопленные последней войны, как простые русские бабы по собственному почину брали себе в «крестники» того или другого из пленных, остававшихся в концентрационном лагере: она не понимала чуждого языка, она могла видеть его только через решетку, но она заботилась о нем, носила ему еду, стирала и чинила его белье. «Господь пошлет, что и о моем муже кто-нибудь позаботится, если он в плен попадет»… Как трогательно мне было видеть слезы на глазах у тех, кто рассказывал об этом! Как дивно и гордо становилось мне за мой народ!
А знают ли наши братья католики молитву русского крестьянина во время сева: «Боже, устрой, и умножь, и возрасти на долю всякого человека трудящегося и глад-ного, мимоидущего и посягающего»… В этой молитве сеятель молится о том, чтобы хватило не только на всех голодных, но и на будущего похитителя или вора!.. И вдруг: «une absente d’amour»…
Систематически изучая коммунистические стенограммы, я нашел в 1927 году отчет о всероссийском съезде, где обсуждался новый советский закон о браке и семье, закон безбожный, разлагающий, отвратительный. Один за другим поднимались простые русские крестьяне, рабочие и бабы и обличали погибельность этого замысла. Каждый говоривший знал, что ему грозит; и говорили открыто, честно и мудро: за христианскую семью! Но г. Салтыков «знает» обратное — «nous haissons toute forme»6…
И так во всем. Тот, кто знает, что Россия всегда строилась в местных делах самоуправлением сословий, а с половины XIX века — безусловным самоуправлением; кто знает историю русской артели и кооперации, историю русской приходской школы и историю обычного права у крестьян; кто знает, что до середины XIX века русский торговый и кредитный оборот не знал векселя и совершался по всей России на слово и на честь, — тому, я знаю это, будет очень трудно простить г. Салтыкову его статью. Он невольно будет спрашивать: почему же он написал ее? и зачем он написал ее?
Г. Салтыков принадлежит к тому течению в русской публицистике, которое возникло в России лет 50 тому назад и возглавлялось В. В. Розановым. Это писатели парадоксалисты, главное удовольствие которых состоит в том, чтобы «эпатировать» читателя. Не обремененные никакими точными знаниями, обо всем почитав и все «поняв» «по-своему», эти писатели берутся говорить обо всем и не питают никакого интереса к предметной истине. Им нравится беспредметное «заострение» всех вопросов и ответов; им присуща решимость быть односторонними до конца, причем каждый из них играет своей односторонностью на свой образец. Они не исследуют, а «конструируют»; они редко произносят верные суждения, лишь в виде исключения; они ничего не доказывают, но довольствуются более или менее темпераментным провозглашением; они нередко меняют свои конструкции каждые два-три года. Наивные люди увлекаются их парадоксами и не замечают того, что эти парадоксы подсказываются чисто личными настроениями. «Пессимизм» и «оптимизм», «материализм» и «идеализм», «национализм» и «интернационализм» — все приходит у них своей беспредметной чередой и так же исчезает в небытие. Мы давно уже привыкли не судить их писания строгой мерой и не ждать от них доказательства и чувства ответственности. Именно поэтому мы с ними не полемизируем и беремся за перо против них только тогда, когда они переступают всякую границу терпимости и терпения.
Может быть, мы в этом не правы? Может быть, это наша ошибка? Но за эту-то ошибку нашу нам и приходится позднее отвечать и испрашивать прошения у серьезных и ответственных читателей.
Р. S. Эта статья была написана для помещения ее на французском языке в том же органе, в котором, к несчастию, появились парадоксальные выходки г. Салтыкова. Но вот, в силу неизвестных мне обстоятельств, моему ответу не оказалось места там, где нашлось место противо-патриотическим и кощунственным статьям, направленным против России и Православия. Поэтому я отдаю эту статью в печать на русском языке и прошу всех моих соотечественников довести ее до сведения и уразумения тех бельгийских кругов, которые, подобно высокоуважаемому г. Жозефу Дуйе, имеют чуткое и справедливое сердце. Я был бы рад, если бы точный перевод статьи на французский язык стал бы, вопреки всему, достоянием гласности и появился в печати. Ибо в конце концов дело не только в нашем отмежевании от предающих Россию на поругание, а в утверждении правды перед европейцами.
Россия есть страна великой и самобытной христианской культуры, а не хаос, и не пустое пространство, и отнюдь не «исторически навоз», предназначенный для завоевания со стороны народов, преуспевших в машинной технике!
Изнемогая в гонениях антихриста, стойко исповедуя веру, приемля муки и подготовляя свое освобождение, Русский народ ищет ныне любовного понимания и братского сочувствия… Дело России в борьбе с антихристом стало ныне частию единого и вселенского Дела Божия на земле. И горе тем, кто этого не понимает или не хочет понять!…