Загрузка...«Этюд» проф. Булгакова представляет несомненный интерес как по затронутой теме, так и по выполнению. Основная мысль очерка состоит в том, что личность Маркса совмещает в себе черты положительного религиозного творчества с чертами отрицательными и что «духовному лицу» его свойственны и те и другие в своеобразном сочетании. Эта основная мысль затемнена, однако, с одной стороны, привходящими теоретическими соображениями и исследованиями, с другой — субъективно-религиозными построениями.
Задавшись критико-психологическим вопросом о том, каковы были религиозные переживания Маркса и какое место занимали они в его индивидуальном облике (стр. 7, 8, 46), автор отмечает «почти полное отсутствие документального материала» (8), необходимого для решения поставленного вопроса; это обстоятельство не останавливает, однако, автора, и в результате мы имеем дело нс столько с анализом психологии Маркса, сколько с анализом его учения; отсюда неизбежная неопределенность и даже некоторая шаткость основной характеристики. К этому присоединяется недостаточная ясность в определении понятия религии. Автор дает два определения этого понятия: одно формальное, согласно которому религия — это те высшие (в каком смысле? — Рецензент) ценности, которые человек признает над (?) собою, и его практическое отношение к ним (5); другое — материальное, согласно которому религиозная проблема и есть проблема индивидуальной человеческой души и ее отношения к Богу (14); эти два определения автор не разграничивает с достаточной отчетливостью. Когда же затем он говорит о враждебном отношении Маркса к религии вообще (18, 33, 35, 37, 42), то для читателя остается неясным, что следует разуметь при этом под религией: первое определение слишком широко, ибо отрицать у Маркса наличность высших ценностей и практического отношения к ним — нельзя; второе определение слишком узко, ибо оно выражает содержание не всякой религии вообще, а определенной, субъективно разделяемой автором религии. Что же касается атеизма Маркса, то он не говорит еще ничего о безрелигиозности последнего, ибо религия может быть и атеистична, что признает сам автор. Укажем еще в возражение проф. Булгакову, что «бесцеремонное отношение к человеческой индивидуальности» (12) на практике вовсе не связано логически с «устранением проблемы индивидуального» (12) а теории. Понятие «индивидуального», построяемое в целях теоретически-познавательных, может быть наполнено совершенно иным содержанием, чем понятие «индивидуального», построяемое в метафизической этике или религии. Так, например, можно не считаться в познании с ролью личности-феномена и верить в «абсолютную ценность» личности-нумена1.
Положительный интерес очерка лежит в выделении идейной близости Маркса к Фейербаху (в философском и религиозном отношении) и отсутствии такой близости между Марксом и Гегелем. Очерк значительно выиграл бы, если бы автору удалось изолировать в рассмотрении субъективный момент веры и симпатии.
М. Штирнер. Единственный и его собственность.
Пер. Гиммельфарба и Гохшиллера. Ч. I с прил. биогр. Штирнера, сост. Маккэем. Комментир. изд. «Светоча». СПб., 1907. Стр. 365. Ц. 1 р.
М. Штирнер. Единственный и его собственность. Пер. Г. Федера. Изд. Яковенко. СПб., 1907. Стр. 268. Ц. 80 коп.
М. Штирнер. Единственный и его достояние.
Пер. Н. Г-ой. Изд. Саблина. М., 1907. Стр. 345. Ц. 75 коп.
М. Штирнер. Единственный и его достояние. Пер. Л. И. Г. Изд. «Инвалид». М., 1907. Стр. 478. Ц. 1 руб.
М. Штирнер. Единственный и его собственность. Пер. В. Ульриха. Изд. «Мысль» Миллера. Лейпциг— СПб., 1906. Стр. 244. Ц. 1 руб. 50 коп.
Книга «Единственный и его собственность» вышла в 1844 году в Германии в то время, когда еще назревала революционная волна сорок восьмого года; в свое время это произведение одинокого мыслителя вызвало сенсацию, но было скоро и надолго забыто, забыто настолько, что даже историки философии не упоминали скромного имени Каспара Шмидта, укрывавшегося под псевдонимом Макса Штирнера. В последнее десятилетие прошлого века о нем вспомнили, заговорили, вышла составленная Маккэем1 из сохранившихся отрывочных сведений биография его, и в настоящее время о нем пишут все историки и идеологи индивидуализма и анархизма. Но настоящего научно-философского освещения его доктрины еще не существует.
Обыкновенно принято помещать Штирнера на самом крайнем, так называемом «левом» фланге гегелианской школы. Но такая характеристика очень скудна и поверхностна и не дает сколько-нибудь определенного представления о его доктрине. Штирнер обдумывал и вынашивал свою книгу одиноко и замкнуто, и хотя связь его с великими системами немецкого идеализма, отрицанием которых, по-видимому, только и живет его книга, — велика и несомненна, но важнее всего определенно выяснить сначала самостоятельную сущность его учения; а в этом направлении до сих пор не сделано почти ничего.
Учение Штирнера есть философское учение о ценности, но не теоретической ценности, а практической. Вопросы познания, теории, науки как самостоятельные проблемы философии совершенно чужды исканиям Штирнера. Это не значит, конечно, чтобы он не пользовался известными теоретико-познавательными предпосылками; но он не ищет их и не обосновывает, а только пользуется ими так же, как пользуется правилами формальной логики в силлогизмах. Отсюда уже ясно, что Штирнера нельзя называть «абсолютным нигилистом», не погрешая против действительности. Штирнер доказывает и аргументирует и тем самым предпосылает значение формальных логических законов; Штирнер построяет, хотя и мимоходом, основные понятия теории познания; он постоянно оперирует с понятиями онтологии и тем самым занимает известную определенную позицию в обеих отраслях философской мысли. Не следует придавать большого значения тем формулам Штирнера, которые содержат, по-видимому, категорическое и безусловное отрицание всех ценностей: они являются всегда продуктом или искреннего увлечения последовательным скептицизмом, или некоторой свойственной Штирнеру вообще рисовки; учение его не есть отказ от всякого утверждения, как такового, но содержит и принципы оценки и целый ряд положительных утверждений ценности.
Штирнер отрицает категорически и безусловно только то, что совершенно не уживается с его основным принципом практических построений, что, так сказать, с ним полярно. Принцип же его может быть формулирован так: «из глубины души идущее, свободное изволение самоутверждающегося эмпирического, конкретного индивидуума». Все то, что по смыслу своему или по практическим результатам стремится иметь значение для эмпирического индивидуума вне его самочинного свободного изволения, — отрицается Штирнером, за исключением самой эмпирической природной данности: от нее Штирнер отправляется, против нее не восстает, с ней примиряется, как с отправным уровнем своего философствования. Так, он не бунтует против смерти как конца, неизбежного для эмпирического индивидуума, примиряется с ограниченностью последнего и его потенции, с потребностями и т. д. Учение его говорит, напротив, эмпирическому индивидууму о том, как он может, отправляясь от этой данности, наилучшим образом организовать морально и общественно удовлетворение потребностей своего конечного «Я», суверенного, единственно ценного, неповторяемого «единственного». При этом физические потребности, обычные желания, духовные запросы, по-видимому, равноценны в его глазах, если только они подсказаны свободным внутренним побуждением: «долой все, что морально и социально стоит на пути к их беспрепятственному проявлению и удовлетворению», — вот лозунг Штирнера, исчерпывающий в значительной степени его практическое учение. С этой точки зрения Штирнер отрицает ограничивающие индивидуума нормы; но нельзя говорить поэтому, что он уничтожает всякую нравственность, ибо, например, акты милосердия, сострадания, самопожертвования отрицаются им только в том случае, если они не являются для совершающего их — актом свободного самоутверждения; свободное самоутверждение индивидуума есть высшая норма в моральной проповеди Штирнера. Можно возражать против неопределенности этого принципа или прямо-таки доказывать его непригодность, но нельзя видеть у Штирнера отсутствие положительного морального учения. С точки зрения своего главного принципа Штирнер отрицает далее всецело принудительную организацию общежития и, в частности, государство; но не следует думать, что он отрицает и всякую общественность: он построяет ее только по принципу чистого эгоизма, объясняя каждое моральное настроение и каждое социальное побуждение сознательным или бессознательным себялюбием индивидуума. В этом нельзя не признать самого слабого пункта Штирнеровской доктрины: психологическое объяснение моральных переживаний он постоянно принимает за философское обоснование морально-должного и учение его остается почти необоснованным. Отношение Штирнера к праву есть самый сложный вопрос его доктрины и предпосылает юридический анализ идеи договора; мы можем указать здесь только на его скептическое отношение к принудительному моменту в праве и на положительное значение такого скепсиса в науке философии права: вопрос о правомерности, поставленный в его книге с таким блеском и с такой последовательностью, должен заставить каждого юриста подумать о необходимости более глубокого философского обоснования правового принуждения, как такового.
Из первых четырех переводов лучше других перевод г. Федера в издании Яковенко2. Перевод в издании «Светоча» выполнен (по крайней мере, в первом томе) тщательнее других; однако и ему в упрек нужно поставить бледность и заурядность передачи.
Изд. Д. Е. Жуковского. СПб., 1907. Стр. 55. Ц. 25 к.