Загрузка...Однако было бы совершенно ошибочно сводить большевизм к карьеризму, авантюризму, продажности, хулиганству и преступности. Большевизм есть по существу своему движение политическое и притом революционное.
Всюду, где алчность в политике осиливает патриотизм и верность, где она обессиливает правосознание, приводит к молчанию чувства чести и долга — начинается большевизм. Напрасно думать, что большевизм есть порождение «Востока» или «Азии», что это есть «чисто русское явление»… Нет, большевизм есть порождение общечеловеческой алчности и бессовестности в политике; и эта алчность и бессовестность может разыграться на Западе нисколько не менее, чем на Востоке; и эта бессовестная низость в политике встречалась в Греции, в Риме, в Византии так же, как она встречается в современных парламентских демократиях. Большевизм есть душевное и политическое состояние, характерное для черни, — не для «народа» и «простонародья», а именно для черни, т. е. для алчно и разбойно, а потому противогосударственно настроенных людей, которых можно встретить на всех ступенях общественной лестницы. Всюду, где государственная власть рассматривается, как добыча или путь к добычеf — всюду зарождается большевизм, причем в истории нередко бывает так, что эта государственная деморализация захватывает сначала правящие и образованные круги и лишь потом, именно благодаря этому, распространяется в народных массах, карьеризм, алчность и бессовестность на верхах разжигают бессовестность, алчность и карьеризм в низах, и революционное брожение начинается Тогда достаточно, чтобы человек разрешил себе все средства, ведущие к захвату этой добычи, — и большевизм из настроения превращается в революционное движение.
Это означает, что большевистский яд заложен в классовом понимании государства, столь распространенном в наши дни В самом деле, если государство состоит из нескольких классов и соответствующих им политических партий, и каждый класс (или партия) стремится захватить власть в свои руки (избирательная борьба1), чтобы «повернуть все по-своему» и провести свою классовую программу, — то дух большевизма уже налицо Правда, еще не «все средства» считаются дозволенными бороться за власть и за торжество своего класса позволяется только законными, «конституционными» средствами Но основное настроение уже отравлено Большевик говорит «все немедленно мне», а современные классовые партии говорят, «как можно больше — как можно скорее — мне»… Достаточно, чтобы такая партия потеряла терпение и разочаровалась (хотя бы на время) в законном пути — и политический большевизм развернется вовсю К сожалению, идея партийной и классовой диктатуры отнюдь не чужда современному демократическому строю бороться за власть — посредством подсчета голосов — для проведения классовой программы — это есть идея, предрасполагающая души к принятию большевизма
1 Если политика состоит не в братском единении и не в служении сверхклассовым целям народа, а в борьбе за власть, то жизнь народа неминуемо оказывается прикровенною гражданскою войною пусть она пока еще протекает в с виду «мирных» и «законных» формах, довольствуясь агитацией, демагогией, клеветой, интригой и подкупом избирателей, но стоит людям потерять терпение, разочароваться или ожесточиться (от неудачной войны, от инфляции или хозяйственного кризиса), и борьба примет иные, кровавые формы; победивший захватит власть, и ему будет безразлично, что о нем говорят и как о нем судят. Народ вступит в период большевизма.
2. Далее, если вопрос решается подсчетом голосов, добываемых путем демагогии, интриги и подкупа, то дело идет уже не о качестве, не о правоте, или справедливости, или национальном спасении; напротив, с самого начала признается, что количество может задавить и качество, и правоту. Но если дело не в качестве и не в правоте, то почему же не заменить число голосов — сплоченной силой, почему не разрубить узел заговором или переворотом, особенно если заговорщики непоколебимо уверены, что всяческая «правота» на их стороне, или что они несут миру «новое слово». А это есть уже начало революции, гражданской войны и политического большевизма…
3. Наконец, если каждая партия представляет определенный класс (рабочий, землёдельческий и т. д.) и желает проводить свою классовую программу, то ей естественно желать и добиваться партийно-классовой диктатуры. Что именно она сделает после захвата диктатуры, — искоренит ли другие классы (как делают большевики в России), или позволит им «дышать», — это уже вопрос не права, а силы, не права, а доктрины и гуманности. Несомненно только, что идея классовой диктатуры, исповедуемая и проповедуемая западноевропейскою социал-демократией, воспитывает души к принятию большевизма.
Политическая сущность большевизма не сводится, однако, к классовому пониманию государства. Здесь лишь начало большевизма; завершение его — в отрицании идеи права.
Государственное дело состоит в том, что власть указывает людям их права, обязанности и запретности, и понуждает их соблюдать указанное — не превышать своих прав, исполнять свои обязанности, не нарушать запретов. В этом заложены две идеи, идея права (свободного лица, законности и справедливости) и идея понуждения (угрозы, силы, суда и возмездия).
Политическое учение современного большевизма отвергает идею права и строит все на своеобразно понятой идее принуждения
1. Всюду, где есть право — есть и свободное лицо, т. е. духовное существо, действующее по собственной инициативе, управляющее своими поступками и ответственное за них. Это свободное лицо называется субъектом права, ему даются права и полномочия, на него возлагаются обязанности; ему закон запрещает («не смей»); ему суд вменяет противозаконные поступки, его судят и наказывают. Где нет свободного лица (напр. в мире вещей и животных), там нет ни права, ни правопорядка, ни государства.
Сущность большевизма в политике состоит в подавлении свободного лица, его инициативы и его духовного самоуправления. Человек есть для современного большевика материальный атом, покорная машина или раб. Его внешние поступки и его внутренние переживания — не нуждаются в свободе и подлежат приказу и заказу. Человек не нуждается в свободе и не смеет требовать: ни в вопросах веры и религии (он должен быть безбожником), ни в вопросах любви и брака (он не должен дорожить семьей), ни в вопросах воспитания (оно будет передано государственным учреждениям), ни в вопросах жилища (ему отводится обязательный для него угол), ни в вопросах хозяйства, торговли и труда (частная собственность отменена, все становятся пролетариями, государственными наймитами), ни в политических убеждениях (допускается только одна партия, коммунистическая; некоммунисты подлежат подавлению или искоренению)… Свобода вероисповедания, религии, слова, печати, союзов и собраний отменяется. Частная инициатива подавляется. Всякое строительство, организация, творчество становится государственной монополией; всем ведают государственные учреждения и чиновники; есть только бюрократы и безнравственные рабы. Большевизм есть не правопорядок, а последовательный и законченный деспотизм.
2. Далее, большевизм по самому существу своему враждебен закону и законности, что не мешает ему, однако, издавать бесконечное множество все новых и новых «законов» и «декретов». Современный большевизм родился на свет как крайнее революционное течение, презирающее всякие законы и считающее их нарушение доблестью. Однако современные большевики отнюдь не анархисты; они признают власть и пользуются ею в невиданном доселе объеме и с неслыханною свирепостью. Но, умея злоупотреблять властью, они не умеют и не хотят уважать законность.
Закон ставит предел не только обывателю, но и чиновнику; не только чиновничьему произволу, но и самой государственной власти. В большевистском строе — власть не связана ничем (ни законом, ни правосознанием, ни верою, ни честью, ни совестью), а чиновник — почти ничем. У большевиков законы пишутся и издаются для обывателей, а не для правительства и ею чиновников. Но именно поэтому они не дают обывателю — ни свободы, ни прав, ни уверенности, ни безопасности. Большевики строят жизнь не правом, а произволом: и законы ихние не связывают произвол, а развязывают его. Большевистская власть может «объявить вне закона» любого обывателя (как «контрреволюционера», «врага народа», «буржуа», «священника», «кулака»); но она может сделать с ним все что угодно и без всякого «объявления». Имея «права», обыватель должен пользоваться ими с крайней осторожностью, ибо за пользование ими он может быть сослан и казнен (напр. за богослужение, за торговлю). Сумма налога, причитающегося с него по закону, указывает не максимум его повинности, а минимум (с него могут потребовать в десять и двадцать раз больше). За ложные показания судят: но большевистская власть нередко требует от допрашиваемого ложных показаний («вредительские» и вообще политические процессы). Советский «гражданин» должен быть всегда готов к тому, что позволенное окажется запрещенным: что без всякой вины и преступления он будет подвергнут «суду» и возмездию: что запрещенное окажется обязательным, а предписанное — наказуемым (например, коммунисты, зимой 1929/30 г. проводившие по требованию центра принудительную коллективизацию в деревне, были наказаны за нее весною 1930 г.: некоторые из них от страха и отчаяния лишили себя жизни). Итак, большевизм есть не правопорядок, а возведенный в систему произвол.
3. Наконец, большевизм отвергает и третий принцип права — справедливость. Весь состав народа делится у большевиков: на привилегированное сословие — рабочие пролетарии; и на бесправную народную массу — крестьянство и все непартийное население. Большевистская власть есть партийная, не только потому, что правит одна партия, но еще и потому, что эта партия правит в свою пользу. Эта власть классовая — не потому, что «рабочий класс правит», а потому, что большевики правят от его имени и предоставляют ему некоторые блага и удобства, остающиеся после удовлетворения коммунистической партии. Большевики открыто отвергают справедливость: коммунист и не-коммунист, рабочий и не-рабочий — обеспечиваются неодинаково, выдвигаются на службу неодинаково; по-разному судятся и пользуются разными правами; то, что «прощается» одному, не прощается другому; там, где один бывает снабжен и обеспечен, другой оказывается лишенным и заработка и жилища — то есть обреченным на голодную смерть.
Большевизм есть строй сословных привилегий.
4. Но отвергая идею права (свободного субъекта, законности и справедливости), большевизм строит свое государство на принуждении и страхе.
Большевистскую власть никто не уважает: она лишена всякого авторитета — и морального, и государственного. Мало того, все, кто не продался ей — питают к ней презрение и отвращение. Она сама это знает, и ее деятели не раз открыто признавали это. Зато эта власть создала такую атмосферу доноса и страха, с которой не могут сравниться даже худшие времена испанской инквизиции. Лишив всех имущества, самостоятельности и свободы, большевики стремятся регулировать все приказом и запретом; а так как никто, кроме них самих, не заинтересован в повиновении им, то все закрепляется угрозой, тайным доносом и казнью. Самый суд их есть трагикомедия устрашения, самое наказание их есть расправа. Они пытаются угасить инстинкт личного и народного самосохранения и заменить его распоряжением центральной власти; и так как эта противоестественная затея обречена на неудачу, и хозяйственные и организационные провалы следуют один за другим — то они заливают немощь своей затеи кровью невинных или неосторожных людей. Мир не видал еще такой слепой веры во всемогущество приказа и устрашения; история не отмечала еще столь свирепой и столь сознательной в своей свирепости политической машины; никогда еще государственное начало не стремилось поглотить всю жизнь народа и не создавало столь извращенного и унизительного строя. Эта унизительность выражается наиболее ярко во всепроникающем политическом доносительстве и в том, что советские граждане обязаны по первому указанию правящей партии выступать с восхвалением террора и с публичным требованием смертной казни для очередных невинных или неосторожных жертв.
Таким образом, большевизм есть строй принципиального бесправия и принуждения.