Загрузка...К настоящему времени о постмодерне написано столько, что само это понятие уже не в силах служить поддержанию какой-либо единой темы, аутентично и на правах чего-то «собственного» связанной с ним, или даже комплекса тем, какого-то единого направления исследовательских усилий. Проследить историю и констатировать время появления понятия «постмодерн» в его собственном значении, если под собственным значением понимать тот «постмодерн», «который обсуждается в современных дебатах» (Козловски П. Супермодерн или постмодерн? Деконструкция и мистика в двух версиях постмодернизма // Историко-философский ежегодник. 1997. М., 1999. С. 342.), представляется едва ли возможным. Ведь очевидно, что понятие postmodern time, имевшее определенный смысл уже у А. Тойнби, не идентично «постмодерну», описываемому Ж.-Ф. Лиотаром как la conditione postmodeme. Безусловно, большинство упоминаний термина предполагают второе употребление или даже непосредственно определение, данное Ж.-Ф. Лиотаром. Согласно последнему, состояние постмодерна характеризуется господством, перспективой и определенной продуктивностью (в современной системе производства знания) недоверия легитимирующей функции великих рассказов (метанарративов) прошлого (таких, например, как гегельянство или идеология Просвещения). Утрата ими легитимирующей функции привела к установлению новых форм легитимации знания, отныне легко обходящегося без фундаментального обоснования и концептуального единства. Лиотар указывает на достаточность для современных форм знания их внешней результативности, без запроса к глубине (См.: Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. M.; СПб., 1998.).
Однако то обстоятельство, что описание Ж.-Ф. Лиотара касалось, строго говоря, лишь характера функционирования знания в западных обществах в современную эпоху, не помешало понятию «постмодерн» служить универсальным означающим, то и дело привлекаемым для описания новых тенденций в эстетике, экономике, политике, культурной и социальной жизни западных обществ и даже тенденций развития всего мира (См., например: Ингнхарт Р. Постмодерн: меняющиеся ценности и изменяющиеся общества // Полис: Политические исследования. 1997. No 4.; Popmu P. Постмодернистский буржуазный либерализм // Логос. 1999. № 9; Гидденс Э. Последствия модерна // Новая постиндустриальная волна на Западе. М., 1999; Маркова Л.А. Теология в эпоху постмодернизма // Вопросы философии. 1999. № 2; Рашковский Е.Б. Постмодерн: культурная революция или культурная эволюция? // Мировая экономика и международные отношения. 1999. № 7; Чучин-Русов А.Е. Новый культурный Ландшафт: постмодерн или неоархаика? // Вопросы философии. 1999. № 4.). При этом «эпистемологическое» описание, данное Ж.-Ф. Лиотаром, как уже отмечалось, остается для многих авторов определяющим. Это обстоятельство делает актуальным не столько анализ трансформаций семантики самого означающего — «постмодерн» как понятие, попадающего в различные контексты, сколько обнаружение той логики, которая стоит за молчаливым обозначением и идентификацией ряда явлений в качестве именно постмодернистских.
В современных исследованиях различимы два способа обхождения с «постмодерном» как знаком. Различие между ними касается, во-первых, истолкования характера связи между контекстуальными, или региональными, значениями понятия и, во-вторых, онтологического статуса его означаемого. Расходящиеся по этим критериям установки можно условно называть «номиналистической» и «эссенциалистекой».
Исследователи, остающиеся в рамках первой из них (И.П. Ильин, Н.Б. Маньковская, С.А. Шандыбин и др.), анализируя постмодернистские черты в тех или иных предметных областях, стремятся избегать универсального употребления понятия «постмодернизм», поскольку это означало бы опережающим само рассмотрение образом признавать за ним исходное единство значения, способное детерминировать все его конкретные, контекстуальные применения. Эту установку характеризует не только стремление строго различать контексты, в которых понятие приобретает определенное значение: «термин «постмодернизм» имеет несколько значений, которые связаны друг с другом лишь опосредованным образом» (Шандыбин С.А. Постмодернистская методология и вопрос о политической ангажированности социального исследования (на примере этнологии) // Философия и общество. 1998. № 2. С. 178.), но и предполагать слабый характер связи между контекстами, а в пределе — случайность тождества имени. Это тождество случайно, поскольку происходит из того недоразумения, что различные «постмодернистские» явления попросту современны друг другу, а также господству в научной речи некоторого знака, служащего идентификации этой современности. С этой точки зрения контекстуальные значения понятия «постмодерн» не могут быть редуцированы друг к другу, либо выведены из какого-то общего для них прото-значения, а описываемые в различных контекстах явления не сопоставимы между собой, не родственны друг другу и не аналогичны. Другими словами, для распространения понятия на различные контексты не имелось никаких оснований, кроме синхронности производимых описаний.
Некоторым отступлением в рамках описываемого номинализма предстает известная и авторитетная позиция Ю. Хабермаса (См.: Хабермас Ю. Философский дискус о модерне. М., 2003.). Это отступление в сторону большего концептуального единства постмодерна, единства, обусловленного внутренней диалектикой «дискурса о модерне», позволяющей ряду антитезисов возникать по линии размежевания с тезисами модернистского самоописания. При этом Хабермас настаивает на несубстанциальном характере постмодерна, что указывает не столько на его идеальную и концептуальную природу, не имеющую своим источником какие-либо реальные особенности исторического момента, но в большей мере — на его неспособность быть даже автономным идеологическим образованием. И модерн, и постмодерн предстают для Хабермаса явлениями уровня идеологии, обусловленными лишь семантикой исходных допущений. И модерн, и постмодерн являются европейскими проектами самоописания времени в горизонте истории. Но если модерн, по Хабермасу, предстает самостоятельным проектом, вытекающим из перспективы редукции субъекта к нормам рациональности, истолкование его как той или иной исторической констелляции интересов разума, в том числе и принимающих форму видимого противоречия, то постмодерн не обладает значимостью автономного идеологического проекта и всем сводом своих заявлений погружен в ту же модернистскую проблематику, являясь развитием одной из крайних позиций внутри «дискурса о модерне». Поэтому Хабермас различает между притязаниями постмодерна быть самостоятельным проектом, определяющим новую эпоху, и его фактическим содержанием. Понятно, что в обоих случаях речь идет об одних и тех же заявлениях, обобщенно указывающих на исчерпанность модернистского проекта. Но Хабермас различает две перспективы, которыми определяется значение этих заявлений: внутренняя, оформляющая собственно постмодернистскую идеологию, и внешняя ей позиция ее критики и демистификации, опирающаяся на ретроспективный анализ. Когда Хабермас говорит о фактическом содержании постмодерна, он исходит из возможностей этой внешней оценки, в целом остающейся верной направляющим установкам модерна.
Вторая из названных нами позиций, в противоположность условности и случайности знака «постмодерн», предполагает некоторое общее единство его значения, его собственный смысл, направляющий всякое употребление понятия «постмодерн» в любом контексте. Логикой исследования становится обнаружение некоторого единства смысла, стоящего за всеми случаями употребления термина. Нередко подобные исследования становятся поиском возможного (или должного) значения слова. Так, немецкие авторы (Ю. Хенгельброк, В. Рейфус, Г. Шульте, В. Штегмайер (Cm.: Hengelbrock J. Der Existentialismus als vorweggenommene Überwindung der Postmoderne // Philosophie / Beiträge zur Unterrichtspraxis. Heft 19: Postmoderne. Frankfurt a. M., 1987. S. 63-78; Rehjus W. D. Denkorientierung und Kontemplation. Philosophie lernen nach dem Ende der Philosophie in der Postmodeme // Ibid. S. 48-62; Schulte G. Auflösung der Philosophie in Systemtheorie und Theorie des kommunikativen Handelns ? // Ibid. S. 33-47; Stegmaier W. Metaphysik, Ontologie, Weltorientierung. Postmodeme Revisionen // Ibid. S. 16-32.)) напрямую заняты вычитыванием возможной семантики приставки «пост», отличающей «постмодерн» от «модерна». Эти исследования движимы верой в возможность смыслового перехода по мостику префикса «пост», отделяющего (в форме противопоставления, конфликта, пересмотра) так или иначе мыслимый «die Modeme» от искомого и первоначально не мыслимого «die Postmodeme». Определяющим для подобного рода исследований является установление всех возможных значений понятия «die Moderne» (христианского, новоевропейского и т.д.), способных обогатить тем или иным смыслом приставку «пост», а также отыскание его «собственного значения», того, которое имеется в виду не отождествляющим себя с ним «постмодерном». В рамках приводимых противопоставлений (Н. Аумана — Ю. Хабермасу (Cm.: Schulte G. Auflösung der Philosophie in Systemtheorie und Theorie des kommunikativen Handelns ? // Philosophie / Beiträge zur Unterrichtspraxis. Herausgegeben von Dr. Jürgen Hengelbrock. Heft 19: Postmodeme. Frankfurt a. M., 1987. S. 33-47.), Ф. Ницше — И. Канту, эпистемологического нигилизма — господству обосновывающей рациональности и стандарту «объективного» познания (Cm.: Hogrebe W. Die sich selbst kritisierende Vernunft. Ein Zirkel? // Philosophie / Beiträge zur Unterrichtspraxis. Herausgegeben von Dr. Jürgen Hengelbrock. Heft 19: Postmodeme. Frankfurt a. M., 1987. S. 3-15.)) устанавливается более или менее условная корреляция имен, позиций и концептов. Поэтому все выполненные в этой традиции и в рамках этой логики исследования кажутся заходящими слишком издалека, открытыми для самого неожиданного истолкования термина «постмодерн» и лишь в какой-то мере ориентированными на тот или иной, вполне замкнутый, круг проблем и имен.
Такие правила обхождения с понятием (стремление к конвергенции всех его значений) и сама эта установка отличают и исследования, имеющие характер герменевтики культурной ситуации, для которых постмодерн выступает неким «духом времени», тотальным «современным состоянием». Описание современных явлений в политике, экономике, эстетике и т.д. имеет здесь характер не просто дескрипции, но истолкования, а сами явления выступают знаками общей им всем «современности», некоей стихии постмодерна. Такого рода истолкованиями являются, например, исследования П. Козловски (См.: Козловски П. Культура постмодерна. М., 1997; Он же. Супермодерн или постмодерн? Деконструкция и мистика в двух версиях постмодернизма // Историко-философский ежегодник. 1997. М., 1999.). Очевидно, что так ориентированные исследования излишне связаны семантикой самого понятия, тогда как первая, «номиналистская», позиция позволяет более независимо подходить к логике конкретных явлений, процессов и деклараций, устойчиво именуемых «постмодернистскими» в той или иной предметной области.
Поэтому, опираясь на названную нами «номиналистической» традицию употребления знака, станем рассматривать постмодернистскую философию лишь во взаимодействии внутренних корреляций, а под феноменом постмодерна понимать ряд деклараций и соответствующих им онтологических проектов. При рассмотрении единства постмодернистской философии принципиальным для нас является обнаружение лишь наиболее близких, внутренних, связей в рамках этого ансамбля, без апелляции к семантике «постмодерна» как культурологического знака.
В частности, можно усматривать определенное единство (не составляющее, правда, единство позиции) за такими, внешне несхожими, мыслительными ориентациями, как, с одной стороны, движения развенчания наличия, обнаружения хронологических и онтологических границ проекта логоцентризма и ставки на иное (письмо, а не голос; след, а не присутствие и т.д.) у Ж. Деррида (В первую очередь в таких его работах, как «О грамматологии», «Письмо и различие», «Голос и феномен» (см.: Деррида Ж. Письмо и различие. СПб., 2000; Он же. О грамматологии. M., 2000; Он же. Голос и феномен. СПб., 1999).) и, с другой стороны, движение дискредитации метафизики тождества в пользу онтологии различия, интерпретации явлений «глубины» в терминах эффектов «поверхности» и логики симуляции у Ж. Делеза (Имеются в виду его работы «Различие и повторение» и «Логика смысла» (см.: Делез Ж. Логика смысла. M., 1995; Он же. Различие и повторение. СПб., 1998).). Представляется, что это единство, образуемое «философиями» Ж. Делеза и Ж. Деррида, может быть описано в рамках общей для них перспективы и единого, условно «постмодернистского», онтологического проекта, содержание которого предстоит еще подвергнуть той или иной интерпретации и экспликации.