Загрузка...
Тезис Хайека состоял в том, что историцизм (куда входит и исторический материализм) представляет собой не противоположность «подхода к социальным явлениям по образцу естественных наук», а форму сциентизма. Хайек хорошо осознавал, что термин «историцизм» имеет два значения. Историцизм в первом, более старом значении, «справедливо противопоставляя специфические задачи историка и задачи естествоиспытателя, отрицал возможность истории как теоретической науки». Историцизм во втором, более позднем значении, «наоборот, утверждает, что история — это единственная дорога, ведущая к созданию теоретической науки о социальных явлениях». Как и Менгер, Хайек отделял историческую школу немецких экономистов от исторической школы права. Он критически относился к новой концепции развития последней, предложенной Майнеке в книге «Возникновение историзма» (Menecke «Die Entstehung des Historismus»), и упрекал его за внесение путаницы в этот вопрос посредством обозначения исторической школы права термином историзм, который Менгер употреблял применительно к концепции истории у Гервинуса, Рошера и Шмоллера.
Таким образом, Хайек понимал «историцизм» также как и Менгер. Это отличается от позиции Майнеке, который понимает под историзмом также историческую школу права. В отличие от него Менгер и Хайек расценивали историческую школу права как течение, чьи идеи были близки их собственным взглядам, и считали, что его нельзя отождествлять с исторической школой немецких экономистов.
Тем не менее попытки Хайека найти более точную формулировку не покончили с неопределенностью. Напротив, сумяти-цу усугубила еще и неверная реакция на «Нищету историцизма» Поппера, не учитывавшая связи позиции Поппера с работами Менгера и Хайека. Несмотря на это, Хайек не отказался от попыток внести ясность в терминологический спор. В статье «Конт и Гегель» он вновь заявил о необходимости отделять «исторический метод» Конта и Гегеля от «подхода великой исторической школы Нибура и Ранке». Столкнувшись с терминологической путаницей в этих вопросах, он почувствовал необходимость внести ясность: «…я провожу четкую границу между „исторической школой“ начала XIX в., а также большинством более поздних профессиональных историков, и историцизмом Маркса, Шмоллера, Зомбарта. Как раз последние были убеждены, что, раскрывая законы развития, обретают единственный ключ к подлинно историческому пониманию, и с совершенно непозволительной самонадеянностью заявляли, что подход прежних авторов (особенно в XVIII в.) был „неисторическим“».
Итак, и для Хайека исторический метод «старой исторической школы» тоже был чем-то отличным от историцизма. Отсюда необходимость избегать смешивания исторической школы права с историзмом/историцизмом, особенно в связи с тем, что в попытках историзма обнаружить законы исторического развития проявлялась позитивистская мен -тальность, чуждая исторической школе пргГва. И для Менгера, и для Хайека историческая школа права была «реакцией на определенную генерализацию и „прагматическую“ тенденцию, свойственную некоторым воззрениям, распространившимся в XVIII в., особенно во Франции». В противовес «прагматической» интерпретации, «считающей социальные институты результатом сознательного замысла», это фактически означало «обращение к „композитивной“ теории, основанной на „единичном, или уникальном“ (individuell) характере всех исторических явлений, которые могут быть поняты только генетически, т.е. как соединенный результат многих сил, действовавших на протяжении длительных отрезков времени». Задача «композитивного метода» состояла в том, чтобы объяснить, каким образом «такие институты возникают как непреднамеренный результат разрозненных действий множества людей». Хайек был согласен с Менгером относительно того, что в числе основоположников такого подхода одним из самых заметных был Бёрк, в том числе он отводил «почетное место» среди них Адаму Смиту.
К сожалению, предложенная ими трактовка социальных институтов не встретила мгновенного одобрения. Более того, отсутствие у этой реакции на «прагматизм» философской формулировки принесло ей незаслуженную репутацию «антитео-ретического уклона», а это в свою очередь создало впечатление, «что различие между методами естественных и методами социальных наук выступает как различие между теорией и историей». Из-за этого возникла «убежденность, что поиском общих правил следует заниматься исключительно при изучении природных явлений, а изучением общественной жизни должен управлять исторический метод», которая и «стала тем фундаментом, на котором позже вырос историцизм». Подчеркнув позитивистский характер историцизма, Хайек переопределил историцизм как эмпирическое изучение истории в качестве источника, «из которого возьмет начало новая наука об обществе, наука, которая будет одновременно и исторической, и теоретической, включающей все знания об обществе, на обретение которых мы только можем надеяться».
В «Конституции свободы» Хайек вновь указал на отличие историзма от «великих исторических школ», а также определил историзм как «школу, которая претендовала на то, что она может выявить необходимые законы исторического развития и извлечь из них знание о том, какие институты нужны в сложившейся ситуации». Попытка историзма опередить свое время, воспользовавшись этим знанием для того, чтобы «преобразовать институты таким образом, чтобы они соответствовали нашему времени», привела его, как и правовой позитивизм, «к отрицанию всех тех правил, которые невозможно рационально обосновать, а также таких правил, которые не были специально разработаны для достижения конкретной цели». Однако создание социальной системы, основанной на ложных предпосылках, с неизбежностью приводило к такому множеству нежелательных последствий, что эта система была вынуждена использовать для самосохранения меры, направленные на ограничение личных свобод.
Итак, отправным пунктом была критика введенного историцистами различения теоретической истории и исторической теории, а также непоследовательности, проявившейся в их утверждении о наличии неизбежной корреляции между объектами изучения и методами, которые требуются для познания этих объектов. Хайек, подобно Менгеру, полагал, что «для понимания всякого конкретного явления, будь оно природным или общественным, одинаково необходимы и исторические, и теоретические знания». Соответственно, различие этих типов знания связано с различием в целях исследования. Кроме того, «объектом научного исследования никогда не является совокупность всех явлений, наблюдаемых в данном месте и в данное время, это всегда лишь отдельные избирательные аспекты; при этом в зависимости от вопроса одна и та же пространственно-временная ситуация может включать любое количество различных объектов изучения. На деле человеческий мозг не в состоянии охватить „целостность“ — т.е. все разнообразие аспектов реальной ситуации».
В ранних методологических работах Хайека теоретическая реконструкция играла цетральную роль в объяснении явлений. В силу этого он полагал, что те уникальные целостности, которые изучает историк, даны ему не как отдельные „индивидуальные» явления, как естественные единицы, особенности которых он может установить путем наблюдения, а как конструкции», построенные на основании системы соотношений, смоделированной для того, чтобы связать элементы системы. Однако если задача теоретических социальных наук состоит в исследовании „целостностей“, с которыми имеет дело история, то, в свою очередь, задача историка предполагает наличие теории и тем самым представляет собой «приложение общих понятий к объяснению частных явлений». Соответственно, историк обязан не допустить, чтобы конструирование целостностей превращалось в средство, обслуживающее исследовательские интересы и цели конкретного исследователя, и не более того.
Все это становится возможным потому, что различия между отдельными людьми не мешают использованию «привычных для нас мыслительных категорий» для объяснения социальных явлений. Разумеется, это не более чем предположение, и про него мало что можно сказать, кроме того, что оно обычно срабатывает. Тем не менее оно обеспечивает предпосылки, создающие условия для правильного понимания намерений и поступков других людей и создает возможность для существования исторического знания. Итак, подобно Канту, Хайек верил в существование «универсальных категорий мышления», позволяющих объяснить наблюдения посредством их анализа в соответствии с этими категориями.
Эти эпистемологические соображения необходимы для критики историцистского тезиса о том, что наблюдение позволяет открыть «„законы“ развития таких целостностей». Историцизм пошел по неверному пути, когда попытался «отыскать общие законы там, где их в принципе быть не может, а именно — в череде уникальных и единичных исторических явлений». Таким образом, близость историцизма и позитивизма основана на общей для них вере в возможность создать теорию или философскую систему на эмпирическом основании. Попав под влияние эмпирицистского предрассудка относительно природы объектов в социальных мирах, историцизм пришел к ложному выводу о том, что «человеческая история, представляющая результат взаимодействия бессчетного множества человеческих умов, должна тем не менее подчиняться простым законам, доступным человеческому уму».
Этот вывод нельзя признать сколь-нибудь значительным теоретическим достижением. Однако при этом он привел к серьезнейшим культурным и политическим последствиям, анализу которых Хайек посвятил «Дорогу к рабству» и политические разделы «Контрреволюции науки»-. «Философии истории» Гегеля, Конта, Маркса, Зомбарта и Шпенглера, выдававшие себя за «достижения в области общественных наук», «сумели оказать глубокое влияние на эволюцию общества». К наиболее популярным идеям относилась, во-пер-вых, вера в переменчивый характер человеческого ума, из чего делался вывод, что «проявления человеческого ума в отрыве от их исторического фона непостижимы для нас»; во-вторых, вера в способность «распознавать законы, согласно которым изменяется человеческий разум»; в-третьих, вера в то, что без знания этих законов понять какое-либо конкретное проявление человеческого разума невозможно.
Соответственно «историцизм, в силу своего отказа признавать общезначимую композитивную теорию, неспособности увидеть, каким образом различные сочетания одних и тех же элементов могут создавать различные целостности, и неспособности (по тем же причинам) понять, что возможно существование целостностей, не созданных человеческим разумом намеренно, был обречен на то, чтобы искать причину изменений в социальных структурах в изменениях самого человеческого разума».
Итак, философские труды раннего Хайека характеризуются подчеркнутым вниманием к фактору неизменности человеческого ума. Позже, в произведениях, вышедших после «Sensory Order», место, уделяемое им этим вопросам, сократилось в силу роста его интереса к эволюционизму. Как это повлияло на его трактовку историцизма, можно наблюдать на примере описания рождения эволюционистской традиции в «Праве, законодательстве и свободе». В этой книге гораздо больше отсылок к исторической школе права и, в частности, к Савиньи; кроме того, Хайек исходит из того, что «„исторические школы “ языкознания и права» представляют собой важный элемент развития эволюционистской традиции. Хайек вновь обращается к историографическому тезису менгеровских «Исследований» и высоко оценивает тот факт, что Менгер привлек внимание специалистов по социальным наукам к «проблеме стихийного формирования институтов и ее генетическому характеру». Он отделял эволюционизм такого рода от так называемых законов глобального развития, которыми характеризуются «абсолютно несхожие историцистские концепции Конта, Гегеля и Маркса и их холистический подход».