Загрузка...Если бы я был не ученым европейцем — нервным, постоянно рефлектирующим интеллектуалом, амудрым азиатом, я бы начал свой рассказ с вопля души, а кончил бы молчанием.
В этом случае мне бы удалось гораздо лучше продемонстрировать ту диалектику перемен, которые происходили в человеке в ходе его сложной эволюции от особи к личности и которые происходят на наших глазах, когда личность, как бы повинуясь могущественной магии приставки пост- (вспомним постиндустриальное общество, постмодернизм, посткоммунизм и даже постсовременность) постепенно превращается — страшно сказать! — впостличность.
Вначале было не слово, а вопль — этот звериный крик души, необузданный смех или необузданный ужас. Ему на смену постепенно приходит монолог, который означал рационализацию и вербализацию самостановления и самовыражения без понимания Другого — Природы, человека или не своего Бога; буйным цветом расцветает лирическая поэзия и риторика. Дальнейший процесс индивидуализации и рационализации сознания приводит к концу античной эпохи к господству диалога, что превратило жизнь в сложный диалектический процесс соучастия всех и каждого в культурном созидании и взаимообмене ценностями, но в то же время означало диктатуру мерцающего субъективизма и всеобъемлющей иронической игры. В большой исторической перспективе обуздать эту первую «оргии толерантности» оказалось не под силу античному обществу, уставшему от «веселой относительности», а потому катастрофа, приведшая к резкой смене культурных ориентиров, стала неизбежной. На смену диалогу приходит, с одной стороны, великое молчание христианских подвижников и схимников, с другой же — строгий монолог Отцов Церкви. Суровую инвективу блаженного Августина в адрес общества диалога («собраться потрепаться») можно, сильно упрощая, передать словами: «Потрепались и хватит». Лишь короткий период карнавала ежегодно напоминал о прежней веселой разболтанности — его-то и описал Бахтин в книгах о Достоевском и Рабле. Должно было миновать более тысячи лет, и только тогда, в Новое время периоды преобладания монолога и диалога все чаще начинают сменять друг друга, нередко друг на друга накладываясь и образуя сложные конфигурации.
Значит ли сказанное, что в будущем нашему «постсовременному» человечеству угрожает, как предсказывал в 1918 г. Н.А. Бердяев, новое Средневековье — эпоха великого молчания? Или тоска по прочным интеллектуальным и нравственным ориентирам вновь приведет к торжеству авторитарных истин? Трудно сказать. Заметим, однако, что молодежь охотно прикладывает к уху не только телефонную трубку, но и наушники уокмэна, погружаясь в ритмичный невербальный (а следовательно, неинтеллектуальный) фон и предпочитая слову музыку (другой вопрос — какую музыку?). Хочется верить и в то, что после долгих веков противоборства с Природой, которую никто и ничто не в состоянии покорить, человечество начнет по-настоящему любить и защищать ее. Но ведь точно так же надо защищать и культуру, которую так мужественно защищал своим словом великий Бахтин.
Свое рассуждение о четырех разновидностях выражения экспрессии я хотел бы завершить заявлением о том, что, несмотря на известные личные симпатии и душевные склонности, я решительно отказываюсь выстраивать какую-либо ценностную иерархию, отдавая тем самым предпочтение одной разновидности перед другой. Вопль и молчание, монолог и диалог нужны то больше, то меньше разным людям в разные исторические эпохи, и это еще раз свидетельствует о богатстве и многообразии нашей вечной и, как бы сказал Бахтин, живой становящейся действительности.