Загрузка...Краткое введение
Этот коротенький трактат (№35 в Порфириевой хронологии) — единственное сохранившееся доказательство того, что Плотин интересовался оптикой, о чем свидетельствует и Порфирий (см.: Жизнь Плотина, гл. 14). Проблема, почему отдаленные предметы кажутся меньшими, много обсуждалась в философских школах, и Плотин приводит пять объяснений этого феномена. Первое из них принадлежит стоикам (свет, сократившийся до размеров зрачка); второе — по-видимому, относится к вульгарному аристотелизму (мы воспринимаем эйдос без материи и, таким образом, без величины; но, замечает Плотин, величина сама есть эйдос); третье (необходимость рассматривать предмет по частям, чтобы познать его величину) — объяснение эпикурейцев; четвертое — снова принадлежит перипатетикам (мы воспринимаем главным образом цвет, величина же случайна для зрительного восприятия). Плотин явно отдает предпочтение именно этому объяснению и рассматривает его более подробно, делая отступление в сторону восприятия звуков. Пятое объяснение — математическое (через сужение угла зрения) — Плотин, очевидно, считает более интересным, чем первые три, но отклоняет как не объясняющее феномена.
Синопсис
Почему удаленные предметы кажутся меньшими? Четыре объяснения этого феномена: три — в кратком изложении, четвертое — в более развернутом, с некоторым отступлением в область акустики (гл. 1). Опровержение пятого объяснения — через сужение угла зрения (гл. 2).
1. Не делает ли отдаленность так, что вещи кажутся меньшими, нежели есть, и расстояния между ними кажутся меньшими; и разве близкие предметы не кажутся такими же, какие они и есть, и расстояния между ними такими же? Удаленные предметы кажутся меньшими смотрящим на них, поскольку свет приводит явление к сокращению, доводя предметы до размеров зрачка. Сколь удалена материя видимого предмета, столь большой приходит от него эйдос, который лишен материи, а поскольку и величина, насколько она есть качество, есть эйдос, — то приходит исключительно логос [эйдоса величины, лишенный всякой величины]. Или, при другом рассмотрении, так происходит потому, что мы воспринимаем величину в процессе перехода, осматривая предмет часть за частью, каждая из которых обладает некоей протяженностью. В таком случае, сам предмет должен быть близко, чтобы могла быть познана его величина. Или, при другом рассмотрении, величина есть нечто случайное в зрительном восприятии, предназначенном в первую очередь для восприятия цвета, так что, когда предмет находится близко, мы знаем величину окрашенного, когда же он удален, мы знаем только то, что он обладает цветом, но количественно определенные части не дают точного познания их конкретной количественной определенности; так что издали даже сами цвета приходят к нам неясными. Тогда, что же удивительного в том, что и размеры, подобно слабеющим звукам, становятся меньше по мере того, как их формы за-мутняются [в нашем чувственном восприятии их]? Как и в случае с количеством звука, размер есть некий случайный для чувственного восприятия эйдос. Но то, что величина звука есть нечто случайное, вовсе не очевидно; почему, в самом деле, величина слышимого случайна? Почему для слышащего величина звука первична, так же как величина видимого — первое, что бросается в глаза? Но величина звука воспринимается слухом не как количество, но как большее и меньшее, как сила, а не как что-то случайное; так же как и вкусовые ощущения воспринимают силу сладости не случайно; но величина звука есть величина расстояния, на которой он может быть услышан — это, пожалуй, действительно случайное значение, возникающее из силы и не бывающее строго определенным. Ибо, с одной стороны, каждый звук имеет свою собственную силу, которая остается тождественной, с другой стороны — он умножает себя, занимая все то место, на которое распространился звук. Но цвета не становятся меньше, а замутняются; это замутнение и есть малые величины. И то и другое имеет общим «быть меньшим, чем они есть»; в том, что касается цвета, «быть меньше» обозначает замутненность, а в том, что касается величины, «быть меньше» означает наличие малости; следовательно, аналогично цвету уменьшается и размер.
Что, в таком случае, делает ясными те пестрые и многочастные предметы, каждая из частей которых существует особо, каковы холмы с находящимися на них домами, множеством деревьев и многим другим? Если ясность достигается просто виденьем, тогда мы измеряем от видимых частей целое. Но если эйдос целого не дает нам пройти все части, то возможность познать величину целого, измеряя величину подлежащего согласно эйдосам отдельных его частей, исключается. Это относится и к вещам, находящимся близко. Если они многочастны, первый же взгляд на них как на целое, взгляд, не углубляющийся в рассмотрение всех эйдосов частей, показывает их меньшими настолько, насколько велики не увиденные части; когда же все части видимы, мы имеем предмет точно измеренным и знаем, какой он величины. Те величины, что принадлежат одной форме и во всем подобны цвету, обманывают наше зрение, потому что мы не можем измерить их, переходя от части к части, ибо они ускользают от измерения по частям, поскольку в них отсутствуют четко различенные отдельные части. Вещи отдаленные кажутся ближе, ибо промежуточная протяженность кажется сокращенной именно по этой причине. Потому же не скрыты величины вещей находящихся близко, но взгляд не может проникать на отдаленные расстояния [не искаженным] и видеть находящиеся там эйдосы таковыми, какие они есть, так что невозможно сказать — сколь велик в действительности предмет.
2. Уже было сказано в другом месте, что к уменьшению предметов угол зрения отношения не имеет, но мы вынуждены повторить это; ибо тот, кто сказал, что предметы кажутся меньшими из-за сужения угла зрения, оставил какому-то другому зрению видеть находящиеся во вне или иные вещи, или находящиеся вне угла зрения, каков, например, воздух. Следовательно, он ничего не оставляет вне угла зрения, если перед ним большая гора, например; но тогда либо расстояния в глазах [наблюдателя] те же, что в видимом предмете, и он не может видеть ничего другого, при том, что измерения поля зрения прилагаются сразу же к видимому предмету, либо видимый предмет так же существует и по другую сторону поля зрения, существует с обеих сторон; что он скажет, когда отдаленный предмет, занимая все поле зрения, окажется меньшим, чем он есть? Кажется, что такое утверждение было бы неоспоримым, если бы наблюдалось небо. Хотя и невозможно чьему-либо зрению единым взглядом охватить полусферу и взгляду рапространиться так, как она распростерлась, но если он хочет — допустим [, что это произошло]. Итак, пусть все зрение вмещает всю полусферу, величина которой видима как это реальное небо, однако, оно само больше, чем нам представляется; как же теперь можно объяснить то, что удаленные предметы кажутся меньшими через уменьшение угла зрения?