Советская идеология никогда не была в строгом смысле марксистской

«Жив или умер марксизм?» — так сформулирована тема нашей дискуссии. Между тем иные выступления, прозвучавшие здесь, напоминают не врачебную экспертизу у постели безответного больного, а скорое судилище и расправу над тенью Маркса, которую, однако, воспринимают как живое и при этом «зловредное» существо, вполне «заслуживающее» быть похороненным заживо.

Умер ли марксизм? Если иметь в виду учение самого Маркса, то оно у нас еще не родилось — для этого не было условий ни до Октября, ни после. Ибо первоначальный марксизм возник как духовная квинтэссенция западноевропейской культуры, как теория полной самореализации гуманистического проекта западноевропейской цивилизации. Прямого отношения он не имел ни к Африке, ни к Азии, ни к Америке, пи к России. Первомарксизм, то есть реальный гуманизм, объяснил неизбежность временного поражения еще по преимуществу эстетического ренессансного гуманизма напором выросшего на том же планктоне простого товарного производства капитализма. Он предсказал, что, пройдя через капитализм, западноевропейское общество вновь вернется к гуманизму — но уже не только эстетическому, но и этическому и научному. Первомарксизм, у пас еще не родившийся, тем не менее может в свой срок возникнуть из советского марксизма-ленинизма, поскольку он все-таки содержится в последнем, подобно тому как в тоталитарном средневековом католицизме хранились скрытые от взоров паствы истинные заповеди Христа.

Что было бы, если бы в XVI веке вместе с догмами католицизма Ренессанс и Реформация отвергли учение Христа? Не было бы ни Ренессанса, ни Реформации, ни современного демократического Запада. Речь сегодня должна идти о Ренессансе и Реформации в марксизме, о разрыве с марксизмом-ленинизмом как государственной и партийной идеологией нашего насквозь идеологизированного общества, о разрыве с «католицизмом» православно-языческой марксистско-ленинской «церкви» с ее невежественным и агрессивным клиром, но не с тем нетленным — отчасти научным, отчасти утопическим, идеальным и проектным,— что содержится в «священных книгах» марксизма, отгороженных от нас.

простых прихожан, односторонне-классовой, поверхностно-революционаристской их интерпретацией. Происходит же нечто другое. Под прикрытием плюрализма идет игра в поддавки с пробудившимся языческим мракобесием. Увы, никто так не усердствует (и не «преуспевает») в этой «забаве», как только что вылупившиеся из скорлупы журнальных и газетных листков погшки-расстриги «марксистского прихода». Разоблачили кровопийцу Сталина, взялись за «развенчание Ленина», теперь спроворились «ухватиться» за Маркса. И тут-то возликовали: Маркс — вот он корень всех несчастий! О, как это помогло в поисках виноватого где-то на стороне, среди чужих, на «враждебном» Западе, в рядах того «малого народа», от которого-де все напасти и здесь.

Я убежден, что убийство еще не родившегося у нас гуманистического первомарксизма было бы гибельным для державы, исторически предрасположенной к идеологическому монизму, не знавшей и до революции широкой экономической самостоятельности, органической демократии и свободомыслия. Не следует забывать, что неприятие Западной Европой первомарксизма в качестве господствующей идеологии не помешало тому, что Западная Европа развивалась в том самом направлении, которое предвидел Маркс, то есть «без Маркса, но по Марксу».

Называя свое учение научным социализмом, Маркс и Энгельс менее всего вкладывали в это понятие представление о еще не возникшем общественном строе — они не были футурологами. Не может быть науки без научного познания, не может быть научного познания несуществующей эмпирии. Научный социализм есть научное познание ранней стадии капиталистического способа производства в Западной Европе, обнаружившее объективные социалистические тенденции. «Капитал» — это научно-экономический и культурно-исторический анализ конкретно-исторической общественной формации, осуществленный через критику буржуазной политэкономии.

Можно сказать, что «Капитал» — это культурно-историческая и историософская метатеория капитализма. И только в качестве таковой она и выступает как научный социализм Маркса и Энгельса. Никакого другого научного социализма у них нет. Все прямые высказывания основоположников собственно о социализме связаны с их участием в партийно-политической борьбе (такова «Критика Готской программы») и поэтому отрывочны, публицистичны, декларативны. Они могут приниматься во внимание лишь в соотнесении с «Капиталом». И в этом четырехтомном труде не нашлось места ни учению о классовой борьбе, ни диктатуре пролетариата, ни двум фазам коммунизма — все «это» содержится лишь в статьях, в манифестах, в памфлетах, в письмах (не предназначавшихся для печати). Но именно «это» было объявлено краеугольным камнем «науки о социализме». Нелепость более чем очевидна. Вместе с тем в «Капитале» наряду с открытием некоторых объективных закономерностей формации, часть которых оказалась факультативными, быстро исчерпавшими себя,

Маркс разработал теорию сознания, включающую в себя положение о его бытийственных формах, образующих пласт культуры более глубокий, чем экономика. Эта теория исключает понимание капитала как явления, обусловленного только производительными силами и экономикой. Первичными (по Марксу) были ценности, идеалы, нормы западноевропейской культуры, действовавшие на протяжении тысячелетий. В «Капитале» реализован и метод восхождения от абстрактного к конкретному, то есть диалектический метод познания, логическую структуру которого открыл и описал выдающийся русский логик, философ, социолог и писатель А. А. Зиновьев.

При острейшем критицизме по отношению к марксизму, к марксистско-ленинской идеологии, к «реальному коммунизму» А. А. Зиновьев отнюдь не считал ни наш строй, ни Октябрьскую революцию, его породившую, некой ошибкой, отступлением от нормы человеческого общежития или чем-то навязанным извне. Он изучает «реальный коммунизм», как Маркс изучал капитализм, исходя из явлений наиболее массовидных, выделяя в них ту «клеточку», из которой строится вся сложнейшая социальная организация. Здесь это, разумеется, не «товар», а элементарное, повсюду наблюдаемое отношение «управляющий — управляемые». Главный принцип существования этого общества — социальная (а отнюдь не экономическая) эффективность.

Как мастер диалектики А. Зиновьев показал, что все недостатки «реального коммунизма» вырастают из его достоинств, о чем не следовало бы забывать сегодня, когда наше общество вступило в полосу кризиса. Искать выход из нашего кризиса следует, исходя из закономерностей нашего общества, а не западного. А. Зиновьев полагает, что нельзя решить проблемы советского общества, добиваясь экономической эффективности по примеру Запада на путях западнизации, введения свободного рынка и тому подобного. Поступать так значит, с его точки зрения, ничего не понять в российской истории — ни дореволюционной, ни пореволюционной.

С А. Зиновьевым можно не соглашаться, но выслушать именно его, бескомпромиссного критика и одновременно несравненного знатока марксизма, необходимо с не меньшим вниманием, чем мы выслушиваем Г. Попова, Н. Шмелева, а также А. Ципко, Ю. Буртина и других.

Перейду теперь к рассмотрению претензий к Марксу со стороны А. Циико. Нельзя отрицать того, что большевизм кое-что заимствовал у Маркса, однако не самую суть. Ведь марксистами были и Г. Плеханов, и Ю. Мартов, отказавшиеся признать Октябрьскую революцию. Марксистом был и Каутский, усмотревший значительно раньше А. Солженицына, уже в первых декретах Советской власти, начало эпохи террора и, следовательно, измену марксизму.

Ципко же, вслед за И. Шафаревичем, считает, что Ленин и большевики совершали революцию в соответствии с учением Маркса.

К счастью, третейским судьей в этом споре может выступить сам Маркс. Не кто иной, как К. Маркс, заявил, что его теория никакого отношения к России не имеет. В письме в редакцию «Отечественных записок» (1877 год) он решительно отверг намерение Н. К. Михайловского «превратить» его, Марксов, «исторический очерк возникновения капитализма в Западной Европе в историко-философскую теорию о всеобщем пути, по которому роковым образом обречены идти все народы, каковы бы ни были исторические условия, в которых они оказываются…». Еще четче об этом же сказано в письме В. Засулич (1881 год — 20 лет после отмены крепостного права и всего за 35 лет до российской революции): «…«историческая неизбежность» этого процесса точно ограничена странами Западной Европы». На Западе, разъясняет далее Маркс, просуществовавшая на протяжении многих столетий частная собственность, основанная на личном труде, вытесняется (но не вытеснена — это очень важно!) капиталистической частной собственностью, что и создает возможность (как это Маркс показал в «Капитале») возрождения Возрождения, то есть возврата к индивидуальной собственности и кооперации на фундаменте коллективных форм производства, уже заключенных в капитале. «У русских же крестьян,— продолжает Маркс,— пришлось бы, наоборот, превратить их общую собственность в частную собственность». Иными словами, никаких социально-экономических и культурно-исторических предпосылок для носткапиталистической социалистической революции в России Маркс не видел незадолго до Октября.

Так что же произошло в Октябре 1917 года, и особенно в результате сплошной насильственной коллективизации? Произошло нечто противоположное тому, что в качестве возможного варианта развития предлагал К. Маркс: ликвидация частной собственности крестьян, едва-едва проклюнувшейся, и новое издание крепостного права, несравненно более жестокого, бесчеловечного, чем то, которое было отменено в 1861 году. Могут спросить: разве Маркс и Энгельс не приравнивали социализм к ликвидации частной собственности? Буржуазной — да, помещичьей — да, но никоим образом частной собственности тружеников. Читайте внимательно «Манифест», «Капитал». Массовую экспроприацию непосредственных производителей, образующую пролог капиталистического способа производства, Маркс клеймил как величайшее преступление.

Более того, лейтмотив «Капитала» таков: только благодаря частной собственности непосредственных производителей формируется свободная индивидуальность — эта непременная человеческая предпосылка и капиталистического способа производства, и его последующего самоотрицания. Но был ли в России капитализм? Как органического образования, возникающего из отрицания свободной частной собственности непосредственных производителей, его не было, потому что и свободной частной собственности крестьян также не было. Капитализм отечественный только-только к началу XX столетия стал оперяться. Так откуда же было взяться посткапиталистическому, то есть Марксову, социализму? Неоткуда. Но если не было тогда предпосылок для пост-капиталистического социализма, то были предпосылки для возрождения докапиталистического и даже дофеодального социализма — социализма азиатского способа производства. И они-то в первую очередь и «заработали». Во взглядах А. С. Ципко просматриваются «следы» знакомства с Н. А. Бердяевым. Однако о судьбе марксизма в России автор «Истоков и смысла русского коммунизма» говорит прямо противоположное тому, па чем настаивает А. С. Ципко. Прошу убедиться: «Большевизм гораздо более nрадиционен, чем ото принято думать, он согласен со своеобразием русского исторического процесса. Произошла русификация и ориентализация марксизма».

А. Ципко делит все революции на революции «здравого смысла» и на революции, которыми «двигали утопии». Соответственно этой странной классификации А. Ципко относит Октябрь ко второму типу, а перестройку — к первому. Апология «здравого смысла», казалось бы, забота совсем не философская, но не в этом дело… Согласимся на минутку с дефиницией А. С. Ципко, чтобы снова прислушаться к слову истинного философа — Николая Бердяева: «Большевизм… оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим, наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 году, и наиболее верным некоторым исконным русским традициям…».

Это же подтверждают А. Платонов и В. Короленко, на которых невпопад ссылается А. Ципко. Вспомним «Чевенгур». Не найдя ничего в «Капитале» о классе «остаточной сволочи» (то есть о середняках), Чепурный, руководитель чевенгурской «коммуны» («самозародившейся» без всяких указаний «центра» — это писатель специально подчеркивает), делает «вывод»: раз у Маркса ничего не сказано про этот «класс», то его и быть не должно, и принимает решение уничтожить всех, кроме нищих и бездомных. Происходит это в глубине России в пору введении нэпа, который чевеигурские коммунары отказались признать. Так что же это — «спор с марксизмом», как говорит А. Ципко, или рассказ о том, как под воздействием самой стихийности искажались идеи «Капитала» и общество превращалось в казарму? Большевики же действовали в согласии с этой «стихией», по сути дела, «отступая от основ философии Маркса» (слова В. Короленко), в чем и обвинял их этот совестливейший русский писатель. Чувство правды, писал он А. В. Луначарскому, «обязывало вас, марксистов, разъяснить искренно и честно ваше представление о роли капитализма в отсталых странах. Вы этого не сделали. Тактическим соображениям вы пожертвовали долгом перед истиной. Тактически вам было выгодно раздуть народную ненависть к капитализму и натравить народные массы на русский капитализм, как натравливают боевой отряд на крепость. И вы не остановились перед извращением истины».

Советская идеология никогда не была в строгом смысле слова марксистской. Она была таковой лишь номинально. Как на самом деле относились многие партийные руководители к «марксизму-ленинизму», хорошо показал П. Г. Григоренко. Они его не знали, не читали. Прагматики, они пользовались лишь для обмана, для маскарада цитатами, которые подыскивали референты.

А. Ципко, Ю. Буртин, по сути дела, «пленники» этой самой официальной «марксистско-ленинской» идеологии, отличающиеся от доперестроечных идеологов (может быть, от самих себя?) только тем, что там, где «бывшие» ставили знак «плюс», они ставят «минус».

К реальному учению Маркса это отношения не имело и не имеет. Здесь говорилось о том, что прогностические, «утопические» идеи Маркса столь плодотворны, что они могут и сегодня помочь нам в нашей перестройке. Согласен. Думаю, что по звездам Марксова идеала (часто не называя Маркса по имени, или не зная этого имени, или даже проклиная его) сверяют сегодня путь в завтра капитаны Корабля Человечества.