Загрузка...В самом деле, если «синдром довольности» нацеливает на индивидуалистические надежды, полагая аморальным нарушение разве только некоторых очень скромных запретительных, сдерживающих норм, если он сводит общественную нравственность лишь к исполнению предписаний службистского кодекса в его ведомственной интерпретации, то не удивительно, что рост влияния потребительской морали оказывается синхронным росту цинизма и опустошенности, социальной дезорганизации, измельчанию характеров и проституированию убеждений (не тех или иных, а как таковых), значит, и росту преступности, коррупции, попранию элементарных нравственных норм.
Но ведь призвание «синдрома довольности» заключается в вер-ноподданничестве силам порядка, и значит, потребительская мораль в унии с моралью технократической не может не кичиться благими намерениями исполнить роль этакого оплота общественной нравственности. Между тем она оказывается «у разбитого корыта» неспособности достаточно четко отличить даже общепризнанную аморальность поведения от поведения, как будто вполне порядочного, социализированного. Гедонистический идеал обязывает демонстрировать символическую («масочную», как пишут в таких случаях социологи) приверженность ценностям, про себя отрицаемым, и исподтишка следовать тем ценностям, которые столь же символически порицаются публично. Иначе говоря, отчуждение добирается до самых глубин сознания гедонистической личности, усиливая эклектизм поведения, его внутреннюю конфликтность. И никакие «фелицитологические» программы не в силах помочь обрести столь желаемое моральное равновесие в рамках сохранения верности идеалу и здравому смыслу. Упрямая верность идеалу способна лишь обострить коллизии между возникшим осознанием иррациональности целей собственной жизнедеятельности и стремлением как-то ее рационализировать. Она способна только наращивать ощущение виновности у «розового наслаждения» (воспользуемся меткой характеристикой Е. Евтушенко), как бы укромно ни прятать это ощущение за отмытым и увитым плющом фасадом бодрячества.
Однако прозрения (их внезапность, понятно, относительна, и вряд ли они могут быть одноактными) и последующее сползание с позиции твердолобой некритичной «довольности» и доверия к символам и нормам потребительства еще не предопределяют координат дальнейшего движения. Некоторое время колеблющееся и расстающееся с прозаическим потребительством сознание пребывает на распутье. С него спадает актерская маска «довольности», затвержденная улыбка на публику. Оно остается и растерянным и расколотым, оценивая свои прежние ожидания и гедонистические верования как галлюцинации.
Вопрос со свободой «от чего?» постепенно становится все более проясненным, чего не скажешь относительно наисущественнейшего вопроса «для чего?». Возникшее недовольство и распад веры в устои потребительской морали сами по себе не способы гарантировать выбор путей к правильной, исторически выверенной социальной ориентации. Тем временем быстро меняются малоустойчивые мнения, обычно только облицовывающие жизненный идеал. Хотя мнения сами собой не образуют новых убеждений, но их смена не проходит бесследно, и вскоре появляются едва заметные трещины, надломы в монолитном ядре идеала. Они растут, однако до слома основных структур, до «ядерного взрыва» дело может и не дойти: на пути отступления от «довольности» личность подкарауливают удачно припрятанные ловушки новых совращений в духе потребительства, теперь уже не мещанского и прозаического, скучного и крохоборческого, а определенным образом возвышенного, сублимированного. К нему личность продвигается через множество промежуточных состояний, обеспечивающих непрерывность смещений от одного уровня к другому.