Интересные встречи» — так называется клуб официально. В интернате бывали всякие начинания, и вскорости они проходили.

А это закрепилось. Иногда клуб называли между собой «посиделки». Лучше бы его назвать «Когда интересно». Потому что когда неинтересно, все тихо-мирно расходились, у каждого обнаруживались самые неотложные дела. Не получались встречи обычно и в конце четверти — все нервничали, было трудно сосредоточиться на «высоких материях». Высокие материи — это темы, предложенные для обсуждения на встрече.

«Клуб интересных посиделок»

Интересные встречи» — так называется клуб официально. В интернате бывали всякие начинания, и вскорости они проходили.

А это закрепилось. Иногда клуб называли между собой «посиделки». Лучше бы его назвать «Когда интересно». Потому что когда неинтересно, все тихо-мирно расходились, у каждого обнаруживались самые неотложные дела. Не получались встречи обычно и в конце четверти — все нервничали, было трудно сосредоточиться на «высоких материях». Высокие материи — это темы, предложенные для обсуждения на встрече. Тогда же «планировался» и следующий доклад. Докладчик вызывался сам, добровольно. Месяц или полтора он готовился: читал литературу, советовался с друзьями, случалось — и со старшей сестрой или братом. В результате советчик являлся на «посиделки» один или с друзьями. Он не только слушал, но если его братишка выступал ниже своих возможностей и «не тянул», то старший «дотягивал». Возрастной состав наших встреч очень разнообразный — от 14 до 25 лет. Кроме школьников, бывали ребята с заводов, из техникумов, заходили на «посиделки» студенты — выпускники интерната. Порой собиралось до ста человек. Но «норма», и наилучшая для наших бесед, — сорок-шестьдесят человек. Приглашали в «клуб интересных посиделок» и актеров, и писателей, и депутатов, и конструкторов. Вел заседания преподаватель литературы, молодой кандидат филологических наук.

Помнится, на самом первом заседании, на которое пригласили и меня, речь шла о карьере. И выпускников, и их родственников этот вопрос волновал особо. На афише красовался афоризм «Карьера — падение наверх?».

Докладчиком вызвался быть Костя Ф. Мы нарочно не торопились с первым заседанием. Это первый разговор — надо и стиль определить, чтобы были не трибунные речи, а собственные, чтобы мысли высказывались без боязни. Костя боязливостью не отличается, да и ребята собрались только свои. Мы с ними давнишние знакомые, с некоторыми друзья. Слово Косте.

— «Карьера — падение наверх?» Может быть, это и так. Афоризм отличный. Я как раз хочу поразмышлять над такой карьерой, которая является восхождением наверх, Хотя меня перед окончанием школы интересуют разные варианты, даже карьера (негативно) классического Растиньяка.

…В одной газете прочел я, когда был совсем пацаном, небольшую заметку «Жизненный факт». Суть ее вот в чем. Явился на заседание правления колхоза весьма дерзкий молодой человек и заявил, что он желает стать председателем правления колхоза, и настаивал на том, чтобы его избрали. (Это произвело на меня большое тогда впечатление.) После некоторых передряг, всяких, даже смешных, он был выбран. А потом про это поставили фильм, по-моему, лакировочный, «Человек на своем месте». О нем я говорить не собираюсь. Сначала про модель начну. Когда прочитал это сообщение, подумал о дальнейшей судьбе этого председателя. Может, действительно нахал: пришел, увидел, победил. Тем не менее его избрали председателем, и он, засучив рукава, стал работать.

Я о себе подумал в таком же варианте и понял, что только так и надо. А там — выкладывайся изо всех сил, «а слава тебя найдет». Бери все на себя.

Летом поехал с братом в Казахстан. Там в колхозе, где мы жили, тоже состоялись перевыборы председателя колхоза. И вот почему. Тот, кого выдвигали, может сочетать государственные и личные интересы. Он купил за свой счет, на собственные деньги ягняток на базаре, когда был плохой год и большой падеж. Потом, когда дела в колхозном стаде поправились, взял из кассы назад деньги за маленьких ягняток. Многие ему советовали — возьми за баранов, они же стали большими, денег больше. Не захотел. А тот, кто был до него, «Волгу» себе купил, дом построил. И все время дрожал, что разоблачат его махинации. Может, уже и разоблачили. По-моему, он проиграл с «Волгой». Сегодняшний же председатель и так «Волгу» получит, раз дела пошли. Дома он тоже всем обеспечен, значит, не хуже других. Пусть даже себе лучше. Ведь выгоднее самому же, если нет надобности стучать коленками от страха. Я лично даже химию стараюсь выучить, чтобы не унижаться, чтобы от страха не извиваться (ах, вызовут!). Это, конечно, я не о карьере — о самочувствии. Хорошая карьера на плохом самочувствии разве получится?

Ребята молчали. Ведущий объяснил, что Костя говорил, по существу, о целях и средствах, о том, должна ли делаться карьера любыми средствами.

— Дайте-ка я выскажусь.

Из первого ряда встал парень. Это воспитанник интерната, теперь он наладчик электронных машин.

— И расскажу-ка я, как мне чуть было карьеру не сломали. Но я не дал. И между прочим, закалка мне помогла интернатская, потому что хлюпиков у нас тут не уважают и учат, засучив рукава, действовать, когда надо. Дело такое. Из техникума пришел в НИИ, выбрали членом бюро — все же высококвалифицированный наладчик и все такое. А тут у основной машины, смотрю, простой, когда другие заняты «под завязку». Я к начальнику отдела. Он — ни то ни се, только спрашивает, хочу ли повышения и прибавку к зарплате (карьеру то есть сделать). Хочу, отвечаю. В другой раз приходят к начальнику с направлением на машину — он на бюллетене. Я на себя беру пуск, он из дома звонит — не велит. Когда я докладываю про дела в отделе, говорит, между прочим, подал, мол, докладную на меня — повысить в должности, потому что машину берегу. (Машина и правда ценная, только пришла, почти нигде ее нет.) Ладно. Тут наши ребята комсомольцы решили составить программу и просчитать для горкома комсомола результаты одного молодежного опроса. На нашей машине. Директор дал добро. А начальник — ни в какую. «Мою машину осваиваю я сам». Как это «мою»? Тут я при всех объявил. Первое: машина государственная и для государственных целей. Второе: недоэксплуатация машины — потери для института. Третье: машину шеф использует исключительно в корыстных целях. Он пишет диссертацию о проработке ряда алгоритмов в режиме, допускаемом новой машиной, и сделал машину своей «частной» собственностью. В смысле: получение дохода и прочих благ строит на единоличной эксплуатации уникального государственного механизма. Карьеру делает на государственном горбу.

И куда только покатилась моя карьера! И такой я стал, и сякой, и разэтакий. Зачем, мол, публично. И представление на меня куда-то подевалось, и выговор шеф влепил. Ну и что? Смотрел-смотрел на это комитет ВЛКСМ, да и поставил в нужных сферах вопрос о единоличнике. Там мнения разделились: зачем, мол, авторитет подрывать шефа, да мальчишка, мол, подрывает. Давайте мальчишку переведем в другой отдел.

Теперь так: шеф-начальник с выговором, а я при машине с повышением. Машина работает, и я с ней. Карьеру делаю. Но не радуюсь, что тому нагорело. Можно было бы без скандала — я бы за. А теперь как будет? Простенькая история? Я к тому, что компромисс мог быть с шефом. И повышение с прибавкой зарплаты. Только я как оплеванный был бы. А так, сейчас, я — пусть потрепал меня этот конфликт —- с чистой душой. Хотя, учтите, работы при моей «победе» — втрое. Значит, карьера не за так. А за совесть. И рад я, что не «упал наверх», а, между прочим, тянуло. Годится история?

Брат Кости:

— Ребята, карьера — дело серьезное. Если говорить не о растиньяках и карьеристах. Тут связано многое. Например, удачи и неудачи выбора профессии, удачи или промахи в поисках своего места в жизни. Вот пример. В строительном отряде работать интересно, это я знаю по себе, и большинство ребят, которые туда едут, не только привозят деньги, важно и то, что они там просто интересно живут. Они выкладывают себя без остатка — главное, проявляют свою инициативу, сметку, остроумие и предприимчивость. Проворачиваем мы там такие мощные стройки — будь здоров. Они возвращаются. Кончают вуз, становятся инженерами, они готовы делать карьеру. Но… попадают в сложившуюся, иногда рутинную среду, налаженную, катящуюся по давно проложенным рельсам морали, быта. В такой атмосфере нелегко проявить размах и предприимчивость.

Задаешь им вопрос: в чем дело? Ответ: негде проявить себя. Может, выкладываться в отряде — это вид карьеры? Или путь к карьере? Что это значит? Это значит, что в жизни производственного коллектива (если это лаборатория — 20 человек, если цех — может и 500) не используется потенциал работника. Кем не используется-то? «Ими». А кто «они»? Надо, как этот парнишка, взять да и сказать: «Давайте-ка то-то и то-то улучшим и исправим, я лично за это берусь». (Голос из зала: «А ему по шапке».) Да не хлюпиком и не нытиком надо быть. Делом только и победишь. Правым делом. Тут ребята знают: есть некоторые — кто монеты собирает, кто пластинки. Видите ли, потому, что некуда себя применить. Это инженеры-то. Мальчишка, что полез в председатели, — самая передовая личность, если он дело знает. И самая моральная. Потому что и цели у него хорошие, и средства: сам он, лично, своим горбом обеспечивает, что считает правильным. Тут и карьера.

Когда поднялся Саша, все насторожились.

— Вы так говорите: «карьера, карьера», как будто это приключение какое-нибудь. Карьера — стройотряд. Карьера — в космос летать. У вас карьера рядом с чем-то некаждодневным. А когда каждый день одно и то же. Я вот думаю, что можно сделать карьеру, будучи медсестрой. Моя бабушка сделала такую карьеру. Все ее любят. А еще одна сделала карьеру, про нее Василий Шукшин написал. Тоя«е карьера, помните, про медсестру — пришибееву? Все ее боятся. И здесь встает вопрос: «Как тебя признают: благодаря должности или из-за любви и уважения?» Я сюда принес одну заметку, о Валентине Гагановой — она не стремилась стать всесоюзной известностью, а стала. Почему? Почему она пошла в отстающую бригаду?

Саша достал клочок газеты и прочел.

— «Откровенно говоря, было обидно, что рядом с нашей бригадой, которую всегда ставили в пример, работали другие, которых привычно причисляли к отстающим. Было, как ни странно, неловко перед людьми, словно они чем-то обделены — славой, почетом, уважением». Вот это карьера. Все при ней, при Гагановой, и повышение, и душевное уважение.

Девочка, похожая скорее на студентку, чем на школьницу, высокая, крепкая, с темной косой, нерешительно поднялась с места.

— Один раз я попала на ученое заседание, — начала она неуверенно. Ее подбодрили возгласами, и она более смело продолжала: — После того как объявили результаты математической олимпиады, я осталась в зале и прослушала научный доклад о принятии решения. Приводилось много математических формул, вычислений, схем, но можно было понять, о чем идет речь. О том, что сам процесс принятия решения машиной может избавить человека от всяких стрессов. Один из слушателей, очень солидный дядечка, задал вопрос: как в кибернетическую схему докладчика вписывается задача об участии масс в производстве, в управлении, а также фактор социальной активности человека и роли трудящихся в управлении производством. Докладчик сообщил, что данная постановка вопроса является математически некорректной, то есть неверной. Она к кибернетической схеме отношения не имеет. А вопрос свидетельствует о некомпетентности того, кто его задал.

Я взяла и послала записку: а совесть нужна, чтобы руководить производством? А также идейность и принципиальность? И поставила свою фамилию. Докладчик в ответах сказал, что товарищ Аникеева, то есть я, попала не на ту конференцию. Ей надо было на профсоюзный актив или на симпозиум по социальной психологии. Там факторы, о которых товарищ Аникеева ведет речь, находят отражение в процессе управления. А кибернетик должен руководителя от лишних эмоций освободить. Потом, уже в перерыве, я слышала, как докладчик в личной беседе с тем дядечкой, кто его громко спросил, объяснял, что совесть, доброта, скромность — это все черты человека как такового, как частного лица. В процессе управления, мол, идеальной фигурой является тот, кто лишен помех со стороны эмоций. Совесть, поскольку она бывает права п неправа, может сработать нерационально, отрицательно. Желательно ее исключить из процесса управления и тем более из процесса принятия решения. Важно оставить объективные моменты, так докладчик заключил. А вы тут «выкладываться», «вкалывать», «тратить себя», «тратить потенциал без остатка». Да этот кандидат наук такого человека считает за дурачка, который губит свою жизнь. Я лично думаю, что честность лучшая политика, что уважение, признательность и престиж порядочного человека дорого стоят. И я даже считаю, что для карьеры и сомнения, и страдания только плюс. Пусть наш председатель скажет, мы ведь недавно про это с ним говорили…

Председатель напомнил разговор о том, что ныне вырос, сформировался тип человека, который отлично знает не только, чего он хочет, но как по-честному своих целей достичь. Разговор шел о том, вооружен ли такой человек против зла.

— Возьмите Гамлета, — продолжал председатель. — Это тип личности, которую терзает могущество зла в мире, который идет на конфликт со злом и находит путь, как разоблачить злодеев. Этот герой знает противника и наносит ему поражение. Разговор, Галочка, был не о карьере, а о Шекспире. Но ты права, Шекспир сюда имеет прямое отношение. Ты тогда в нашем разговоре сказала, что во всякой карьере должен быть элемент гамлетовской нетерпимости ко злу и решимость злу противостоять. Вот почему равнодушие математиков тебя так задело. И хорошо. Сегодняшний борец за нравственную чистоту — это вовсе не хлюпик. Он деловой человек. И наоборот, деловой человек не должен быть хлюпиком. Ему важно знать самые «механизмы» действия того, что мешает в работе. Как раз такой тип человека сейчас в моде. Нам с вами эта мода «впору». Научиться работать, стремиться сделать карьеру на безупречной основе, знать, во что рядится зло, уметь его не только разоблачить, но и преодолеть. Такая карьера — нелегкая стезя. Зато у нее солидная основа. В том числе и моральная…

На возбужденных лицах нетерпеливое желание сейчас же, немедленно приняться обсуждать проблемы морали. Но председатель регулировал ход событий: он предлагает обдумать, «переварить» сказанное. А на следующем заседании продолжить разговор, тот самый, который сегодня кажется неоконченным. Неохотно ребята разбредаются группками, толкуя о следующих «посиделках». Следующие — через месяц.

«Без нравоучений, но про мораль». Эта новая афиша собрала больше участников, чем предшествующая.

«По сценарию», однако, «посиделки» не пошли. Как сказала завуч: «заседание было грубо дезорганизовано». А всего-то Валентин, известный как Валентино, похожий на итальянца десятиклассник, спросил: «Разрешите вопрос?» — «Может, после доклада?» — «А у меня по программе литературы и по программе вечера — вместе». — «Ну раз вместе…»

— В одной школе, — начал Валентино («В некотором царстве», — передразнил его кто-то). — Да, не в нашем, — кивнул Валентино с полным и подчеркнутым согласием. Всем присутствующим стало ясно, о чем пойдет речь, о том самом казусе, про который чего только не говорили в частных беседах. Но как изложить это с должной деликатностью?

— Учительница объясняет горьковское произведение «На дне», — продолжает оратор. — И клеймит Луку как представителя реакционного идеалистического мышления, который несет в себе непротивленчество, вредное абстрактное добро. Поэтому в Луке реакционное начало, он отрицательный герой. Встает мальчик и говорит. Очень культурно.

Валентино «сыграл» мальчика. «Мне известно, что современная философская наука объясняет, что общечеловеческие нормы нравственности и справедливости существуют вовсе не как отрицательный момент, а как исторический факт. И коммунистическим обществом, и нашей моралью они уважаются. И даже более того, коммунистическая мораль в себя вобрала все то ценное, что было выработано историей до коммунизма. Поэтому Лука не только отрицательный герой. В том смысле, что он отстаивает общечеловеческие нормы нравственности и справедливости, он герой также и положительный».

Шум в зале.

— Учительница (в «некотором царстве») заклеймила этого мальчика, — говорил Валентино. — Вызвала его предков (простите, деда с бабушкой). Повела страшные речи, мол, нахватался этой «гнили». И «мы тебя разберем». Как поступил ученик? Он промолчал. Отправился домой, разыскал книжки, в которых написано кое-что насчет общечеловеческих норм нравственности и справедливости и нашей морали. Нашел даже статью в журнале «Коммунист». Там говорится о том, что в коммунистической идеологии, в нашем коммунистическом мировоззрении простые нормы нравственности и справедливости нашли новую, настоящую, истинную свою судьбу. Как развивались события дальше (в «некотором царстве»)?

Валентине неторопливо подошел к столу, выпил воды.

— А может быть, займемся непосредственной программой нашего вечера? — Зинаида Ивановна, завуч, сделала это указание в вопросительной форме, но выражение ее лица никаких сомнений не вызывало. Она метала громы и молнии, взгляды ее адресовались кандидату филологии. «Доигрались, мол… Не я ли вас предупреждала: будьте с ними на должной дистанции, иначе на шею ведь сядут». Кандидат наук успокоительно ей покивал — ничего-ничего, мол, обойдется.

— Продолжай, Валентино.

— Как — «Валентино»? — взметнулись брови Зинаиды Ивановны.

Валентино же продолжал.

— Силы — неравные весовые категории, не в пользу ученика. Ученику бы помолчать в десятом классе-то, он и молчал. Принес все книжки, журнал, два тома Философской энциклопедии и молча положил на стол. Правда, ученики все материалы уже прочли и учительница про это знала. Наверное, она тогда знала, что прав ученик, вернее, все его книжки.

Чем кончилось дело? Можно было не спрашивать. Ученика «прорабатывали» на педсовете и послали письмо родителям на Север. Впереди же — выпускные экзамены. У ученика пятерки по литературе все годы, и по другим предметам, «она» же сказала, что медаль ученик не заслужил и хороший аттестат — тоже.

Ладно, давайте его осудим. За что? А за то: зачем перед всем классом (молча) положил пять книг против ее старого учебника, где про Луку — по-старому. «Но истина дороже?» Или ничего она не значит?

— Мой вопрос, — закончил Валентино, — можно ли без нравоучений говорить о морали? Например — по поводу этого случая?

Все замерли и смотрят на кандидата филологии. Он ведь коллега той учительницы. (И рядом — администрация.) Позволит обсуждать или не позволит? А если нет — будет «срыв мероприятия», за это его не похвалят. А любимого учителя не хочется подставлять никому. Но ведь уже подставили. («Но истина дороже…») Ну, кто за истину в бой после Валентино? Завуч громко отодвинула стул и вышла. Остались ребята со своим учителем. Пристыженные и дерзкие, глаза горят нетерпеливым огнем. Редкая возможность: и можно и хочется сказать ВСЕ.

— Давайте, мы ждем, — спокойно, как ни в чем не бывало говорит учитель.

Вскочила с места суматошная маленькая девочка, громко, торопливо, запинаясь, она выкрикнула:

— Человек обязательно должен думать о результатах своих поступков. Зачем наш «герой», Егор то есть, это действие учинил, ну зачем? Доказать всем, что он прав, а она нет. Это борьба называется? Какой был смысл, какая была цель? Ребятам наш Егор и так доказал, и без своей демонстрации. А она все равно не признала. А мы все это наблюдали. Ну и чего он добился? Что-то здесь не то, а что — не знаю… Не то что-то. — Уловив недружелюбие зала, она смутилась. — Я не против правды. И совсем не за учительницу, а вот что-то… — и села.

«Самое главное — будет «она» дальше на Луку клепать или нет», — это раздалось из конца зала. «Да не на Луку же, при чем тут сам Лука! На эти, на простые, как это, нормы», — возразил кто-то… «А пусть скажут, должен был преподаватель признать свою неправоту или нет?» Вопрос-требование, вопрос-возглас вызвал оживление. На этот вопрос-возглас, поднявшись и повернувшись в сторону вопрошавшего, ответил комсорг десятого — правдолюб, аккуратист и педант.

— Некорректно вопрос поставлен. Никакой неправоты преподавателя нет. Есть книжка установочная, из этой книжки нам и преподают. Разве не ясно, что нам излагают установку про горьковскую пьесу из книжки, только книжка-то устарела, мы сами смотрели. Значит, преподаватель вовсе не отстаивает своего собственного мнения, а… транслирует. Так? — Он помолчал, ожидая реакции. Ребята молчали тоже. — Для нее дело сводилось к одному: одна книжка, поновее, побила другую, которая постарее, кто-то недоподсказал, что сейчас надо. И как «подавать»? А нам-то не «подавать» надо. Мы-то соображать должны, как самим быть, что хороню и что плохо. Кто добрый, а кто нет. И вообще, нужна ли совесть, жалость и прочее. Так что боролся Егор «в некотором царстве» не с убеждениями, а с устарелым учебником.

За Егора вступились. Так ведь он мог промолчать? Бочком, бочком, тишком-тишком, нам только показал бы свою правоту и все. И этого немало было бы. К тому же он не нападал на преподавателя, это она его ругала. А он только аргументы высказал в свою защиту. Именно в свою защиту. Для него-то это важно. Он у нас за добро. (Тут «оратор» пококетничал голосом, но без иронии, хотя и с насмешечкой, — почему не посмеяться над чудаком.) Он у нас за добро и за милосердие, а также за то, чтобы все было по правде. И еще больше за то, чтобы слабых не обижали. И даже учительницу он пожалел, не стал ей показывать при всех, с чем она к нам приходит, и не только в этот раз. Он просто пришел и положил книжки. В ее глазах он ее побил или одни книжки побили другие книжки. Тут есть одна тонкость. Ее (учительский) учебник — старый, в новом-то правильно сказано. Она Егору и отомстила. А в его глазах — он ей доказал, что выбрасывать милосердие нельзя и добро с сочувствием тоже нельзя выбрасывать, все это наше. И по-новому оно теперь «работает».

А по нашему общему мнению, он дуралей, его надо защищать. Иначе уж медали он не получит точно. И даже не получит приличного аттестата. Из-за того, что вылез! Победил бы Егор учительницу по-тихому, среди нас, а теперь с ним возись тут.

Председатель со своего места прервал оратора.

— А вы и решили — вынесем-ка мы это на всеобщее обсуждение, создадим общественное мнение. Поднимем вокруг этого дела шум, используя «посиделки», и не дадим в обиду парня. Так? Такая была стратегия?

Наступило молчание. И длилось оно весьма долго. Кто и не разрабатывал эту «стратегию», понял, что так все это и было, а кое-кто заерзал.

Комсорг жестко бросил:

— Ну и что же: логика борьбы… весовые категории у «сторон», согласитесь, разные.

— Кому еще угодно высказаться? — Кандидат филологии сделал радушный пригласительный шест.

— Я хочу. — Мальчик, резко выкрикнувший свое решение, вышел на трибуну — первый трибунный оратор. Он маленького роста, и, похоже, накрутил себя до полной свирепости. Решительный, ершистый и сердитый. Вокруг замелькали улыбки, как же он должен был себя накрутить, чтобы так выглядеть, этот на самом-то деле тихий, добрый мальчик. — Я хочу сказать про стихотворение Евтушенко, где он взял и сказал себе всю правду про себя. Какой он хороший поэт, мы все знаем… Какой он сам хороший — это про себя каждый знает лучше любого другого. А вот взять и прямо себе вовнутрь направить прожектор из совести и сказать себе — выходи, кто ты там такой есть. Про Евтушенко, моего любимого поэта, дружеские шаржи пишут — он разный внутри себя, у него внутри живет десять «я». А поэт взял и вывел каждого этого «я», кто в нем живет, за ушко да на солнышко. Кто-то из этих его «составных» оказался «внутренний подонок», так его Евтушенко и назвал. Назвал себя.

Он пишет в этом стихотворении о моральном духе такого здоровяка, которому не нужно нравственное очищение страданием. И ему даже неприемлемы пути выработки чистого внутреннего голоса — голоса суда над собой. Успех и здоровье, и все. Внутренний подонок в душе должен быть преодолен — в этом главный смысл стихотворения. Вот и мы сегодня должны думать о совести, о доброте. И страдать надо, когда ты ошибся, чтобы не страдали другие от твоей ошибки. Я скажу так: это все наше, а не только достояние прошлого и вовсе не привилегия традиционного совестливого русского интеллигента, какого мы знаем из произведений Чехова и Толстого. Поэтому Маша права, — он повернулся в сторону суматошной девочки. — Не то что-то получается. Наш дорогой герой не только правду искал. Искал он ее, конечно, и нашел. Прекрасно. Но и торжествовать он хотел. Поплясать он хотел на трупе бледнолицей (имя учительницы готово было сорваться с его уст, но было «проглочено»). Да еще «скромно», чтобы не было излишней гордыни. Как это скромно — сплясать на трупе и притом еще гордо! (Громкий смех встретил этот возглас.)

Ну ладно, в общем, понятно. Есть в этом что-то фальшивое. Маша права. Взял бы да объяснился честно с ней один на один. Вот если не получилось из этого ничего, тогда другого выхода нет. А так — покрасовался. Получается: сам свою правоту он использует, дивиденды берет с собственной правоты в виде популярности. Как герой. А не стыдно? Про что спор-то, про совесть. Хоть бы уж не про совесть. Тогда уж ладно, черт с тобой, делай бизнес. А так. — Он сошел с трибуны и остановился в зале. — Да, вот еще забыл. Права тут учительница или не права — это никакого значения не имеет. Ты сам себя спроси — прав ты или нет.

— Ну уж загнул. Тебе пусть по шее за твою же правоту, а ты чистоплюйствуй и не защитись даже. Только и думай, как бы чем не замараться. Вот это да! Возьми котомку да и двигай вслед за Лукой. — Десятиклассник-оппонент был рассержен, он встал с первого ряда и оказался с оратором нос к носу. Никто не засмеялся. Похоже, все и согласились в оценке Сашиного «загиба».

Кое-кто оборачивался и на «героя» всей этой истории. Он молчал, покраснел. Сосед дергал его за рукав: чего ты, очнись!

— Права Маша и этот тоже, евтушенковец, а я, значит, подонок, — встав, тихо сказал Егор.

Колючие слова сказаны срывающимся голосом, в голосе злые слезы.

Услышав их, Маша снова бежит к трибуне и радостно сообщает:

— Ребята, он с нами согласился. — И безо всякого перехода: — Можно я прочту стихотворение?

Лишь только один я останусь с собою, Меня голоса призывают толпою. Которому же голосу отповедь дам? В сомнении рвется душа пополам. Советов, угроз, обещаний так много, Но где же прямая, святая дорога? С мучительной думой стою на пути — Не знаю, направо ль, налево ль идти?

Махни уж рукой да иди, не робея, На голос, который всех манит сильнее, Который немолчно, вблизи, вдалеке, С тобой говорит на родном языке!

Вот! Это про самое главное, что я хотела сказать. Про голос совести. Тогда это стихотворение вылетело из головы. А сейчас… («Влетело», — подсказал кто-то.) А сейчас оно вспомнилось. Здесь сказано про то, как не сфальшивить, и про то, как слушаться своего судью — совесть. Саша объяснил нам, где фальшь закралась. Вроде и борьба за истину есть. И есть еще бизнес: давайте про это сделаем спектакль. Спектакль зачеркивает чистое, что было, вот и получается бизнес. А мы должны страдальца защищать. Уважать надо свои собственные хорошие мысли. — Девочка хотела что-то сказать, но тут послышались аплодисменты.

Одновременно в дверь вплыла директор в сопровождении завуча. Завуч вызвала директора из дома по случаю ЧП.

Всем своим видом директор являла полное согласие с Машей и большое удовлетворение по поводу хода вечера.

Утвердившись на сцене рядом с кандидатом филологии, она мягким властным голосом заключила:

— Раз стихи Алексея Константиновича Толстого — значит, действительно мораль без нравоучений.

Это было заключение. Она не столько осведомилась, сколько приказала.

Председатель хотел было возразить, это было видно по его лицу: наоборот, мол, все разговорились, много еще о чем надо поспорить.

Но тут поднялся школьный секретарь, он же комсорг десятого класса, и в своей вежливо-жестковатой манере сообщил:

— Собственно, основное направление для размышлений мы получили («Не быть внутренним подонком», — хихикнул кто-то). Заключение же у нас делал Саша. А это все была художественная часть. Завтра воскресник по интернату, там и посмотрим, что к чему. По части морали без нравоучений. Надо еще подготовиться, пора, ребята, расходиться.

Ребята нехотя разошлись. А президиум остался. Совещаться.