ГЛАВА 10

ОБРАТНО В РИМ — ОСТИЯ И АФРИКА

Лишь с началом нового семестра в конце ноября 386 года Августин решился и отказался от своего места в Милане. В прощальном письме он жалуется на затрудненное дыхание и боли в груди (О блаж. жизни, 4) Когда его собеседники по Кассициаку возвращаются к своим делам, ему остается беседовать только с самим собой. Так возникло сочинение «Монологи» — размышления, в которых Августин задает вопросы и сам же на них отвечает, с чем-то соглашается, а на что-то возражает.

ОБРАТНО В РИМ — ОСТИЯ И АФРИКА

Лишь с началом нового семестра в конце ноября 386 года Августин решился и отказался от своего места в Милане. В прощальном письме он жалуется на затрудненное дыхание и боли в груди (О блаж. жизни, 4) Когда его собеседники по Кассициаку возвращаются к своим делам, ему остается беседовать только с самим собой. Так возникло сочинение «Монологи» — размышления, в которых Августин задает вопросы и сам же на них отвечает, с чем-то соглашается, а на что-то возражает. Он критически исследует свою совесть. Может ли он обойтись без богатства, власти и телесных наслаждений? Да, он принял решение никогда не вступать в брак. Самоиспытание в «Монологах» во многом предвосхищает более позднее самоиспытание в «Исповеди». Диалог исходит из того же близкого родства между Богом и душой: «Боже, который всегда неизменен! Позволь мне познать меня самого! Позволь мне познать Тебя!»: Deus semper idem, noverim me, noverim te (Монол. 1,7; 1,20; 1,27; II, 1; cp. 1 Kop. 13,12).

Всего через два года после того, как Августин приехал в Милан, чтобы завоевать мир и приблизиться к импера горскому двору, он пережил «кораблекрушение» (О блаж. жизни, 4) и «обращение». На Пасху 387 года он в Милане вместе с сыном Адеодатом, которому еще не было пятнадцати лет, и другом Алипием принял святое крещение от самого епископа Амвросия, пройдя с Нового года обычный курс для «оглашенных» (competentes).

Прямо под входом в нынешний собор в Милане были раскопаны остатки церкви Святой Феклы и красивая небольшая крещальня второй половины IV века, где до сих пор сохранилась напольная мозаика. Как раз на Пасху 387 года они трое спустились босиком в этот бассейн, смыли с себя грехи и получили белые туники неофитов. Для Амвросия Августин был всего лишь одним из многих оглашенных. Он никогда не упоминал о нем в своих сочинениях. Но для Августина Амвросий был великим учителем никейской ортодоксальности (Пр. Юлиана, II, 21-22). Благодаря Амвросию Августин впервые познакомился с идеалами аскетизма, толкованием на библейские аллегории, неоплатоническим описанием главных христианских истин, по-настоящему пессимистическим взглядом на человека и соответствующей ему драматической проповедью благодати.

Осенью 387 года Августин вместе со своей старой матерью и несколькими друзьями уезжает на юг. Моника умерла в приморском портовом городе Остия перед их отплытием в Африку, и Августин весь 388 год провел в Риме. Каждый раз, приземляясь в римском аэропорту Фиумичино, я ищу их. Оттуда сверху можно увидеть Остию-Антику. Там матери и сыну было великое небесное видение, там умерла Моника, и из устья Тибра, если верить Божественной комедии Данте, их души отправились в Чистилище.

С11 ноября 387 года по 10 марта 388 морской путь в Африку был закрыт из-за военной блокады. Военачальник Максим поднял восстание против императора и блокировал Римский порт. Небольшому обществу, направлявшемуся в Африку, пришлось ждать в Остии конца блокады. Они не были особенно огорчены, хотя события развивались не так, как им хотелось бы. Их поддерживал Амвросий и защищали богатые христианские семейства Рима. У Августина и его друзей были такие сильные связи в Милане, что им могли позавидовать многие влиятельные римляне. Поэтому мое сравнение Августина и его спутников с африканскими беженцами, сидящими в углу аэропорта Фиумичино в ожидании вида на жительство, не совсем корректно.

Так называемое видение в Остии, о котором Августин рассказывает в «Исповеди» (IX, 10), примечательно во многих отношениях. Августин и его умирающая мать-христианка переживают чисто неоплатоническое восхождение, когда в момент экстаза они вместе «прикасаются» к центру действительности и ее высшей точке. Моника вообще часто служит Августину доказательством, что существует не только философский путь проникновения в божественную мистерию. Однако здесь она способствует просвещению Августина так же, как Диотима открыла истину Сократу в диалоге Платона «Пир». В своем знаменитом рассказе Августин сводит воедино различные поля: неоплатонизм и христианство, философское знание и наивную веру непросвещенной женщины, индивидуальное посвящение и постижение истины с единоверцами.

Августин рассказывает о своих чувствах, пережитых вместе с матерью: «Когда в беседе нашей пришли мы к тому, что любое удовольствие, доставляемое телесными чувствами, осиянное любым земным светом, не достойно не только сравнения с радостями той жизни, но даже упоминания рядом с ними, то, возносясь к Нему Самому сердцем, все более разгоравшимся, мы перебрали одно за другим все создания Его и дошли до самого неба, откуда светят на землю солнце, луна и звезды. И войдя в себя, думая и говоря о творениях Твоих и удивляясь им, пришли мы к душе нашей (in mentes nostras) и вышли из нее, чтобы достичь страны неиссякаемой полноты, где Ты вечно питаешь Израиля пищей истины, где жизнь есть та Мудрость (ubi vita sapientia), через которую возникло все, что есть, что было и что будет. Сама она не возникает, а остается такой, какова есть, какой была и какой всегда будет. Вернее: для нее нет «было» и «будет», а есть только одно «есть» (esse solum), ибо она вечна, вечность же не знает «было» и «будет». И пока мы говорили о ней и жаждали ее, мы чуть прикоснулись к ней всем трепетом нашего сердца (attigimus earn modice toto ictu cordis). И вздохнули, и оставили там «начатки духа»…» (Исп. IX, 10).

Эта история кажется слишком прекрасной, чтобы быть правдой. Но она так уместна в исповеди Августина, что выдает его горячее желание собрать противоречащие ему мнения в одну примиряющую картину. Когда вскоре после этого Моника умерла в Остии, она не только снова завоевала своего сына: «Она любила мое присутствие, как все матери, только гораздо больше, чем многие матери… в стенаниях искала она то, что в стенаниях породила» (Исп. V, 8). Это было наследством, доставшимся ей от Евы. Августин ликует про себя, оттого что Моника не будет покоиться рядом с Патрицием в Африканской земле. Они оба в конце концов одержали победу над всеми соперниками.

После девяти дней болезни Моника скончалась в возрасте пятидесяти шести лет (Исп. IX, 11). Адеодат плакал над умершей бабушкой, но Августин сумел сдержать слезы. Лишь много лет спустя он вспоминает о кончине матери в трактате «О почитании усопших к Павлину» (422). В1945 году могильная плита Моники была обнаружена возле церкви Сан-Ауреа, там, где дорога из Остии-Антики сворачивает на Рим. Консул Аниций Басс поставил эту плиту в 410 году вскоре после падения Рима, то есть, еще при жизни Августина. Эта могильная плита была хорошо известна в средневековье среди приезжающих в город паломников, позже о ней забыли.

В начале Ренессанса останки Моники были перевезены в церковь Святого Августина в Риме, где они покоятся и поныне в ее капелле справа от главного алтаря. Незадолго до смерти Моника вместе с сыном пережила посвящение в то, что «не видел того глаз, не слышало ухо» (1 Кор. 2,9). В традиционный платоновский рассказ о восхождении Августин вставляет ряд библейских цитат и библейских аллюзий, которые христианизируют это необычное переживание. Точно так же епископ Амвросий весной 386 года в своих проповедях в Милане ссылками на Библию христианизирует и сочинения Плотина.