О БЕССМЕРТИИ ДУШИ

IV. 7. ΠΕΡΙ ΑΘΑΝΑΣΙΑΣ ΨΥΧΗΣ

Краткое введение

Этот очень ранний трактат (№ 2 в Порфириевой хронологии) наиболее «схоластичен» из написанных Плотином. Большая часть трактата посвящена опровержению принятых в различных школах положений, противоречащих платонической доктрине, отстаивавшей бестелесность и бессмертие души. Для опровержения этих положений Плотин пользуется стандартными аргументами, почерпнутыми из различных подходящих для данной цели источников; и в положительном изложении платонической доктрины весьма немного собственно Плотиновых мыслей.

Аргументы, направленные против стоического материализма (опровержению которого, по преимуществу, посвящена дискуссионная часть трактата), берут начало в аристотелизме и, возможно, позаимствованы из трактата О душе Александра Афродисийского — любимого Плотином автора-перипатетика; аргументы против возможного, хотя и неверного, как говорит сам Плотин, истолкования учения пифагорейцев имеют источником трактат Аристотеля О душе, а также платоновский Федон; аргументы против аристотелевской энтелехии, несомненно, платонические (в том числе и принадлежащие самому Плотину), хотя временами он остроумно пользуется трудностями, возникшими у самого Аристотеля в трактате О душе. Позиция эпикурейцев, как всегда, обсуждается очень сжато (в начале гл. 3) и опровергается в ходе полемики со стоиками.

Гл. 15 — несколько странное небольшое приложение к трактату, где в качестве основания для веры в бессмертие души — для тех, кто испытывает потребность в подобного рода вещах — предлагаются традиционные религиозные верования и практики. Вряд ли стоит сомневаться в принадлежности этой главы именно Плотину, поскольку сказанное в ней вполне согласуется с обычным для него уважительным и беспристрастным отношением к традиционной эллинской религии.

Синопсис

Человек — не простое существо, но составлен из души и тела; тело гибнет, а душа, которая и есть истинный человек, продолжает существовать (гл. 1). Душа не есть тело: детальное опровержение материалистической позиции стоиков (а заодно, мимоходом, и эпикурейцев) (гл. 2-8. 3). Опровержение псевдо-пифагорейской теории о душе-гармонии (гл. 8. 4). Опровержение теории Аристотеля о том, что душа есть энтелехия тела, или неотделимый от него эйдос (гл. 8. 5). Изложение и защита платонической доктрины (гл. 9-14). Те, кто нуждается в доказательствах иного рода, могут найти подтверждение теории бессмертия в прорицаниях и культе мертвых (гл. 15).

1. Бессмертен ли каждый из нас, или всецело смертен, или же что-то в нас уходит в рассеяние и гибель, другое же пребывает всегда: то, что и есть сам человек, — вот что следует узнать, рассматривая предмет согласно природе. Человек не есть нечто простое, но одно в нем есть душа, другое — наличное тело, существующее как наше орудие или каким-то другим образом зависящее от нас. Оперевшись на это, давайте произведем деление и рассмотрим сущностную природу каждой из составляющих. Тело, конечно, само есть нечто составленное, так что невозможно разумно полагать, что оно пребывает; да и наши чувства воспринимают его распадение и истощение, и восприимчивость ко всевозможным несчастьям, когда каждое из существующего в нем движется само по себе, и одно уничтожает другое, и превращается в другое, и освобождается от другого, особенно когда душа, творящая дружбу, не присутствует в массах [тел]. Сколько бы не отделялось каждое, становясь единым, оно не есть единое, распадаясь на материю и форму, поэтому необходимо, чтобы и простые тела имели их [т. е. материю и форму] своими составляющими. Кроме того, раз они имеют величину, поскольку они тела, они рассекаются и разбиваются на мелкие части, тем самым подлежа смерти. Так что если тело есть наша часть, то весь человек не бессмертен, если же — орган, то поскольку он дан нам на определенное время, то должен быть природой, существующей это время. Другое же, наиболее господственное, и есть сам человек; если это действительно так, то он относится к телу как эйдос к материи, или как пользующийся — к орудию; и в том, и в другом случае он есть душа.

2. Что же тогда есть эта природа [души]? Если она есть тело, то должна быть всецело разложена по частям, ибо всякое тело составлено. Если была бы не телом, а иной природой, тогда эта природа должна быть рассмотрена или тем же [аналитическим] методом, или каким-либо другим. [Если душа есть тело,] в первую очередь следует рассмотреть: на какие составляющие части следует разложить то тело, которое они называют душой. Поскольку жизнь необходимо присутствует в душе, то необходимо, чтобы это тело — душа — имело бы врожденную жизнь, если же она составлена из двух и большего числа тел, тогда жизнь будут иметь либо все они, либо одно из них, либо ни одно. Теперь, если жизнь свойственна одному из них, то именно оно и будет душой. Но что же это за тело, которое имеет жизнь от себя? Ибо и огонь, и воздух, и вода сами по себе бездушны; и когда в чем-то из них присутствует душа, оно пользуется жизнью как чем-то внешним, а других тел, кроме этих, нет. Даже те, кто мнят, будто есть и иные стихии, говорят, что эти стихии — тела, но не души, и не имеют жизни [от себя]. Если же ничто из них не имеет жизни, было бы нелепым предположить, что их собранием творится жизнь: если каждое из них имеет жизнь, то и одного из них достаточно; лучше сказать, что невозможно скоплению тел произвести жизнь, и лишенным ума [сгрудившись] произвести ум. [Держащиеся таких мыслей] сами не скажут, что их стихии станут одушевлены, будучи смешаны без порядка. Значит, должно быть порядку смешения и причине смешения, это и займет здесь место души. Не потому только, что тела составлены, но потому, что даже простейшее тело не могло бы быть во Вселенной без Души, если, в самом деле, именно входящий в материю логос творит тела, ибо этот логос не может происходить ни от чего другого, но — от Души.

3. Если же кто-нибудь скажет, что это не так, но атомы, или бесчастные вещи, собираются благодаря единству и подобострастию, то он будет опровергнут самим их приложением друг к другу, в результате которого не составляется целого, не образуется единого, не достигается симпатия по равнодушию неспособных к объединению тел, душа же относится к себе симпатически. И потом, ни тело, ни величина не возникают из лишенного частей. И относительно простого сущего, они не скажут, что то, что в нем материально, имеет жизнь от себя, ибо материя бескачественна, значит то, что занимает место эйдоса, приносит жизнь; если же мы говорим, что этот эйдос есть сущность, то он будет не составленным, но той из его составляющих, которая будет душой; она уже не будет телом, ибо не будет состоять из материи, а если будет, [то, исследуя ее природу, нам] придется действовать опять тем же способом. Если же скажут, что душа есть свойство материи, но не сущность, то должны будут сказать: от чего свойство и жизнь пришли в материю. Ибо сама материя не имеет формы и не содержит в себе души. Следовательно, должен быть податель жизни: или он есть материя, или одно из тел, или он — вне сущего и всецело по ту сторону телесной природы. Но ни единого тела не могло бы быть, не будь душевной силы. Ибо тело текуче, и в этом движении его природы, будь только тело, оно весьма быстро погибло бы, даже если бы одно из тел называлось душой. Ибо это называемое душой тело было бы аффицируемо, как и другие тела, если у этих тел одна и та же материя. Лучше сказать, ничего не возникло бы, но все остались бы в материи, не будь оформляющего материи [начала]. Возможно, и самой материи вовсе не было бы. Эта Вселенная распадется, если кто-нибудь доверит ее соединяющей силе тела, уступая должность души, вплоть до имени, какому-то воздуху или легко рассеиваемой пневме, не имеющей единства с собой. Если кто-нибудь положит одно из тел истоком этого мироздания, то если все тела делимы, как он не выставит эту Вселенную лишенной ума и несомой неизвестно куда? Какой порядок может быть в пневме, которая сама нуждается в данном Душой порядке; какой в ней может быть логос или ум? Но если Душа существует, и все эти тела служат ей для устроения как космоса, так и каждого отдельного живого существа, если она восполняет в целом различные силы, то не присутствуй она в целом, эти тела были бы ничем и, конечно, не были бы упорядочены.

4. Они и сами, ведомые истиной, свидетельствуют, что должен быть некий эйдос души — прежде тел и лучше, чем они; а когда они утверждают, будто пневма имеет в себе ум, и что огонь разумен, то [создается впечатление] будто без огня и пневмы не может существовать лучшая часть сущности; можно подумать, она ищет, где бы ей зацепиться, в то время как им самим нужно поискать места для тел, ибо они должны полагаться в душевной силе. Если же они утверждают, что и душа, и жизнь помимо пневмы — ничто, то что же тогда есть это навязшее на зубах «определенное состояние», в которое они спасаются от необходимости утверждать иную деятельную природу, помимо природы тел? Если же не всякая пневма — душа, ибо есть мириады неодушевленных пневм, то они будут говорить, что душа есть «пневма в определенном состоянии», тогда это «определенное состояние» и «отношение» они должны будут назвать либо чем-то из сущих, либо ничем. Но если ничем, то душа будет только пневмой, а «определенное состояние» — пустой звук. Таким образом получится, что и душа, и Бог — не что иное, как материя, пустые имена, но существует только материя [или материальная пневма]. Если же отношение принадлежит к вещам существующим, и есть нечто иное, помимо подлежащего и материи, и хотя оно и в материи, но само нематериально, поскольку, опять же, не составлено из материи [и формы], если все это так, тогда отношение будет неким логосом, а не телом, иной [не телесной] природой. Вот еще из чего ничуть не менее явствует, что невозможно душе быть каким-либо телом. Тело — горячо или холодно, жестко или мягко, твердо или текуче, черно или бело, тела будут обладать и всеми другими качествами, и разные тела будут обладать различными качествами. Если тело только горячо, оно будет греть, если только холодно — остужать, легкость сделает легким, тяжесть — тяжелым, черное сделает черным, и белое — белым. Ибо огонь не охлаждает, и холод не производит горячего. Но душа производит в различных живых существах различные [качества], и даже противоположные в одном и том же, делая плотным одно и разжижая другое, уплотняя одно и разряжая другое, делая одно черным, другое — белым, одно делая легким, другое же — тяжелым. Если бы она была телом, она должна была бы производить нечто одно, соответствующее своему телесному качеству, между прочим, и один цвет: она же делает многое.

5. Почему же есть много движений, а не одно, хотя все тела имеют одно движение? Если они считают причиной одних произволения, причиной же других — логосы, то поступают верно; но ни произволения не относятся к телу [т. е. не принадлежат сфере тел], ни логосы, которые разнообразны, в то время как тело едино и просто, и само по себе не участвует в таком логосе [т. е. в движущей и одушевляющей его душе], но лишь насколько это дано ему его творцом, становится горячим или холодным. Но откуда в самом теле появляется сила расти в определенное время и до определенных размеров? Телу свойственно расти, но само тело не имеет удела в начале роста, но участвует в нем, насколько может принять в материальном объеме то, что служит началу, из себя производящему рост. Если бы душа, в этом случае, сама была бы телом, будучи вместе с тем и причиной роста, то необходимо и сама бы росла; по необходимости, это происходило бы путем прибавления подобного тела, если уж она собралась прийти в равенство с тем, что растет благодаря ей. В такой ситуации добавляться будет либо душа, либо бездушное тело. Если это будет душа, то откуда и каким образом она пришла, и каким образом она [к прежней душе] приложилась? Но если прибавилось неодушевленное, то как оно стало душой, и как эта только что ставшая душа будет единомысленна с той, что была прежде; как они будут едины во всех своих мнениях, и не получится ли так, что пришлая душа не будет знать того, что знает другая [бывшая прежде] душа? Если это будет происходить так же, как с остальной нашей массой: нечто от нее будет утекать, и нечто прибавляться, тогда ничто не будет в душе тождественным; но как же мы тогда помним, и каким образом узнаём близких, если не благодаря тождественной себе душе? Опять же, если душа есть тело, а природа тела делима на множество отдельных частей, каждая из которых тоже тождественна целому, то если душа есть определенная величина тела, тогда, в случае уменьшения тела, она не была бы больше душою, так же как это происходит со всяким количеством: если от него что-нибудь отнимают, оно перестает быть тем, чем было; но если какая-либо вещь, имеющая размер, уменьшаясь в массе, остается качественно тождественной себе, она отлична как от тела, так и от определенного размера, но может сохранить свою тождественность благодаря своему качеству, которое отлично от количества — что на это скажут утверждающие, что душа есть тело? В первую очередь,

о каждой отдельной части души, которые все суть в едином теле: есть ли каждая из них душа, такая же как и целая? А часть части, опять же? Если это так, то величина ничего не дает сущности вещи, хотя должна давать, раз она определенное количество; она присутствует как целое во множестве мест; но это невозможно — быть как целое в разных местах, равно невозможно и каждой из частей целого быть тем же, что и целое. Если же они скажут, что каждая из частей не есть душа, их душа будет состоять из неодушевленных частей. Кроме того, если величина каждой из частей души будет определена [как линия] с обеих сторон, то все, что будет больше или меньше, душой уже не будет. Значит, когда в результате одного соития и из одного семени рождаются два близнеца или, как у других животных, многочисленное потомство, то семя будет разделено во множество мест [матки], и каждое будет целым — почему же это не научает тех, кто желает знать, что та вещь, в которой часть тождественна целому, в своей сущности превосходит количество и по необходимости сама должна быть бесколичественной? Ибо таким образом вещь пребывает собой, даже теряя какое-то количество; она не заботится о количестве и массе, поскольку ее сущность иная. Итак, и душа, и логосы бесколичественны.

6. Из этих аргументов ясно, что если душа есть тело, то не будет ни ощущения, ни мышления, ни познания, ни доблести, ничего другого прекрасного. Даже если кто-нибудь собирается что-либо ощущать, то и сам должен быть единым, и схватывать должен всё этим единым и тождественным: и в случае, когда через многие ощущения воспринимаются многие предметы, или если многие качества воспринимаются в одной вещи, и в случае, когда через одно ощущение дана многочастная пестрая вещь, например, лицо. Ибо нет [отдельного] восприятия носа и [отдельного] восприятия глаз, но все восприятия принадлежат одному и тому же. И если одно ощущение приходит через глаза, а другое через уши, то должно быть нечто единое, в которое оба они приходят. В противном случае, как можно было бы сказать, что они различены, если бы не было этого тождественного, к чему приходят все ощущения? Следовательно, оно должно быть также как центр: линии, исходящие от периферии круга, должны достигать его, и то, что схватывает их, должно быть единым сущностно существующим. Стань оно протяженным, ощущения прилагались бы к нему, так сказать, с разных концов линии, и тогда — либо вновь бы сбегались в единое и тождественное, подобное середине линии, или же каждый из концов имел бы свое восприятие, так же как я ощущаю одно, а ты — другое. И если ощущаемое было бы чем-то единым, например, лицом, то оно либо сократилось бы в единое, что, очевидно, и происходит, ибо видимое сокращается в зрачках глаз, либо нет; тогда встает вопрос: как большие предметы видимы посредством зрачков? Подобно этому, и даже еще в большей степени, видимое сокращается, приходя [из зрачка] во властвующее начало, становясь лишенным частей умопостигаемым предметом, ибо и само властвующее начало лишено частей; если бы оно было чувственной величиной, то и делилось бы вместе с ней, так что каждая часть восприемлющего воспринимала бы особую часть восприемлемого, и ни один из нас не схватывал бы воспринимаемую вещь как целое. Но всё есть единое; как же оно может быть делимо? В самом деле, не удастся подогнать равное к неравному, потому что не равно водительствующее начало даже всем чувственным [содержаниям]. На сколько частей, и согласно чему разделить [водительствующее начало]? Может быть, разделить его соответственно числу наличного во множественности приходящего предмета ощущений? Тогда каждая из этих [таким образом полученных] частей души ощущала бы некую часть предмета. Но неужели не воспринимались бы части частей? Невозможно [чтобы не воспринимались]. Но тогда каждая часть души воспринимает весь предмет, а поскольку величине свойственно по природе делиться до бесконечности, бесконечным будет и число восприятий каждой из частей души — восприятий, относящихся к чувственному предмету, как будет налично и бесконечное число образов в водительствующем начале, относящихся к одному и тому же. Опять же, поскольку ощущаемое есть тело, ощущение не может возникнуть иначе, нежели как если бы пальцы отпечатывались на воске — будет ли место воска занимать кровь или воздух. И если это происходит в текучем теле, о чем и следует говорить, то не будет памяти, и восприятие исчезнет, как отпечаток на воде. Но если отпечаток сохраняется, то либо другим уже невозможно отпечататься, поскольку их место уже занято другими, так что [с какого-то момента] уже не будет других восприятий, или, если они все-таки произойдут, то уничтожат первые, так что их нельзя будет вспомнить. Но если мы помним и ощущаем одно за другим, и предшествующее не мешает последующему, то невозможно душе быть телом.

7. То же самое можно увидеть также из боли и из восприятия боли. Когда человек говорит, что у него болит палец, боль находится не где-то, а именно в области пальца, но тогда [если ощущает душа] они [стоики] должны будут согласиться с тем, что ощущение боли налично в области водительствующего начала. Конечно, иное — болящая часть, и иное — ощущение боли, которое ощущает водительствующее, но и вся душа претерпевает то же самое. Как же это происходит? Они скажут, что это происходит благодаря «передаче»: прежде всего, претерпевает душевная пневма, находящаяся в области пальца, она передает претерпевание следующей, а эта передает другой, до тех пор пока претерпевание не достигнет водительствующего начала. Но тогда необходимо, если ощущение осуществляется через передачу, чтобы первая часть ощутила одну боль, другая часть — другую, а третья — еще третью: должно быть много ощущений, бесконечное их количество; должно быть бесконечное количество ощущений одной и той же боли, причем водительствующее начало будет ощущать позднее всех и, помимо всех других ощущений боли, будет ощущать еще и свое особенное болевое ощущение. Но, по истине, каждое из промежуточных ощущений не есть ощущение боли в пальце, но следующее будет ощущать, что болит ступня, третье, что болит выше; таким образом, будет множество ощущений боли, и водительствующее начало не ощутит боли в пальце, но боль в том, что рядом с ним, и будет знать только это одно, остальные же ощущения боли исчезнут, так что оно так и не поймет, что болит палец! Итак, это ощущение не возникает благодаря передаче, ибо невозможно одной части тела знать, что претерпевает другая, поскольку тело есть масса, а все величины отличны одна от другой, но тогда [если ощущение не осуществляется через передачу] следует утверждать, что воспринимающее есть что-то везде присутствующее и себе тождественное. Но это уже относится к какому-то другому сущему, а не к телу.

8. Теперь следует показать, что не будет никакого мышления, если душа есть какое-то тело. Ибо если ощущение есть схватывание душой предмета чувств при помощи тела, то мышление [в отличие от ощущения] не достигает своего предмета посредством тела; в противном случае, оно будет тем же, чем и ощущение. Тогда, если мышление есть схватывание без тела, еще более необходимо, чтобы само мышление не было телом. Далее, ощущение постигает чувственные предметы, мышление — умопостигаемые; даже если некоторые и не хотят этого, все равно признают, что мышление схватывает какие-то умопостигаемые вещи, лишенные величины — как же это то, что обладает величиной, будет мыслить лишенное величины; как то, что лишено частей, будет мыслить имеющее части? Разве что посредством какой-либо неделимой части оно помыслит себя. Если так, то мыслящее не будет телом, ибо не будет нуждаться в целом для того, чтобы коснуться его, но ему будет достаточно чего-то единого. Если же они согласятся с тем, что первичные мысли всецело и в наибольшей степени чисты от тел, а это — истина, то каждую из таких самоединичностей ум познает, очистившись или очищаясь от тела. Если же они скажут, что мыслятся эйдосы в материи, [мы возразим, что в процессе мышления] они становятся отдельны от тел, и есть ум, отделяющий их. Ибо не вместе с мясом и, вообще говоря, с материей мыслятся отдельные круг, треугольник, линия или точка. Следовательно, душа сама должна отделять от тел такие [умопостигаемые] предметы, а значит, и сама она не есть тело. Я думаю, не имеет величины также красивое и справедливое, и вместе с ними — мышление их; так что, когда они приходят, душа принимает их бесчастными, и они полагаются в том, что не имеет частей. Но если душа есть тело, то как могли бы существовать доблесть, благоразумие, справедливое мужество и все остальное? Тогда и благоразумие, и справедливость, и мужество были бы некоей пневмой или кровью, если, конечно, не есть мужество — нечувствительность пневмы, а благоразумие не есть благорастворение кровей, если не есть красота — благообразие производимых впечатлений, благодаря которым мы говорим, что тела сильны, цветущи и красивы [чувственно]. [Они могли бы сказать, что] в этих впечатлениях пневме свойственно быть сильной и красивой, [пусть так,] но что заставляет ее быть благоразумной? Разве дело не обстоит противоположным образом, разве в объятьях и ласках не разгорячится она, разве затем не обретет желанной прохлады, разве не приникнет к чему-то нежному, свежему, мягкому? Разве станет она заботиться о том, чтобы воздать каждому по достоинству? Нужно выбрать одно из двух: либо душа вечно касается вечно сущих созерцаний добродетели и других умопостигаемых вещей, либо добродетель возникает в душе, помогает ей, а потом опять гибнет. Но кто творец [добродетели как таковой], и откуда он? Во всяком случае, он будет пребывать. А тогда и добродетели будут пребывать вечно, как содержания геометрии. Если же добродетели вечны, то ни они не тела, ни то, в чем они суть [т. е. души]; последние должны быть такими же, как и первые, и значит, не должны быть телами. Ибо вся природа тел не пребывает, но течет.

8.1. Если же видя действия тел — нагревание и охлаждение, толкание и тяготение, — они здесь и расположат душу, поставляя ее, так сказать, в центр свершений, то, в первую очередь, они не знают, что сами тела производят эти [вышеназванные действия] посредством бестелесных сил, при том что все эти бестелесные силы не относятся к душе [, но к иному бестелесному же субъекту], ей же принадлежат мышление, ощущение, рассуждение, влечение, прекрасное и разумное попечение: все те, что требуют иной сущности. Но они предали силы бестелесных телам, ничего не оставив самим бестелесным. А что тела, благодаря именно бестелесным силам, способны на то, на что они способны, это станет ясным из следующего. Они согласны с тем, что иное — количество, а иное — качество, и что все тела обладают определенными количествами, но не всякое — определенным качеством, как, например, не обладает им материя. Согласившись с этим, они согласятся и с тем, что сущность качества отлична и от количества, и от тела. Но как без определенного количества может быть тело, если все определенные тела имеют определенное количество? Далее, как было сказано где-то выше, если все тела делимы, и всякая масса перестает быть тем, чем была, если от нее что-то отнято, однако, в каждой из частей разделенного пребывает всё то же качество, например, сладость меда ничуть не меньше в каждой из его частей, значит сладость не есть тело; подобно ей и другие качества. Тогда, в самом деле, если бы эти силы-возможности были телами, было бы необходимо им, ради крепости сил, обладать большими массами, малым же силам [соответственно] обладать малыми массами. Но если силы великих масс слабы, однако же и мельчайшая масса [порой] обладает великой силой, то должно возводить производимое массами действие к чему-то иному, нежели величина [масс], к чему-то безвеличинному. Разве то, что материя остается тождественной, будучи, как они говорят, телом, то, что оставаясь тождественной, она творит различное, принимая качества, — разве все это не делает ясным, что она принимает нематериальные и бестелесные логосы? Они не должны говорить, что [душа есть тело, потому что] живое существо умирает, когда воздух или кровь уходят из него. Действительно, живое существо не существует без них, как и без многих других вещей, причем ничто из этого не есть душа. Ни дух, ни кровь не наполняют всего тела, но — душа.

8.2. Еще, если бы душа была телом и проходила бы через все тело, она смешалась бы с ним тем же способом, каковым и другие тела смешаны. Если же смешение тел не допускает того, чтобы каждое из смешавшихся тел пребывало в действительности, тогда душа не присутствовала бы в телах в действительности, но только в возможности, и потеряла бы свое бытие душой, так же, как если смешаны сладкое и горькое, то уже нет сладкого; значит, мы не имеем души [если рассуждать таким образом]. Но если душа есть тело, и смешана с [собственно] телом цело нацело, так что где бы ни было одно, там есть и другое, так что и она, и телесные массы занимают одно и то же место, так что не будет никакого роста без приращения души, если все это будет так, — тогда ничто не останется неделимым. [Они говорят, однако, что] попеременное чередование больших частей не является смешением, они говорят, что это будет соположностью, [смешение же происходит] когда прибавленное распространяется по всему телу, — но даже в случае, когда прившедшее оказывается меньшим, смешение невозможно, поскольку прившедшее лишено равенства большему, — распространяется повсюду и делит повсюду то, в чем распространяется; значит, необходимо, если оно делит его в каждой точке, и уже не остается в промежутке никакого неделимого тела, чтобы деление произошло и в точке, что невозможно. Если же это так, поскольку деление беспредельно, а любое тело делимо, то не в возможности только, но в действительности будет существовать беспредельное. [Поскольку же это не так, то] невозможно одному телу проникать другое цело нацело; душа, однако, проникает тело цело нацело, и значит, она бестелесна.

8.3. Что же касается их положения о том, что пневма сначала есть природа [здесь: растительное начало], потом же, попадая в холод, она становится душой, закаливаясь и утончаясь на холоде, — это само по себе нелепо. Поскольку многие живые существа появляются на свет в тепле и имеют душу, не будучи предварительно охлажденными; но они говорят, что природа [= растительное начало] прежде души, которая возникает лишь в силу овнешнения первой. Выходит, они делают худшее первым, а прежде него полагают что-то еще более скудное, — то, что они называют соотносительным состоянием [вещества]; ум же у них возникает позднее, ибо, очевидно, происходит от души. Но Ум есть прежде всех вещей, следующая за ним — Душа, потом уже Природа, причем позднейшее всегда хуже, что и естественно. Значит, Бог, рассматриваемый как Ум, есть для них последний и порожденный, имеющий свое мышление извне; это значит то, что они не допускают ни существования Души, ни существования Ума, ни существования Бога. Если же возможностно сущее, — притом что оно не существовало прежде, как действительное, в Уме — все-таки как-то возникло, то оно не будет обладать действительностью. Ибо что введет возможностное в действительное бытие, если [действительное бытие] не будет от него отличаться и не будет прежде него? Если же оно само поведет себя в действительность, что, конечно, нелепо, но если все-таки поведет, то поведет, взирая на что-то, а это уже не будет возможностным, но действительным. Однако, если, в самом деле, возможностное будет вечно оставаться себе тождественным, и согласно себе введет себя в действительность, то будет лучше того, что [только] возможностно, будет чем-то вроде предмета стремления возможностного. Значит, будет первичным это лучшее, имеющее отличную от тела природу, вечно существующее в действительности; первее, значит, Ум и Душа, нежели природа; и значит, не таким образом есть душа, как пневма, и не таким, как тело. В пользу того, что душу не следует называть телом, можно привести и другие доводы, однако и этих достаточно.

8. 4. Поскольку природа души — иная, должно искать; какова она. Не будучи телом, не будет ли она чем-то относящимся к телу, например, гармонией? Ибо, хотя пифагорейцы говорили о ней другим способом, люди [обычно] мыслят ее именно так, как гармонию струн. Ибо как в случае со струнами, когда в результате их натяжения обретается некое свойство, то эта аффектация [т. е то, что было положено в предмете внешним действием — настраиванием] называется гармонией, таким же образом [, говорят,] и наше тело, поскольку возникает в смешении неподобных частей, постольку само это смешение производит и жизнь, и душу, которая есть определенное свойство определенной смеси. Многие доводы уже ранее были высказаны против этого воззрения: то, что душа первее, гармония же — позднее; то, что душа начальствует и руководит телом и во многих случаях борется с ним, чего она никогда не смогла бы произвести, будь она гармонией; и то, что душа есть сущность, гармония же не есть сущность; и то, что пропорциональное смешение тел, из которых мы составлены, будет здоровьем, а не душой; и то, что в каждой иным образом смешанной части была бы и иная душа, так что были бы многие души; и главное, что необходимо должна была бы быть прежде этой души-гармонии другая душа, творящая эту гармонию, так же как и в случае с музыкальным инструментом есть музыкант, который настраивает струны, он-то и имеет гармонию в себе, согласно которой и настраивает инструмент. Ибо не могут здесь ни струны, ни тела сами по себе прийти в гармонию. Вообще, эти люди превращают неодушевленные вещи в одушевленные, упорядоченное получается у них происшедшим по случайности из неупорядоченного, и не порядок у них следует из души, но душа из самодвижущегося порядка получает у них ипостась. Но так не может быть ни в частях, ни в целом; и значит, душа не есть гармония.

8. 5. Теперь следует рассмотреть: в каком смысле говорят о том, что душа — энтелехия. [Перипатетики] утверждают, что душа в составленном существе также относится к одушевленному телу, как эйдос к материи, и душа при этом не есть ни эйдос всякого тела, ни тела как такового, но «природного, органического тела, имеющего возможностно жизнь». Но если душа уподобилась тому, к чему прибавилась, как форма статуи — к меди, тогда, если тело разделяется, вместе с ним делится и душа, и если от тела отсекают часть, то вместе с ней отсекается и кусочек души; душа, в таком случае, не оставляет тела во время сна, если, в самом деле, энтелехия должна срастись с тем [телом], где она есть, — но, по истине, не так происходит во сне. Далее, если бы душа была энтелехией, не было бы никакого противоречия между логосом и желанием, но одно и то же через целое аффицировало бы всё, без всякого несогласия аффицированного с собой. Таким образом могло бы возникнуть ощущение, но мышление возникнуть так не могло. Поэтому [перипатетики] сами вводят иную душу, или ум, который и полагают бессмертным. Следовательно, рассчитывающая душа должна быть энтелехией иным, нежели этот, образом, если здесь вообще следует пользоваться словом «энтелехия». Но и чувственная душа не существует таким образом: если она, на самом деле, обладает отпечатками отсутствующих предметов ощущений, то обладает ими отнюдь не вместе с телом; если же дело не обстоит так, то они будут в ней как формы и образы; но она не смогла бы принимать другие [отпечатки], если бы [предметы бывших восприятий] были в ней именно таким образом [т. е. в виде отпечатков]. Следовательно, душа не есть неотделимая энтелехия. Более того, даже то, что желает в нас хлеба, питья или других относящихся к телу вещей, не может быть неотделимой энтелехией. Остается растительное начало; спрашивается, не может ли оно быть неотделимой энтелехией в этом смысле? Ясно, что и оно не существует таким образом. Ибо если начало роста расположено где-то в области корня, так что когда все остальное растение засыхает, у многих растений душа остается в районе корня и нижних частей, то вполне очевидно, что в этом случае душа оставляет остальные части и стягивается во что-то одно, и тем самым не существует в целом как неотделимая энтелехия. И опять же, прежде чем растение вырастет, душа находится в очень маленькой массе [корня, луковицы, черенка и т. п.]; таким образом, если душа переходит и из большего в меньшее, и из меньшего в большее, — что мешает ей вообще существовать отдельно? Но каким же образом, будучи неделимой, она становится энтелехией разделенного тела? Одна и та же душа становится душой сначала одного, а потом другого живого существа, — как же может она быть душой сначала одного, а затем другого, если она энтелехия одного? Это явственно видно из превращений одних живых существ в другие [т. е. из факта метаморфоза]. Следовательно, душа не имеет своего бытия благодаря бытию эйдоса, но есть сущность, не берущая своего бытия из утвержденности в теле; душа существует прежде, чем становится душой этого вот живого существа, поскольку тело живого существа не производит душу. Какова же сущность души? Если она не есть ни тело, ни свойство тела, но делание и творчество, и многие суть в ней, и многие — из нее, так что она есть сущность, отличная от тела, то какова же она? Очевидно, она есть существенно существующая сущность, как мы говорим. Поскольку все телесное называется становящимся, но не сущностно существующим, «оно возникает и уничтожается, но никогда не существует существенно», оно сохранено причастностью к сущему, насколько оно причастно ему.

9. Но есть и другая природа — та, что имеет бытие от себя, и есть всё существенно сущее, которое не возникает и не уничтожается; в противном случае, все иные вещи уйдут из дома, и ничто потом не возникнет, если погибнет оно — сохраняющее все другие вещи, и особенно — эту Вселенную, которая упорядочена и сохранена Душой. Поскольку Душа есть «начало движения», подательница движения иным, постольку она движима сама из себя и дает жизнь одушевленному телу, сама же имеет жизнь от себя и никогда не лишается ее, поскольку имеет жизнь из себя. Ибо, конечно, всё не может пользоваться приобретенной извне жизнью, в противном случае — мы уйдем в беспредельное; но должна быть какая-то первично живая природа, которая должна быть по необходимости неразрушимой и бессмертной, поскольку она также есть и начало жизни других [живых существ]. Если она — Там и всецело божественна, она также должна быть утверждена в блаженстве, живя от себя и от себя существуя; первично сущая и первично живая, она не причастна никаким сущностным переменам, ни возникновению, ни уничтожению. Откуда она могла бы возникнуть и во что уничтожиться? Ведь если мы говорим о существующем истинно, то оно не должно сущестовать так, что иногда оно есть, а иногда нет, как, например, в случае белизны; сам по себе цвет не может быть иногда бел, а иногда не бел; если бы белое сущее существовало благодаря бытию белым, оно было бы вечным, а так [сущее] лишь имеет белое. Но то, в чем бытие присутствует от себя и первично, будет существовать всегда. Следовательно, то, что существует первично и вечно, никогда не мертвеет, как камень и дерево, но оно должно быть живым и иметь чистую жизнь, иметь чистую жизнь настолько, насколько оно пребывает одно; смешиваясь же с худшим, оно обретает в нем помеху для наилучшего, — ибо, конечно, не оставляет своей природы [в момент смешения], — но усваивает «древнее назначение» в бегстве вверх и к себе.

10. Родственность души более божественному делает ясным и наша демонстрация того, что душа не есть тело, что, конечно же, она неосязаема и не имеет ни очертания, ни цвета. Это можно увидеть и из следующего. В самом деле, мы согласны с тем, что божественное и сущностно сущее пользуется благой и разумной жизнью; теперь должно рассмотреть то, что после этого — вплоть до наших душ; нужно рассмотреть, какова их природа. Давайте же возьмем душу, но не ту душу, которая в теле приобрела неразумные влечения и порывы, и не ту, что восприняла и иные страсти, но душу, отвернувшуюся от тела, насколько возможно ей не иметь с ним ничего общего. Такая душа делает ясным, что множество зол было прибавлено к душе извне, что оно чуждо ей, но когда она очищена — наилучшее присутствует в ней; разумность и остальные добродетели присутствуют в ней как ее собственные. Если же душа такова, когда вновь восходит к себе, — как не принадлежать ей к той природе, о которой мы говорили, что она всецело божественна и вечна? Поскольку мудрость и истинная добродетель суть вещи божественные, и не возникают в вещах ничтожных и смертных, но [то, что обладает ими,] необходимо должно быть таковым же, божественным, поскольку само со-бытийствует божественному, благодаря сродственности и единосущию. Поэтому тот из нас, кто чист, мало чем душой отличается от Высших, и умален лишь настолько, насколько находится в теле. Поэтому, если бы все люди были таковы, если бы большинство обладало такими душами, — не было бы никого, кто не верил бы, что та душа, что в нас, всецело бессмертна. Ныне же, видя во многих душу, повсюду обезображенную, люди не думают о ней как о божественной и бессмертной. Однако, должно рассматривать природу каждой вещи, взирая на нее в чистоте, поскольку прибавление всегда есть помеха для познания того, к чему оно прибавилось.

Взирай в простоте, или лучше, пусть отрешившийся увидит себя и уверует в свое бессмертие, видя себя появившемся в умопостигаемом и чистоте. Ибо он увидит Ум, взирающий не на что-то чувственное и смертное, но поймет вечностью вечное, и все вещи в умопостигаемом, — став сам умопостигаемым космосом, исполненным света, просветленным истиной, идущей от Блага, которое освещает истиной все умопостигаемые вещи; нередко он тогда задумается о том, как это прекрасно было сказано: «Радуйтесь, я для вас — бог бессмертный», — ради восхождения к божественному и пристального всматривания в собственное подобие ему. Если же очищение производит в нас знание наилучшего, если раскрываются знания, сущие внутри, то [знай:] это сущностно сущие знания. Конечно, не бегая где-то вовне душа узнает «целомудрие и справедливость в чистоте», но сама благодаря себе, и в своем понимании себя видит то, чем была первично; она видит в себе что-то вроде заброшенной статуи и очищает ее от ржавчины времени; как если бы одушевленное золото освободилось от всего землистого в себе, не зная прежде себя, потому что не видело золота, так увидев себя, душа изумится себе, вспомнив, что ей не должно думать о внешней красоте, поскольку, оставаясь собой, она превосходней всего внешнего.

для огня, то так — для подлежащей огню материи, ибо благодаря ей гибнет огонь. Но душа не обладает жизнью таким же образом, как если бы она была подлежащей материей, и жизнь, возникая в ней, делала бы ее душой. Ибо жизнь есть сущность, и душа есть такая [живая] сущность, живущая от себя — это-то и есть то, что мы ищем; они либо согласятся с ее бессмертием, либо будут ее анализировать как составленную, и всё это повторится опять и опять, до тех пор пока не дойдут до бессмертного, движимого от себя, чему не было назначено получить в удел смерть. Если же они скажут, что жизнь есть внешнее свойство материи, то они все равно по необходимости согласятся с тем, что то, от чего приходит в материю жизнь, само бессмертно, ибо не должно принимать в себя противоположное тому, что несет другим. Однако, есть лишь одна энергийно живая природа.

12. Еще: если они скажут, что все души смертны, то давно уже все [души] должны были бы погибнуть; если же одна смертна, а другая — нет, например, Душа всего бессмертна, а наши смертны, тогда должно спросить: в чем причина этого? Ибо каждый из нас есть начало движения, каждый живет от себя, каждый схватывает одно и то же посредством одного и того же, мысля вещи небесные и те, что по ту сторону неба, все те, что отыскиваются согласно сущности, восходя вплоть до первого начала. И понимание самоединичных [богов], которое в душе от себя, от созерцания того, что в ней, из воспоминания — это вот понимание и дает ей бытие прежде тела и делает ее вечной, как имеющую вечные знания. Опять же, все распадающееся пришло в бытие благодаря сложению, и естественно разлагается тем же способом, которым сложилось. Но душа — одна, и она есть простая природа, энергийно существующая в жизни, и, следовательно, не может таким способом разрушиться; но будучи разделена, она раздробится и тем самым погибнет. Но душа, как уже было показано, не есть ни тяжесть, ни количество. — Но душа [скажет кто-нибудь] гибнет благодаря качественному изменению. — Однако, качественное изменение губит эйдос, но оставляет материю — именно это и претерпевает составленное. Душа же [поскольку она не есть составленное] не может уничтожиться ни одним из этих способов, и значит, она по необходимости бессмертна.

13. Как же тогда, если умопостигаемое отдельно, душа оказывается в теле? Это вот как: насколько она только Ум, она бесстрастна и живет только умопостигаемой жизнью и пребывает в умопостигаемом вечно, ибо не имеет ни стремлений, ни влечений; то, что имеет влечения, есть сущее, следующее [по порядку] за Умом, которое, благодаря прибавлению влечения, выступает уже во многое: оно желает украшать и устраивать [иное] согласно с тем, что видело в Уме, будучи словно беременным от умопостигаемых сущих; изнывая в родовых муках, оно страстно желает творить и создавать. В этом рвении душа напрягается к чувственному; вместе с Душой всего возвышаясь над управляемым ею внешним, она соучаствует в попечении о Всем; когда же она возжелает руководить какой-то одной частью, тогда отъединится и возникнет в ней, в той, в которой [потом] и есть; но она не становится всецело телесной, но имеет и нечто вне тела. Ум такой [единичной] души недоступен претерпеваниям, сама же душа иногда — в теле, а иногда — вне тела; она устремлена от первых сущих и продвигается в третьи, в вещи этого мира, но деятельность Ума, пребывающая в тождестве и наполняющая, посредством Души, всё красотой и приводящая всё к благообразию, бессмертна через бессмертное: ибо вечен и Сам Сущий в своей непрестанной деятельности.

14. Что же касается душ других живых существ, которые обманулись настолько, что пришли в тела животных, то они тоже необходимо бессмертны. Если есть иной [не человеческий] эйдос души, то он должен прийти не откуда-нибудь, но от живой природы [как таковой, т. е. от Души], ибо все они устремлены от одного и того же начала, имея жизнь себе свойственным [и внутренним]; все они бестелесны и бесчастны, и все суть сущности. Но если они скажут, что поскольку человеческая душа трехчастна, постольку, в силу ее составленности, она уничтожима, — мы ответим, что чистые и отрешенные души отделят от себя налипшую при рождении скверну, другие же останутся с ней еще долгое время, но даже когда отойдет худшая часть, душа не погибнет, пока пребудет то, в чем она имеет свое начало. Ибо не гибнет ничто из сущего.

15. Итак, мы сказали то, что было нужно тем, кто нуждается в доказательствах; те же, что нуждаются в вере, усиленной чувствами, могут многое выбрать из истории, повествующей о таких вещах, из оракулов богов, побуждающих умилостивлять гнев душ несправедливо обиженных и воздавать честь умершим — как тем, кто способен ее воспринимать, и как поступают все люди по отношению к усопшим. И многие души, прежде бывшие в человеческих телах, не перестали творить добро людям и когда покинули их, основав оракулы; они подают помощь и другими способами, показывая тем самым, что не погибли и другие души.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. После краткого опровержения позиции эпикурейцев в первых шести строках этой главы, Плотин возвращается к своим основным оппонентам-материалистам — стоикам.
2. Это сравнение перипатетиков. См.: Александр Аф-родисийский. О душе, р. 63, 8-13 Bruns.
3. Снова язык перипатетиков; см.: Аристотель. О душе, В. 426b 19 и Александр Афродисийский. О душе, р. 61, 1-3 Bruns.
4. См.: Фрагменты древних стоиков, II. 854.
5. Стоическая доктрина подвергается критике также в Епп. IV. 2. 2. 13.
6. Снова аристотелевский аргумент; см.: О душе, А. 407а 15-22. Правда, Плотин не упоминает, что этот аргумент направлен против Платона (собственно, против буквального понимания кругообращения души в Тимее, 35а-37с).
7. Аллюзия на Одиссею, 10. 555.
8. Этот перечень сил души возник, возможно, под влиянием платоновского перечисления душевных движений в Законах, X, 897а1-4, хотя сходство между ними далеко не полное. Платон всесторонне подходит к вопросу, и его перечисление включает в себя не только добрые, но и злые движения; Плотин же упоминает только благие силы души.
9. Об этой стоической доктрине — см.: Фрагменты древних стоиков, I. 102. И. 467, 471. Более полное ее опровержение, основанное на аргументах Александра Афродисийского, см.: Епп. И. 7.
10. Несколько перефразированная цитата из Аристотеля: О душе, В. 1, 412а27-Ы.
11. См.: Платон. Федр, 245с9.
12. См.: Платон. Государство, VIII. 547Ь6-7.
13. Цитата из Эмпедокла. См.: Fr. В. 112 Diels—Kranz 4.
14. Снова миф из Федра (247d5 и сл.), но сильно переиначенный. Нравственные эйдосы помещаются не «в занебесной области» — как у Платона, а внутри самой души, и душа видит их не как потусторонние реалии, но как присущие ей, когда она, в процессе самоочищения, «счищает ржавчину времени» с них и возвращается к истинному самопознанию. Образ «живого золота», активно освобождающегося от налипшего к нему мусора, — один из самых ярких и живых образов у Плотина.