Традиционная структура ясна. Дом, какой бы он ни был,— приватное пространство, хотя бы за фанерной перегородкой. Дальше подъезд и двор — корпоративное пространство соседей. Дальше — «арка», важный транзитный шлюз. Затем — переулок, где элементы корпоративной соседской общности еще довольно велики, но допускается вторжение публично-универсального. Наконец — улица, которая относится скорее к миру всеобщего, общегородского, чем локального. Эта структура рухнула тотально. Человек, семья, группа оказались в приватном мирке, одной лишь тонкой дверью отгороженном от универсально-всеобщего, не расчлененного заметными границами.
При иной траектории экономического развития, то есть при развитии производства потребительских товаров, кривая приватизации продолжала бы расти, пока не уперлась бы в ограниченные размеры «жилой ячейки». Но эта кривая гораздо раньше была остановлена скромностью, а затем все большей нищетой рынка вещей. При минимальной ознакомленности городских властей с логикой формирования среды существовала еще в 70-е годы возможность компенсации за счет интенсивного развития публичных мест и их систем. Однако этого не произошло. Напротив, по городам страны прокатился вал «модернизации» центров, в результате чего было уничтожено множество Мест, обладавших традицией (кинотеатры, театры, пивные залы, биллиардные и т. п.), замещенных теперь монументами и присутственными местами.
К середине 80-х годов кривая приватизации, достигнув потолка, могла пойти уже только вниз. Семьи обнаружили, что организовать Место в малогабаритной стандартной квартире чрезвычайно трудно. Наиболее тяжко пришлось подраставшему младшему поколению — даже в тех случаях, когда подросток располагает собственной комнатой, степень его личностного контроля над ней редко значительна, в силу неразвитости уважения к праву юности на приватность. Старики тоже, как правило, оказались безместными в новом жилище, и по сути пришлось опознать всеобщее распространение нового типа коммунальной квартиры — «семейная коммуналка».
Развернулся массовый процесс выталкивания подростков в свободное время за пределы семейного Места. Но новая структура городской ткани не содержит в себе необходимого объема легализованных «оазисов», пазух, ниш для формирования приватизованного, группового Общего Места. Сложилось безместное поколение, бродящее по просторам микрорайонов, находящее укрытие в незаконном захвате технических чердаков, подвалов, детских площадок.
Не будет ошибкой утверждать, что к середине 80-х годов распад среды достигает максимума. Еще до прокламирования перестройки часть осмысленных горожан начала борьбу за возвращение городскому центру статуса системы публичных Мест. Существенно, что это повсеместное явление, равным образом характерное для столиц и малых городов. Повсюду оно наталкивается на сопротивление казенной структуры владения пространством, стремящейся вытеснить жизнь и омертвить центры городов, допуская рядом с офисами «музеефикацию», но выталкивая публичную активность на периферию города.
Дополнительное отягощение драмы Места заключается в том, что профессиональный цех архитекторов, природой профессии призванный хранить и умножать структуру Мест, не только оказался придавлен мощью строительного комплекса и бюрократической власти, но и в массе своей воспринял их ценности как свои. Десятилетия работы в качестве придатка строительного комплекса, десятилетия конформизма как профессиональной идеологии привели к тому, что сознание архитектора само приобрело черты безместности. Возникла, по существу, парадоксальная ситуация, когда нормой профессионализма стала разработка проекта каждого сооружения или даже комплекса сооружений как отдельности, существующей в абстрактности белого листа. Более того, к этому настолько привыкли, что уже и машина профессионального образования работала преимущественно в том же направлении, совершенно игнорируя идею Места — и в практике, и даже в изучении истории.
Результатом стало то, что, когда общественные силы подняли проблему Места в природоохранных или средоохранных акциях, они приобрели в архитекторе чаще противника, чем квалифицированного помощника или тем более адвоката. Мы оказались тем самым в обстановке всеобщего любительства альтернативного средообразования. Обстановка тревожна, потому что любительское действие — социальная норма, но любительское знание вместо подлинного знания, наталкиваясь на враждебный профессионализм, оказывается слабой поддержкой любительства в общественно полезном действии.
И все же чем ближе к концу 80-х годов, тем больше «ренегатов» перебегает из стана воинствующего консерватизма в лагерь радикалов. Начинается — частью только в замысле, но нередко уже в практическом воплощении — принципиальной важности процесс воскрешения Места. Часто это происходит без радикальных пред-метно-пространственных трансформаций. В Москве возникает феномен воскресных «вернисажей» в Битцевском парке: впервые за десятилетия самопроизвольная художественная активность проникает в публичное пространство, формируя ярмарку художественных или парахудожественных ценностей. Перенос ее из Битцы в район Измайлова переструктурирует план города, но не меняет природы феномена. Тот же тип ежедневного торжища учреждается под стенами Городской думы в Ленинграде, на Невском.
Натолкнувшись па сопротивление администрации, кинорежиссер С. Соловьев и помогавшие ему художники не преуспели в попытке организовать временное Место в кинотеатре «Ударник» во время премьеры фильма «Асса». Однако они же с блеском осуществили свой замысел в другой точке пространства Москвы в здании Дворца культуры электролампового завода. Там же, спустя год, складывается огромной силы Место — «Неделя совести», организованное обществом «Мемориал».
Местом стационарного типа становятся и театр «На Юго-Западе», расположенный в подвале жилого дома, и театр-студия «На досках» в перестроенном сарае. 15 Казани превращение столовой при Политехническом музее в кафе «Бегемот» сформировало мощный центр притяжения, эманация которого воздействует на окрестный район и в известном смысле на весь город. В маленьком Тихвине преобразование заброшенной и давно загаженной конюшни в фотокиностудию «Лантан» — элемент того же процесса метаморфозы городского пространства, рождения Места. Совершенно особым Местом стала лестничная клетка, ведущая к «скверной квартире» из булгаковского романа «Мастер и Маргарита», а вслед за этим — и сами Патриаршие пруды. Местом стал музей Достоевского в Ленинграде, организующий прекрасные художественные выставки. И центр детского художественного творчества в Ереване. И кукольный театр в Тбилиси…
Примерам несть числа, но нам важна сама совокупность частичных локальных метаморфоз, отмечающая фундаментальный сдвиг в культуре. До недавних пор монопольная схема представления о среде оперировала двумя категориями: население и территория. При этом и население, и территория трактовались как объекты произвольной манипуляции. Этот способ рассмотрения глубоко пропитал сознание не только чиновников всех рангов, но и исполнителей всех видов деятельности и всех уровней квалификации, за исключением ничтожного пока еще числа «ренегатов». Тем не менее будущее за этим меньшинством, потому что его идеология оперирует иной реальностью: Место — это люди! Это ситуация взаимодействия людей в определенной предметно-пространствен-ной среде. Нелегко далось это простейшее по форме умопостижение в стране, где право человека на самостояние и самомыслие все еще воспринимаются как экзотические бредни на всех этажах командно-бюрократической или производственно-технократической структур.